16

Однажды сам Король признался Дэвиду Сеттиньязу, что он не в силах припомнить тот маршрут, которым шел. По сути дела, если бы не упорство Сеттиньяза, то Реб никогда бы не дал себе труда снова пройти по своим следам. Он не был по природе человеком, которого заботили подобные мелочи. Но Сеттиньяз проявил настойчивость и добился своего: в марте 1969 года они с Королем вылетели на громадном вертолете, запасшись множеством карт, и обследовали весь район.

Король никогда не давал никаких объяснений до поводу своего фантастического перехода через лес. Он прошел почти по всему течению реки Гуавьяре, затем добрался до небольшого селения Сан-Фернандо-це-Атабопо, на вене­суэльской территории, где-то в феврале 1948 года после ста дней пути.

Из Сан-Фернандо молодой человек мог бы без особого труда спуститься вниз по течению Ориноко, достигнув Гвианы, берегов Карибского моря и Каракаса.

Однако он шел прямо на восток, действительно углубляясь на территорию Амазонии, никуда не сворачивая, к неведомым истокам Верхнего Ориноко, пробившего себе долину между напоминающими формами города в горной гряде Парима - головокружительными, загадочными вершинами, что возносились над влажными джунглями, словно чудовищные трубы органа - отдельные из них достигали в высоту двух с половиной тысяч метров.

На следующий год Дэвид Сеттиньяз в одиночку еще раз облетел этот район. В Сан-Фернандо-де-Атабопо на Ориноко он нашел городок в две-три тысячи жителей, чьи низкие домики сгрудились вокруг непременной площади Боливара, - город был почти заброшен более полувека, хотя когда-то был столицей «Territorio de Las Amazonas» [«Territorio de Las Amazonas» (ucn.) - «Территория Амазонии».] и опорным пунктом серингерос, которые изо всех сил пыта­лись сохранить жизненно необходимую добычу каучука [Она завершилась в первые годы XX века, когда британцам удалось тайком вывезти из Бразилии семена гевеи и насадить каучуковые план­тации в Юго-Восточной Азии (прим. автора).]. Вылетев на вертолете из Пуэрто-Айакудо, он поднялся к истокам Ориноко, сначала до Ла-Эсмеральды, которая, когда здесь проходил девятнадцатилетний Реб Климрод, была передовым постом венесуэльской администрации. Далее Сеттиньяз проник в запретную зону, миновал три недавно обосновавшиеся здесь католические миссии - са­мая старая была основана лишь в 1951 году [В этот год французско-венесуэльская экспедиция обследовала ис­токи Ориноко.]. Он совер­шил посадку в третьей и последней миссии - Планаталье, - где миссионер, итальянец по имени Бартоли, принял его очень приветливо.

В Каракасе - было это в 1970 году, двадцать лет спустя после перехода через лес Реба Климрода, - Сеттиньязу сказали: место, куда он удачно слетал на вертолете, было территорией яномами, которых всего два десятка лет на­зад называли гуаарибос - «люди-обезьяны» My peligrosos, senor… [«Miry peligrosos, seftor» (ucn.) - очень опасные люди, сеньор.] Яномами были последним большим амазон­ским племенем, которое наотрез отказалось от всяких контактов с цивилизацией.

В апреле 1948 года до них добрался Король, проделав в полном одиночестве свою одиссею протяженностью две с половиной тысячи километров.

До этого ему часто приходилось сталкиваться с индей­цами. Еще не достигнув берегов Ориноко, и в Сан-Фернандо-де-Атабопо и далее, когда он продолжал идти вверх по течению необъятной реки. Несколько раз ему удава­лось сесть к ним на пирогу, иногда плыть с ними по не­скольку дней. Эти индейцы с горем пополам иногда гово­рили по-испански, и, судя по всему, появление белого человека нисколько их не удивляло…

А потом ему пришлось столкнуться с оголодавшими се­рингерос, когда в течение целой недели он делил с ними тяготы своего путешествия. Они предупредили его: макиритарос в основном миролюбивые люди, может быть, слег­ка вороватые, не больше. Но вот гуаарибос… «Они убьют тебя, парень, и ты даже не заметишь, откуда к тебе придет смерть». И они принимались рассказывать ему жуткие ис­тории о свирепости «людей-обезьян», которые жили где-то между Венесуэлой и Бразилией, между верховьями Ори­ноко и развилкой рек Бранку и Негру, сливающихся на бразильской территории.

Не имея никаких бумаг и паспорта, Реб Климрод пере­сек вплавь и на плоту колумбийско-венесуэльскую грани­цу, а значит, Ориноко в районе Сан-Фернандо. Он не за­глянул в эту деревеньку и не посетил те ранчо, что попадались ему на пути. Завидев миссию Ла-Эсмеральда, он не зашел и в нее, ожидая наступления ночи, чтобы обойти тогдашние ее строения. До поселения гуаарибос он, наверное, добрался к концу марта. Их встреча произошла дней через двадцать.

Еще не настал день, свет был каким-то сумеречным - ни один луч солнца никак не мог пробиться сквозь густую листву деревьев и лиан, что высились над землей в не­сколько десятков метров. Отдельные лианы были метр в диаметре, и в этих зеленоватых, как в подводном царстве, сумерках они напоминали чудовищных змей. Иногда это действительно были змеи. Под ногами расстилался зло­вонный и прелый слой гниющей листвы, в котором кишела своя жизнь. Создавалось впечатление, будто двигаешься в темно-зеленом, трепещущем чреве какого-то сказочного животного.

Он остановился, но не из страха, а просто, чтобы пере­вести дух. В правой руке он держал мачете, которое выме­нял у кого-то на часы. Вряд ли его сейчас узнал бы Диего Хаас: Реб сильно похудел, и тело его преобразилось - юношеская угловатость исчезла навсегда. Он перестал ра­сти - в нем теперь было метр восемьдесят семь сантимет­ров, - став тем Ребом, которого всегда знал Дэвид Сеттиньяз. Лицо его покрылось загаром цвета старого зо­лота, который резко контрастировал с его светлыми глаза­ми, а отросшая борода - она никогда не была особенно гу­стой - придавала ему какой-то мистический вид, присущий изображениям Христа в Мексике. Когда он об­наружил лагерь индейцев, то за спиной оставались шесть часов беспрерывной ходьбы по пятидесятипятиградусной жаре, при удушающей влажности, и всю неделю он фак­тически беспрерывно шел вверх.

Восстановив через минуту нормальный ритм дыхания, он вновь пустился в путь. Не пошевелив ни один листик, он проскользнул сквозь стену растительности и через не­сколько метров вышел на открытое место, раскорчеванное в длину приблизительно метров на шестьдесят.

Три хижины стояли на этой искусственно созданной опушке. Они были треугольными, как и предупреждали его серингерос, а пальмовые стволы, которые их поддер­живали, не были срезаны каким-либо металлическим инс­трументом: их вырвали из земли и разбили при помощи скручивания, как это обычно делают гуаарибос. Никаких признаков жизни, кроме слабого костра, который дымился в переувлажненном воздухе.

Он долго стоял неподвижно на краю открытого про­странства, которое оттеняло темную зелень леса бликами рассеянного света, который внезапно желтел и, застывая на вершинах деревьев, светлел до какой-то ослепляющей белизны. Затем он медленно пошел вперед. Подошел к ма­ленькому очагу, положил свой холщовый мешок, раздел­ся, сняв все, вплоть до сапог. Одежду и обувь он старатель­но сложил в кучу рядом с очагом, из которого в совершенно неподвижный воздух струился дымок, сверху положил мачете острием к себе, а ручкой к приходящему.

Затем он отошел на три-четыре шага назад и вновь за­мер, совершенно обнаженный, слегка запрокинув голову и глядя в маленькое отверстие в своде листвы, которое еще позволяло верить в солнце. Все его тело тоже было покры­то бронзово-золотистым загаром, как лицо и руки, а вы­ступивший пот подчеркивал его тонкие и длинные мыш­цы. Он ждал, и прошло несколько минут, прежде чем снова послышались еле уловимые шорохи, которые он раз­личил сквозь дыхание леса.

Эти пятеро появились одновременно, выйдя из своего укрытия, куда они скрылись при его приближении с лов­костью рептилий, без единого звука. Рост самого высокого из них достигал метра шестидесяти, все они были молоды­ми, обнаженными и атлетически сложенными людьми; ко­жа у них лоснилась, словно покрытая глазурью; они были весьма искусно раскрашены черными и красными узора­ми - прямоугольниками и ромбами, а на правой руке у каждого был привязан пучочек разноцветных перьев; все это было поразительно красиво.

Но самым главным в эту минуту были, конечно, их большие натянутые луки, все длинные стрелы которых были направлены на Реба Климрода. Его полная непод­вижность, вероятно, произвела на них впечатление. Ого; осторожно приблизились, медленно его окружив, и прежде всего его обнаженной кожи коснулись наконечники их бо­евых стрел, пропитанные ядом кураре. Один из них затем поднял мачете, потрогал пальцем лезвие к, стремясь убедиться в прочности металла, попытался его разбить. Он внезапно наотмашь ударил по пальмовому шесту и разру­бил его пополам. Индеец рассмеялся, и смех его словно по­служил сигналом для других: целая группа мужчин, жен­щин и детей сразу вышла из леса, как будто совершенно безмолвные, обнаженные тени. По мере того как исчезала робость, они окружали этого гиганта, который продолжал стоять не шевелясь. Человек, поднявший мачете, первым дотронулся до Климрода к рассмеялся снова, когда в том месте, где скользнуло лезвие ножа, выступила капелька крови. Подошли поближе и другие: некоторые начали скоблить ногтями его кожу, чтобы наверняка убедиться, что ее цвет не краска (серингерос рассказывали, что с од­ного захваченного негра они почти содрали всю кожу, так как были изумлены неизвестным им цветом, прежде чем убедились, что он черный от природы).

Наконец все они, включая и женщин, начали его ощупы­вать, дергать за волосы. Но больше всего, казалось, они были зачарованы цветом его глаз. Но разница в росте была вели­ка - Реб казался Гулливером в стране лилипутов, - им пришлось отходить назад, чтобы заглянуть ему в глаза, и да­же запрокидывать для этого головы. Никто еще не произнес ни слова, и первым из них заговорил один старик с оттопы­ренной до уха щекой, ибо он что-то засунул в рот, из которо­го сочилась какая-то зеленоватая жидкость. Произнесенная им фраза, вероятно, заключала в себе угрозу. Тем временем несколько человек завладели его одеждой, сапогами, сум­кой. Кто-то из них напялил на себя, его рубашку, второй штаны, а третьи очень заинтересовались сапогами - стави­ли их себе на голову, на тонзуру и весело смеялись.

- Атчика (друг). - сказал Реб.

Почему-то его призыв к дружбе остался без ответа.

По словам Короля, он начал их преследовать и шел по их следам «дней восемь-десять», не отходя от них более чем на сто метров. Ему приходилось идти обнаженным, так как они забрали у него все, кроме двух книг, которые ему удалось спрятать еще до их появления на лужайке. Король рассказывал, что они неоднократно пытались ото­гнать его от себя, либо обращаясь к нему с угрозами, либо просто выпуская в его сторону маленькие охотничьи стре­лы; раза два они даже легко его ранили, но не выражали явного намерения убить.

Спустя восемь-десять дней - Король, впрочем, призна­вал, что могло пройти и больше времени - он достиг пол­ного истощения физических сил. Все его тело было искуса­но миллионами насекомых, нега стерты в кровь, изъедены клещами, этими отвратительными козявками, что в сырых зонах проникают человеку под кожу, образуя гноящиеся раны, отвратительные и чудовищно болезненные. Кроме того, в своем упрямом безумии не сходить с троим гуаарибос он почти ничего не ел, хотя и привык голодать за дол­гие месяцы своего неслыханного перехода, начатого у под­ножия Анд.

Король все объяснил просто:

- Наступил такой момент, когда я уже больше не мог передвигаться, и вот когда я очнулся, то увидел, что все они стоят вокруг меня и улыбаются. С ними я провел не­сколько месяцев, а потом отправился дальше, к югу, на Риу-Негру.

Контора [Четырьмя годами ранее группа американских ученых, выйдя из Ма­науса и поднявшись вверх по Риу-Негру, достигла небольшого городка Мера, расположенного в двухстах километрах северо-западнее. Это посе­ление возникло после кровавой расправы, которую в 1855 году учинила здесь колонна солдат - они сожгли живьем, включая женщин и детей (в то же время в Северной Америке племена чейенов и араваков испытали такое же «внушение» цивилизаторов), несколько сот индейцев; с тех пор Мора всегда являлся отправным пунктом для других столь же кровавых карательных экспедиций. Мора находится при слиянии рек Негру и Жауапери. Чуть выше по течению в воды Негру вливается могучая река Бранку, один из основных притоков Амазонки. Американские антропо­логи и этнологи поплыли вверх по реке Алатау… и пропали без вести. Эта контора была последним пунктом, где их видели (прим. автора).], организованная зловещей «Службой защиты индейцев» на севере Моры на реке Каманау, действовала под руководством человека по имени Рамос. В 1948 году ему было тридцать четыре года; год назад он женился в Белене, привез с собой жену и спустя семь месяцев был назначен начальником «поста привлечения индейцев». Среди прочих чиновников «Службы защиты индейцев», которые действовали в Амазонии и штате Матд Гросу, он был далеко не самым худшим. За семь месяцев он не убил ни одного индейца и даже покончил с распространенной до того времени практикой - заражать местных жителей ка­кими-нибудь болезнями начиная с насморка, этого пустя­кового заболевания для белых, но почти смертельного для аборигенов. Продажа оружия гаримпейрос (искателям зо­лота и драгоценных камней) считалась вполне нормаль­ным родом деятельности: он не знал, с какой целью приоб­ретается такое оружие. Ему даже было неведомо, что эти винчестеры-73 были не только идентичными, но теми же самыми винтовками, которые прежде использовались в Соединенных Штатах и Мексике во время индейских войн; одной нью-йоркской фирме пришла в голову хитро­умная мысль скупить эти бросовые карабины, чтобы от­править их на экспорт и перепродавать начиная с 1939 го­да бразильским поселенцам.

Первые признаки нервозности среди индейцев - посе­тителей «поста привлечения», руководимого Рамосом, начали обнаруживаться в октябре 1948 года. До этого време­ни все обмены осуществлялись без сучка и задоринки: различные безделушки или металлическая кухонная по­суда обменивались на золотые самородки, небольшие бриллианты, луки и стрелы - все эти операции имели свою финансовую выгоду, так как индейским оружием торговали даже в Рио. Кроме того, здесь имелась и страте­гическая выгода: винчестеры гаримпейрос стреляли без промаха, когда их владельцам приходилось защищаться от безоружных дикарей. Но начиная с октября индейцы на­чали противиться, особенно в отношении луков, которые они отказывались обменивать на что бы то ни было.

Белый же человек появился в ноябре. Никто из шест­надцати подчиненных Рамоса, да и он сам, не обманыва­лись на сей счет; хотя он был совершенно обнаженным, но все же Белым, очень высокого роста, с ясными глазами, длинными волосами, перехваченными зеленой лентой, с редкой бородой. Он приходил раза три-четыре, но никогда не подходил близко к посту, держась на достаточном отда­лении. Когда к нему обращались на португальском и испанском языках, он никак не реагировал, делая вид, будто не понимает. Его спутники ваймири, напротив, относи­лись к Белому с явным уважением и не шли ни на одну сделку без совета с ним. Он хорошо говорил на их языке; голос у него был низкий и медленный. Рамос вспоминает, что один из его подчиненных, некто Роша, заметил: среди ваймири находятся трое-четверо гуаарибос с севера - вещь совершенно поразительная, если учесть враждеб­ность, царившую между племенами серра Паримы и бас­сейна реки Негру. Рамос не оставляет нам никаких сомне­ний на другой счет: по крайней мере однажды этот таинственный Белый появился возле поста с очень моло­дой, лет двенадцати-четырнадцати, индианкой, прекрас­но сложенной.

В начале декабря в тридцати километрах к северо-запа­ду от реки Жауапери произошел инцидент, который Рамос квалифицировал как «достойный сожаления»: гаримпейрос перебили всех жителей одной деревни, включая груд­ных детей. В своем донесении в Белен Рамос возлагает от­ветственность за убийства в равной степени на оба лагеря. Он также подчеркивает: «Нужно понять и гаримпейрос, они вели суровую и трудную жизнь, а индейцы часто от­носились к ним враждебно без видимых причин»…

29 декабря группа сильно возбужденных индейцев яви­лась на пост и предъявила недопустимые требования: де­сять луков за один винчестер. Или же один винчестер за бриллианты. Рамос с негодованием отверг их притязания. Как это ни странно, его отказ не сильно расстроил индей­цев. Из этого Рамос заключил, что об «этом достойном со­жаления инциденте» забыто. Но Роша, молодой человек родом из Моры, чье первое имя Убалду, который говорил на нескольких индейских диалектах, заметил, что отныне индейцы приходят на пост без жен и детей - это не в их привычках, - и прежде всего столь разительная перемена в поведении ваймири и переход от агрессивности к доброжелательности объясняются несколькими словами, бро­шенными Белым при перекупке. Рамос недоуменно пожал плечами и с улыбкой сказал: «Все это лишь доказывает, что, хотя он и превратил себя в макаку, он все равно оста­ется белым человеком, одним из наших…»

Два дня спустя, 31 декабря, Клаудиа Рамос на шестом месяце беременности, ужасно страдающая от жары, брыз­гала на пол водой из тазика, когда вдруг в окне без стекла, просто закрытого противомоскитной сеткой, она увидела около дюжины ваймири, стоявших на опушке леса, в пятнадцати - двадцати метрах от нее. Боясь, как бы ее не уви­дели обнаженной, она поспешила надеть блузку и юбку, как сетку неожиданно располосовали ударом мачете. Она закричала от страха - испуг и беременность мешали ей справиться с юбкой - и побежала в кабинет супруга. Вдруг боевая стрела длиной более метра двадцати санти­метров впилась ей в правую ляжку, а вторая вонзилась в спину, между лопатками. Ей удалось добежать до веранды и найти там брата мужа Жоана Рамоса, которого букваль­но пригвоздили к деревянной стене пятнадцать или двад­цать стрел, причем шесть из них раскромсали ему горло, а одна, пущенная в упор, вошла ему в широко открытый рот и вышла приблизительно на двадцать сантиметров через затылок.

Клаудиа Рамос упала на пол, перед ее глазами, вырос индеец. Она увидела у него в руках дубину, но ему так и не удалось ее ударить: чей-то крик заставил его остано­виться; рядом с ним появился Белый и что-то ему прика­зал. Ваймири постоял в неуверенности, что-то пробормо­тал и выбежал вон.

- О, Боже мой! - воскликнула молодая женщина.

Белый с ясными глазами и зеленой повязкой на голове склонился над ней. Он протянул руку и кончиками паль­цев ласково провел по ее щеке и губам, затем тоже уда­лился, не сказав ни слова.

Убалду Роша, возвращаясь с реки, увидел в тридцати метрах от себя, как один сотрудник «поста привлечения» упал на землю с пронзенным стрелой горлом. Он тут же сообразил, что происходит, и побежал в ближайший не­большой склад, к счастью, снабженный ставнями, которые эк закрыл, а также заблокировал единстве иную дверь. На­падавшие заметили это слишком поздно, и несколько ми­нут яростно колотили по деревянные доскам склада. По­том они, судя по всему, решили отступить и ушли. Через щели между досками Роша наблюдал почти всю бойню, и его свидетельство полностью противоречит показаниям Рамоса (его младший брат, несомненно, был убит потому, что был похож на начальника поста). По словам Роши, Белый с зальном повязкой на лбу не только не возглавлял, нападение, а, напротив, делал все возможное, чтобы успо­коить воинственных индейцев, бегал от одного к другому и что-то говорил им на их языке. Он, в частности, вмешал­ся, когда нападавшие хотели проникнуть в склад, где ук­рылся Убалду Роша. Они его подожгли, и если бы в эту минуту вновь не появился Белый, Роша сгорел бы заживо или был убит при отчаянной попытке выбраться из огня. Но Белый отогнал индейцев и закричал по-испански:

- Выходите и бегите к реке!

С обожженными руками и опаленными волосами Роша сумел выбежать из дома за несколько секунд до того, как он рухнул (на складе хранились бензин и алкогольные напитки), и, добежав до реки, бросился в воду.

В общем среди сотрудников «поста привлечения» оказа­лось девять погибших, включая брата Рамоса, и только четверо раненых, в том числе и Клаудиа Рамос, которая уцелела и до сих пор живет в Сантарене.

В апреле 1949 года Убалду Рошу, который в то время находился в Манаусе, спросили, нет ли у него желания по­пытаться подняться вверх по Жауапери, чтобы установить там дружеский контакт с индейцами племени ваймири. После того памятного дела в декабре индейцы практиче­ски исчезли с глаз, они ушли к северу, может быть, даже на территорию племени яномами. Человека, задавшего этот вопрос Pошу, звали Барбоза. В Бразилии людей, по­добных ему, называют «сертанистами», то есть знатоками «сертао» (амазонский лес), причем Барбоза был одним из самых известных. К удивлению Роши, он оказался иск­ренним другом индейцев, хотя и принадлежал к «Службе защиты индейцев». С 1943 года он работал в штате Мату-Гросу вместе с истинными знатоками жизни индейцев, братьями Орландо и Клаудио Вильяе Боас. Он сказал Роше, что у него нет никакого опыта в общении с индейцами севера Амазонии, хотя он очень близко знает индейцев с юга; что он ищет надежных людей, готовых ему помочь. Вместе с ним отправились два антрополога, но ни одного солдата. Роша к тому времени уже оставил работу в «Службе защиты индейцев» и нашел себе место в «Бутлайне», компании, которая с самого начала века обеспечи­вала связь между Ливерпулем и Икитос, хотя для этого нужно проплыть около четырех тысяч километров по Ама­зонке. Он принял предложение Барбозы из любви к сельве.

Небольшой отряд покинул Манаус 9 мая, поднялся вверх по Негру с ее многочисленными островками, до­брался до Моры и там, вместо того, чтобы плыть по Жауа-пери, решил, по совету самого Роши, идти по реке Бранку, которая течет почти точно на север, а ее бассейн занимает самую северную часть Бразилии, Венесуэлы, слева слива­ясь с бассейном реки Ориноко, справа гранича с британ­ской колонией Гвиана. Роша сообщил Барбозе о Белом великане с зеленой повязкой на лбу и пояснил ему свою мысль: если им удастся отыскать этого человека, который, вероятно, пользуется большим авторитетом среди индей­цев, даже имеет над ними власть, которая позволяет ему безопасно находиться среди них и добиваться перемирия таких этнически разных племен, как ваймири и яномами, если им удастся разыскать его, то, может быть, он согла­сится оказать им помощь в их миротворческой миссии.

Они проплыли по Риу-Бранку. которая местами дости­гает в ширину нескольких километров, и спустя три неде­ли стали различать вдалеке высокие гористые массивы, покрытые бесконечной сельвой неведомой и загадочной горной гряды Пакарайма. Роша с переводчиком, индейцем ваймири, обращенным в христианство и получившим имя Себастьао, высадились в месте, которое носит название Каракараи, на правом берегу Бранку. По тем сведениям, что им до сих пор удавалось раздобыть, Белый мог нахо­диться в этом районе.

Весь июнь Роша напрасно блуждал по этой зоне, и его поискам помогали индейцы: на окраине каждой деревни при своем приближении он находил воткнутую посереди­не тропы стрелу, украшенную двумя скрещенными белы­ми перьями - то есть знак мира. Он задавал индейцам множество вопросов, но ни разу не получил ответа: их ли­ца оставались непроницаемы, что указывало либо на не­знание, либо на отказ отвечать.

В конце июня он снова переплыл через Риу-Бранку, на этот раз в сопровождении Барбозы, одного этнографа по имени Нелсон ди Андради и индейца Себастьао, затем они проплыли километров пятьдесят вверх по течению реки Ажарани, которая течет прямо в направлении серры Мукажаи. 6 июля эта четверка прибыла в одну деревню, где, судя по всему, их уже ждали. Им предложили фрукты и жареную свинину без соли и перца, во вкусе индейцев яномами, которые ценят лишь пресную еду, отдающую за­пахом леса под дождем, и едят землю, чтобы, подчиняясь .природному инстинкту, компенсировать в организме недо­статок железа и прочих минеральных соединений. Роше показались знакомыми некоторые лица индейцев.

- Могу поклясться, что эти ребята были у Рамоса, - сказал он, обращаясь к Барбозе. - Это, конечно, яномами. Посмотрите на их татуировку. Они явно не на своей территории.

- Спокойно…

На плечо спящего Роши легла чья-то легкая рука. Он открыл глаза. Лица он не различал, но отличий видел си­луэт, высокий и тонкий, на фоне луны.

- Тихо, пожалуйста…

Он говорил шепотом. Немного обеспокоенный, Роша выполз из гамака. Он шел за этим человеком по берегу ре­ки, испытывая какую-то тревогу на грани страха и одно­временно ужасное любопытство, даже некое возбуждение. Через сотню метров Белый с повязкой на лбу повернулся к нему. Тогда больше всего Рошу поразили его рост и выра­жение глаз.

- Вы говорите по-испански?

- Немного, - ответил Роша. - Но я все понимаю.

- Я наблюдал за вами, когда вы работали у Рамоса. Вы были одним из тех редких служащих, которые хорошо от­носились к индейцам… Вы понимаете, о чем я?

- Да.

- А теперь вы в лесу без оружия. Почему? Роша объяснил ему цель миссии Барбозы, сказал, что доверяет этнологу. И, осмелев, даже добавил:

- Вам необходимо с ним поговорить. Это человек… - он подыскивал нужные испанские слова, - очень искрен­ний, надежный…

- Нет. Скажите ему, чтобы он вместе со своими товари­щами уходил. Здесь не зоопарк. Пусть они уедут завтра же.

Он говорил медленно, с каким-то безразличием. От это­го человека, абсолютно - кроме повязки на лбу - обна­женного, исходила необыкновенная, естественная власт­ность, даже какая-то харизма, если бы только Роша знал это слово. Но он его не знал. И это в какой-то мере прида­ло определенную наивность тому вопросу, который задал юный бразилец:

- Вы - вождь индейцев?

На его тонком лице, абрис которого оттенял падавший на него беловатый лунный свет, мелькнуло что-то вроде улыбки:

- Нет. И никогда им не стану. Просто очи меня приня­ли как своего. Убалду Роша, так ведь вас зовут? Сколько вам лет?

- Двадцать три.

- Вы знаете Манаус?

Роша ответил, что он, хотя и уроженец Моры, хорошо знает Манаус, где когда-то жил. Белый с повязкой на лбу продолжал;

- Завтра вы уйдете отсюда вместе с другими. Но мне хотелось бы, чтобы вы вернулись. Либо один, либо вместе с этим индейцем ваймири, которого вы называете Себастьао. Вы ничем не рискуете, никто не причинит вам зла при условии, если вы будете с ним вдвоем. Мне хотелось бы, чтобы вы привезли сюда медикаменты из Манауса или еще откуда-нибудь. Сульфамиды, пенициллин и стрепто­мицин. Вам понятно, о чем я говорю?

- Я знаю пенициллин.

- Вы можете запомнить названия других лекарств?

- Могу. Хотя у меня нет на них денег.

Длинная костистая рука протянулась к нему и разжа­лась: на ладони лежали бриллианты. У Роши захватило дух: на эти камушки можно было купить целый квартал в Манаусе вместе с оперным театром. Он отрывисто выдох­нул:

- Но я могу взять эти бриллианты и больше не вер­нуться сюда,

На сей раз на тонком лице Белого появилась настоящая улыбка - прекрасная, завораживающая.

- Вы не сделаете этого, - очень спокойно сказал чело­век с повязкой. - Я вам верю. Возвращайтесь, когда смо­жете. Отправляйтесь вверх по Негру до порогов возле Каракараи. Там посередине реки есть большой остров. Вы высадитесь и будете ждать. К вам по очереди придут двое. Первого зовут Яуа, он яномами, а точнее - шаматари [Яномами - самоназвание данной этнической группы индейцев, ко­торая в действительности состоит из племен ширишака, вайка и шаматари (прим автора)]; второй - Мадуарага, ваймири, и вы его знаете, он воз­главлял нападение на дом Рамоса. Я прошу вас передать им все медикаменты, которые вам удастся раздобыть.

- А вы? Где будете вы?

- Это неважно. Adios [Adios (исп.) - прощайте].

Было что-то магическое в том, как он через несколько секунд растаял в чаще сельвы.

За двадцать месяцев Убалду Роша совершил в целом одиннадцать ходок между Манаусом и Каракараи в сопро­вождении Себастьао, присутствие которого его неизменно ободряло. Но потом, когда его познания в языке яномами стали более совершенными, как, кстати, и в других диа­лектах, что бытуют на территории Ронаимы, он стал путе­шествовать в одиночку.

На вырученные за бриллианты деньги (он сбывал кам­ни постепенно, чтобы не вызывать у людей алчности) Ро­ша смог выплачивать сам себе точно такое жалование, ка­кое ему платили в «Бутлайн», пока он оттуда не уволился. Кроме этой весьма скромной суммы, он использовал все вырученные деньги на покупку медикаментов, приобрете­ние шлюпки и прочие строго необходимые покупки.

Его доблестная заслуга велика тем более, если учесть, что за все двадцать месяцев он не видел больше Белого че­ловека с повязкой на лбу.

Но произошло и нечто еще более необыкновенное.

В первую свою высадку на острове, расположенном к северу от Каракараи, он познакомился с индейцем Яуа - истинным шаматари. Перед ним стоял индеец лет двадца­ти, атлетического, скульптурного сложения и весьма при­личного роста; даже босой он достигал более метра семиде­сяти; его лицо светилось умом.

Яуа - глаза у него сверкали, как блестящие черные ал­мазы - даже не моргнул, когда Себастьао, подхватив воп­рос Роши, стал расспрашивать о Белом с повязкой на лбу. Можно было подумать, что он вообще о нем не слышал. Он держал себя так и при последующих встречах; поэтому Роше пришлось все чаще иметь дело с Мадуарагой, вож­дем из племени ваймири, который тоже не внушал особого доверия, тем более что в прошлом году при нападении на «факторию» собственноручно убил четверых и едва не раз­мозжил голову Клаудии Рамос.

Убалду Роше потребовалось более одиннадцати месяцев и восьмая встреча с Яуа, чтобы тот наконец соизволил скинуть свою непроницаемую маску« Роша почти свободно говорил на языке яномами и в посредничестве Себастьао уже не нуждался. Он теперь сам спрашивал о Белом чело­веке и сказал, что его любопытство объясняется только те­ми дружескими чувствами, что он испытывает к Белому человеку, а больше дружбы его глубоким уважением к нему: «Я повиновался ему во всем, Яуа». Ему показалось, что эти доводы и, возможно, отсутствие переводчика вдруг заставили раскрыться индейца шаматари. Но из того, что сообщил ему индеец, он понял, что причина совсем не в этом и что Яуа, столь непроницаемый до этой минуты, разговорился от сильного волнения.

Яуа без обиняков сказал ему, что его родная сестра была женой Кариба (так, вероятно, они величали человека повязкой на лбу) и что ее с ребенком, а также других членов племени убила хорошо вооруженная группа сборщиков орехов, растущих в районе реки Пары, банда гаримпейрос всего несколько недель назад.

- А где Кариб? - спросил Роша, возмущенный одним ним фактом геноцида индейцев, немым и бессильным свидетелем которого он стал.

- Уехал, - ответил Яуа.

- Уехал куда?

- Туда, где кончается: сельва. - И шаматари рукой на юго-восток. - Очень далеко.

- Он вернется?

- Он - шаматари, - исполненный уверенности просто ответил индеец. - А место шаматари в лесу. Он вернется.

Реб Климрод оставил район верховьев Риу-Бранку в конце мая 1950 года.

То есть через тысячу дней после того, как он бежал из Боготы и погрузился в Зеленый Мир. Это пребывание в лесу, такое долгое, ознаменованное множеством страданий но и внутренним покоем, которого он никогда больше ни­где не обретет, преобразило его коренным образом.

Он приехал в Манаус. Не проявив желания встретиться с Убалду Рошой, он спустился вниз по Амазонке до Беле­на.

Там сел на грузовое судно. В качестве помощника то ли кочегара, то ли кока: у него не было ни цента, и он даже не пожелал захватить с собой ни одного бриллианта, справед­ливо полагая, что на них он не имеет никаких прав.

12 июля он прибыл в Новый Орлеан.

И в тот же день выехал из него.