17

- Там один господин, - сказал метрдотель Дэвиду Сеттиньязу, - хочет поговорить с вами, мсье.

16 июля 1950 года Дэвид Сеттиньяз готовился отпразд­новать сразу два важных события в своей жизни: двадца­тисемилетие, а главное - женитьбу; свадьба должна была состояться в этот же день. Было девять часов утра, и он за­канчивал одеваться. Накануне он посетил своих новых родственников по линии жены в Нью-Йорке. Две недели назад он с успехом защитился, получил диплом доктора и завершил обучение в Гарвардской школе бизнеса.

- Как его звать? - спросил он.

- Этот господин отказался назвать свое имя, - отве­тил метрдотель.

- Попросите его подождать меня несколько минут, по­жалуйста.

Телефон зазвонил в сотый раз.

Раздавались все новые и новые звонки, обещавшие при­ятные визиты; большой особняк родителей жены гудел, как улей. Но все-таки наступил момент, когда он, обла­чившись наконец в свою смешную визитку, спустился на первый этаж особняка, превращенный по случаю свадьбы в выставку цветов. Там к нему подошел другой слуга и на­помнил, что «господин-не-пожелавший-назвать-свое-имя», вероятно, находится в библиотеке, во всяком слу­чае, был там еще пятнадцать минут назад. Сеттиньяз прошел через новую толпу осаждавших его приглашен­ных, состоявшую из подруг невесты и шаферов. Он вошел в указанную ему комнату, на какую-то секунду подумал, что в ней никого нет, но затем почувствовал чье-то при­сутствие, устремленный на него взгляд и в следующую се­кунду узнал того парня из Маутхаузена.

- Совершенно очевидно, что я пришел в самое непод­ходящее время и прошу вас извинить меня, - сказал Реб Климрод приятным голосом. - Я звонил в Бостон по тому номеру, который мне дала ваша бабушка. Мне сказали, что вы находитесь здесь, по этому адресу на Парк-авеню, но больше ни о чем не сообщили. Я хотел было уйти, но какая-то молодая женщина настояла на том, чтобы я вас дождался. Мне действительно очень жаль.

Сеттиньяз рассматривал его с удивлением, даже с от­кровенным изумлением. Еще бы, целых пять лет прошло с. тех. пор, после Маутхаузена, Линда, войны, и до появле­ния на сцене молодого человека, которого он б конце кон­цов видел только мельком.

- Я не знал, что вы в Нью-Йорке. - наконец сказал он. - Ни того, что вы в Соединенных Штатах.

- Я здесь нахожусь недавно. Я заехал, чтобы поблаго­дарить вас за все, что вы для меня сделали. Я сейчас уйду. Могу ли я передать вам мои пожелания счастья?

На нем была голубая застиранная рубашка - такие обычно носят моряки, - полотняные брюки, на ногах - сандалии. Волосы были коротко, небрежно подстрижены, а на лбу выделялась странная, более светлая полоска ко­жи. Но фигура оставалась прежней, хотя, казалось, он не­много подрос; от этой сухопарой, костлявой, длинной жер­ди, однако, исходило впечатление какой-то силы.

- Кроме того, - сказал он, - есть одно дело, по пово­ду которого вы могли бы меня проинформировать. Мне из­вестно лишь имя этого человека - Джордж Таррас. Вы не знаете, где бы я мог его найти?

- Сейчас в университете каникулы, а значит, его в Гарварде нет, но, вероятно, он у себя дома, в штате Мэн. Я вам напишу его адреса и номера телефонов.

Спустя четыре года на подобное предложение Реб так­же ответил с улыбкой:

- В этом нет нужды. Я все запомню, спасибо. Сделав всего три шага, он очутился возле двери.

- Послушайте, - торопливо заговорил Сеттиньяз, - не исчезайте бесследно. Когда моя бабушка сообщила мне о вашем визите, я был в отчаянии, что она не передала мне ваш тогдашний адрес.

- У меня не было адреса, - с улыбкой сказал Реб Климрод.

- Ну, а здесь, в Нью-Йорке?

- И здесь пока нет.

- Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

- Нет, не нужно. Еще раз спасибо.

- Я бы мог дать вам взаймы… - неловко предложил Сеттиньяз.

Климрод покачал головой; глаза его смеялись.

- Я отправляюсь в свадебное путешествие, - набравшись наконец мужества, сказал Сеттиньяз. - Меня не бу­дет две недели. Затем, возможно, ж на некоторое время съезжу в Бостон, к матушке, Но первого сентября к начи­наю работу в адвокатской конторе «Уиттакер зад Кобб» на Мэдисон. Если вы еще будете тогда в Нью-Йорке, ж буду счастлив видеть вас. И это не просто формула вежливости, Придете?

Климрод молча кивнул в знак согласия, в глазах по-прежнему сверкали веселые искорки. Он взялся, за медную ручку двери, но в этот момент ее снаружи кто-то открыл. Дэвид Сеттиньяз увидел свою будущую свояченицу. Она вошла в комнату и оказалась рядом с Ребом Михаэлем Климродом, чуть ли его не касаясь,

- Михаэль Климрод, мой австрийский друг. Чармен Пейдж, моя свояченица.

- Мы уже встречались, - сказала Чармен, глядя пря­мо в глаза Ребу.

- Мадмуазель буквально заперла меня здесь, чтобы я не сбежал, - ответил Реб, тоже не спуская с нее глаз.

Их руки соединились. Даже Сеттиньяз почувствовал, что между ними что-то произошло.

18

Зби поднял голову и спросил длинного типа:

- Ты что, поляк?

- Я никогда этого не говорил, - ответил длинный по-польски с самым безразличным видом.

- Но ты говоришь по-польски.

- У меня тоже сложилось такое впечатление, - отве­тил длинный.

Зби сплюнул и покачал головой:

- Никто не говорит на польском, если он не поляк. Ни­кому в мире не придет в голову учить польский, если толь­ко его силой не заставят.

Наступила тишина.

- Да сядь ты, пся крев! Прямо на лестницу! Можно ли иметь глаза на такой высоте. Ну, как тебя звать?

- Реб.

- Как это Реб?

- Реб.

Трое мужчин и одна женщина остановились у бойко торгующего ларька, купили газеты и журнал. Один из них спросил Зби, что с ним случилось, и тот ответил, что по­пал под поезд метро, но счастливо отделался, и что нужно спуститься в метро и посмотреть на этот поезд, который пострадал куда больше него. Зби с невероятным трудом держался на ногах: вообще-то он испытывал ужасные страдания и иногда лишь тяжко вздыхал, не говоря ни сло­ва, и его небесно-голубые, глаза расширялись от боли.

- Ладно, пусть Реб, - сказал он. - Гошняк сказал, что ты - честный парень, а обычно он так не говорит о ком попало. Тебе приходилось прежде торговать газетами?

- Никогда.

- Ну, а чем-нибудь торговал?

- Сигаретами.

Опять подошли покупатели, и Зби вновь прихватили боли. И дело было не в тех ударах, что он получил по ли­цу, - они жутко разукрасили ему всю физиономию, но он еще мог это перетерпеть. Зато грудь болела так, хоть кри­ком кричи, и спина, и левая рука, которую весело топтали ногами три негодяя. Левой рукой он не мог пошевелить, даже сдачу сдавать. Он продолжал:

- Хорошо. Тебе надо будет заняться делом. Меня здесь не будет денька два-три, не больше. Читать умеешь?

- Вполне прилично. - И, догадываясь, каким будет следующий вопрос, заранее ответил: - Да, и на англий­ском тоже.

- Как ты познакомился с Гошняком?

- Его брат - водитель грузовика, и мы часто ездили вместе от Мемфиса, штата Теннесси, до Нью-Йорка, Можно называть тебя Зби? Я не знаю твоего имени.

Зби произнес свое имя, свою настоящую фамилию, ко­торая много лет назад просто сводила с ума чиновников иммиграционной службы, Брови длинного удивленно под­нялись, и он, улыбнувшись, спросил:

- Ну и как. все это пишется?

- Так же, как произносится. - ответил Зби. - Послу­шай меня, малыш. - Он помолчал несколько секунд, пока не прошла давящая боль в груди. Затем снова открыл гла­за: - Надеюсь, что Гошняк не ошибся в тебе. Мне хоте­лось бы вновь заполучить свой киоск после выхода из больницы…

Он долго в упор смотрел в ясные серые глаза, а затем повернул голову в сторону, якобы для тоге, чтобы обслу­жить одну даму, которая хотела получить свой номер «Нью-Йоркер».

- Хорошо, - сказал он. - Отлично, Реб, Несмотря на распухшие губы, вспухшую щеку, разби­тые зубы, он улыбался, но не молодой покупательнице, которая, кстати, отошла от прилавка, и не этому длинно­му, а как бы себе самому. По правде говоря, он сдался, сдался быстро из-за своей усталости (вероятно, всю ночь глаз не сомкнул), от усиливающихся белей и нервного на­пряжения - последствия той чудовищной взбучки, кото­рую получил. Пальцы его коснулись левой руки, потом груди. Длинный сказал своим размеренным, спокойным голосом:

- У тебя разбита рука, им придется наложить тебе гипс. У тебя наверняка сломаны ребра спереди и помяты сзади. Перебита кость на скуле. Я уж не говорю о зубах. Тебе надо бы немедленно отправляться в больницу.

- Чтобы у меня отняли мое место?

Но протест Зби был лишь последней вспышкой. Он за­скрипел зубами, чувствуя, вероятно, что сейчас потеряет сознание.

- Я отвезу тебя в больницу, - издалека донесся голос длинного.

- И оставить киоск без присмотра?

- Сын Гошняка побудет здесь, пока я отвезу тебя и вернусь. Давай, поехали,

- Эти жалкие сволочи, которые разбили мне морду, вернутся завтра или в ближайшие дни. Они мне обещали,

- Я этим тоже займусь, - ответил длинный на весьма изысканном, прямо-таки, академическом английском. - Приложу к. этому все силы…

Спустя ровно тридцать два года, в начале весны 1982 года, Дэвид Сеттиньяз запросил у своей информационной службы полный список всех компаний и предприятий во всех сферах бизнеса - какова бы ни была форма органи­зации, - которые принадлежали Королю: тех, коих еди­ноличным владельцем он был, и тех, где ему принадлежал пятьдесят один процент контрольного пакета акций. Была пущена в дело ЭВМ и через много часов работы она выдала наконец, захватывающий дух перечень. Этот список на ленте был не меньше шести километров в длину. В нем были точно перечислены тысяча шестьсот восемьдесят семь компаний.

Среди многих сотен мужчин и женщин, чьими услугами в разное время пользовался Король в качестве доверенных лиц - поручителей или же подставных лиц, - вни­мание Сеттиньяза, в частности, привлекла одна фамилия, упомянутая ЭВМ pаз десять - пятнадцать в период 1950 - I960 годов.

Прежде всего петому, что эта фамилия показалась ему совсем неизвестной.

К тому же сама она отличалась некоторой экстраваган­тностью.

Она писалась таким образом: ЗБИНВ СЦБЛЗУСК. Ее, конечно, не мог выговорить нормальный человек, она ка­залась каким-то розыгрышем. Он навел справки у одного переводчика из ООН, и тот ему сообщил, что первые бук­вы имени должны означать Збигнев, а фамилия, вероятно правильно читается как Цыбульский.

- Остается доллар и восемьдесят три цента. Длинный положил монеты на кровать Зби.

- А доллар я взял себе, как договаривались.

- Спасибо, - сказал Зби сдавленным голосом. Этот бывший шахтер из Силезии когда-то уехал в Америку и слонялся по мостовым Нью-Йорка, не ожидая ни от кого помощи; обзаведение собственностью - лицензия на пользование газетным киоском: по сути дела, это был бре­зентовый навес над головой, где можно было укрыться от непогоды, - стало вершиной его восхождения по социаль­ной лестнице.

- Расскажи мне о парнях, что тебя избили, - попро­сил Реб.

- Не надо тебе с ними связываться, мальчик. Если они вернутся, скажи им, что ты просто меня заменяешь, что тебе ничего не известно. Я займусь ими, как только выйду из этой паршивой больницы.

Реб усмехнулся:

- Расскажи мне о них, пожалуйста.

- Их было трое, - начал Зби, - Итальяшки из Малберри или с Элизабет-стрит. Молодые парни. Двадцати - двадцати двух лет. С ножами или железными штуковина­ми с острыми шипами, которые надевают на руку. Первый раз они зашли ко мне недели две-три назад. Я был не единственным поляком, продавцом газет, к кому они на­ведались. К Гошняку тоже. И к Ковальскому с Пятой аве­ню. И к братьям Альтмак с Юнион-сквер. - Зби перечислил довольно много фамилий. - Они требуют от каждого из нас по доллару в день. Два доллара с таких оптовых торговцев, как Гошняк. Черт возьми, они собирают более двух сотен! Лишь в одном Южном Манхэттене. А вообще-то за день им перепадает сотни три, этим подонкам! Неко­торые торговцы газетами согласились им платить. Конеч­но, есть среди нас такие, что зарабатывают до десяти долларов в день! Если сидишь на Таймс-сквер или у Цент­рального вокзала, это легко. Но когда у нас отбирают дол­лар, это чистое разорение, остается лишь с голоду подо­хнуть. Учти, еще полтора доллара забирает у меня ирландец…

- Какой ирландец?

- Типы, что доставляют нам газеты. Люди Финнегана. Три крупнейшие нью-йоркские ежедневные газеты из­менили свою систему распространения, и теперь этим рэ­кетом заправляли ирландцы.

- И у нас нет выбора, Реб. Плати или же не получишь газет. Все платят. И поэтому мы не можем идти на дополнительные расходы. В итоге придется ежедневно отдавать два доллара пятьдесят центов…

Это происходило 17 июля 1950 года. Молодой Эрни Гошняк и старый Зби, едва он вышел из больницы, стали исключительными свидетелями того, что потом случилось.

- He дури, парень. Ты ведь поляк?

- Не совсем, - ответил Реб. - На самом деле я патагонец. С севера.

На него смотрели два юных хулигана; в их черных гла­зах светилось затаенное недоверие. Затем тот, что пони­же, сказал:

- Чего тебе здесь надо? Считаешь себя умнее всех? Бу­дешь выпендриваться, мы тебя быстро на место поставим. Попадешь в переделку. Так ты поляк или нет?

- В данный момент - поляк, - уступил Реб. Он по­вернулся к юному (ему было тогда четырнадцать лет) Эр­ни, который сидел на одной ступеньке с Ребом. Он снова посмотрел прямо в лицо молодым людям и одарил их друже­ской улыбкой. - Сейчас я истинный поляк. - добавил он.

- Нам не по нраву парни, которые нас дурачат, - ска­зал тот, что помоложе. - Тут один тип морочил нам голо­ву, но попал в аварию. И к тому же мы не любим поляков. Ты продавец газет, да?

- Я - стопроцентный поляк, продавец газет, - отве­тил Реб с обворожительной любезностью.

- Ну, тогда выкладывай доллар, если хочешь шкуру сберечь. Чтобы другие тебя не доставали. Будешь платить нам доллар каждый день. А по воскресеньям доллар двад­цать центов, воскресные выпуски ведь стоят дороже, зна­чит, вы выручаете больше. Ты нам платишь, и ты под на­шей защитой, больше никто к тебе не пристанет. Не платишь, попадешь в беду, понимаешь? Ты должен пла­тить по доллару ежедневно, доллар двадцать центов - в воскресенье. Сечешь? Такую простую вещь может понять даже поляк.

- Кажется, начинаю понимать, - сказал Реб. - Хоть я и поляк. Значит, я должен платить вам шесть долларов в неделю плюс доллар двадцать центов, - он говорил мед­ленно, словно размышляя, - Всего, выходит, семь долла­ров и двадцать центов. Наконец-то до меня дошло.

Оба парня ухмыльнулись: точно, дошло. Оказывается, этот малый для поляка не так уж глуп. Правильно все под­считал: семь долларов двадцать центов. Он заплатит, и его не тронут, другие не станут к нему привязываться, он бу­дет под их защитой и станет совсем тихим, отличным по­ляком.

- Это мне тоже очень понравилось бы, - сказал Реб. - Мне всегда страшно хотелось быть совсем тихим, примерным поляком. Но вот загвоздка…

- Какая загвоздка? - спросили они в один голос.

- Я вас не боюсь, - сказал он насмешливо. - Ни ка­пельки. Хотя вас двое. Даже если вы захотите меня при­пугнуть, я все равно вас не испугаюсь. Тут нет моей вины. Может, это потому, что вас всего двое. Вот если бы было трое. Тогда да, я бы, наверное, испугался. Но двоих - нет.

В руке одного из двух парней сверкнул нож. Реб разоча­рованно покачал головой:

- Да брось! Даже этой штуки я не боюсь. Но я стараюсь испугаться. Без шуток, я стараюсь.

Он молниеносно выбросил вперед свою длинную, худую руку. Пальцы его цепко ухватились за запястье руки с но­жом, потянули ее на себя, приблизили к телу острое лез­вие. Еще один рывок, и лезвие сантиметра на два вошло в его грудь. Черты его лица ничуть не исказились, а светлые глаза сохраняли свое задумчивое выражение. Не обращая внимания на нож, торчащий в груди, он сказал:

- Даже сейчас я вас не боюсь. Будь вас трое, все, веро­ятно, изменилось бы.

Он оттолкнул от себя руку хулигана. Лезвие вышло из груди, кровь текла из раны, оставляя яркое пятно на его голубой застиранной рубашке.

- Вот если бы вас было трое, другое дело. Я бы, навер­ное, испугался. Приходите снова, когда пожелаете.

Они вернулись. Через полтора часа, около восьми вече­ра, как paз в тот момент, когда отъезжал грузовичок с не­проданными за день газетами и журналами, а Реб с моло­дым Эрни закрывали киоск. Их было трое.

- Ну и вот, порядок! Помните, что я вам сказал. Когда вас трое, то это все меняет. Теперь я дрожу от страха.

Трое молодых парней обменялись многозначительными взглядами, один из них сказал по-итальянски:

- Он же чокнутый. Этот малый в полной отключке.

- Мне кажется, я должен отдать вам доллар, - добавил Реб. - Теперь вот, когда боюсь, вынужден платить. Хотя и жаль. Всего паршивый доллар в день. Вы действи­тельно довольствуетесь малым, на этом не разбогатеешь… Но если вам сейчас этого хватает, то это ваша забота. Жаль, что вы забираете один маленький доллар у этих кретинов поляков, которые вас облапошили; ведь у них можно отнять гораздо больше Но я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Вот, держите ваш доллар.

И, естественно, те наглым тоном начали допытываться, что, мол, все это значит: жаль, прискорбно и прочее, - что все это значит? Что они, мудаки? Он держит их за мудаков, да? Нарваться, что ли, хочет? Чтобы его искалечи­ли, как старика полячишку, который до него работал в ки­оске?

- Если ты этого хочешь, так и скажи. Может, это твой бизнес - забирать у поляков все остальное?

Реб с Эрни загрузили непроданными журналами грузо­вичок, который отправился вверх по Уэст-стрит, в север­ную часть города, по набережным Гудзона. Реб пошел впе­ред размашистыми шагами. За ним еле поспевал мальчишка, и по воле обстоятельств потянулись трое других.

- Что это все значит? Ты что, хочешь, чтоб с тебя шку­ру содрали? Этого добиваешься?

С Мюррей-стрит они свернули к складу, куда Реб во­шел первым и исчез в глубине. Здание было почти пустым, если не считать нескольких разбитых ящиков и мешков, из которых высыпалось фунта три-четыре зерна, вероят­но, пшеницы. Была слышна возня крыс, некоторые выбе­гали из нор, ничуть не пугаясь, вызывающе глядели на людей, ощерив острые зубы.

- Cмотрите, - сказал Реб. - Смотрите и все поймете.

Левой рукой, казалось, он ощупывал рану, которую полтора часа назад нанес самому себе, заставив вонзить в свою грудь нож; рука скользнула под рубашку, извлекла оттуда какой-то предмет, похожий на длинную, сантимет­ров в пятьдесят палочку. Он поднес один ее конец к губам, предупредив:

- Третья крыса слева. - Вот так. Яд называется кураре, смерть наступает мгновенно. В Амазонии мы, индейцы, убиваем с его по­мощью все живое. Наловчились. Действуем молниеносно. Вас сейчас трое: если кто-нибудь из вас, неважно кто, сде­лает хоть один шаг, через две секунды будет мертв…

Он поднял свой сарбакан и направил на парней.

- Не знаю, кого первым придется отправить на тот свет, - сказал он с леденящим душу спокойствием. - Еще не решил. Вы будете смеяться, но я действительно не знаю, убью ли всех троих или же пока двоих. Но если кто-нибудь из вас шевельнется или же попытается бежать, то он значительно облегчит мне задачу. Выбора не останется.

Он улыбнулся:

- Надеюсь, никто из вас бежать не хочет?

Никто не ответил. После чего самый маленький из них, с трудом сглотнув слюну, сумел вымолвить:

- Ты в самом деле чокнутый. Ты действительно чокну­тый, поляк?

- Я уже не поляк, - ответил Реб, - Я был им только что, хватит. Теперь я индеец из племени гуаарибос-шаматари, и я страшно жесток.

Он медленно зашел за спины трех парней и тем самым отрезал им путь к отступлению.

- Прошу не оборачиваться. Вы видели. Я вложил в трубку три стрелы. Три. Я могу выпустить их быстрее, чем за три секунды.

Он легко коснулся краем трубки затылка самого ма­ленького из парней, который приглушенно вскрикнул.

- Но, может, я не стану вас убивать все-таки. Но зато вы должны лечь на землю. Вот так… Нет! Не хватайтесь за ножи, очень прошу…

Он наклонился, длинной рукой выхватил нож, заодно вывихнув парню запястье.

- Прошу всех лежать ничком. Раскиньте руки и ноги, если вас не затруднит… Я не стану вас убивать. Но в сле­дующий раз, если только встречу вас, непременно убью, обязательно. Я ведь шаматари, понимаете? Если я не при­кончу вас в следующий раз, то мой брат Яуа я вся моя семья будут стыдиться меня, мы покроем себя позором, и все они явятся сюда убивать вас вместо меня…

Острие ножа уперлось в тыльную часть ладони самого маленького, распростертого на полу.

- В следующий раз, когда вы появитесь мне на глаза, даже чтобы просто купить газету, я вас замечу первым, и вы отправитесь на тот свет раньте, чем увидите меня.

Он нажал на рукоятку. Лезвие впилось в ладонь между указательным и большим пальцами. Он выпрямился, по­ставив на рукоятку ногу, и сильно топнул. Лезвие прошло руку насквозь, вонзилось в землю. Раздирающий душу вопль эхом отозвался в пустынном здании склада.

19

По мнению Зби, в том, как Реб подошел к молодой жен­щине, обратился к ней и сразу же обворожил, было что-то колдовское.

Эстер Коли, так ее звали, уже исполнилось тридцать, она не была красавицей, но у нее было приятное лицо, полное неги тело; а главное, она была одной из тех нью-йоркских женщин - такие иногда проходили мимо его ки­оска - о которых Зби и мечтать не смел; ему, например, не пришло бы в голову купить Эмпайр стейт билдинг, чтобы поселиться в нем. В первый же вечер в двадцати шагах от себя он увидел, как Реб подошел к женщине и толкнул ее так бесцеремонно, что бумажный пакет, который она выносила из магазина Джимбела, лопнул, а его содержи­мое высыпалось на тротуар Тридцать третьей улицы. Вна­чале молодую женщину охватила ярость, но потом она бы­стро успокоилась, так как Реб с удивительной неуклюжестью кинулся все подбирать. И вот наступил мо­мент, когда она улыбнулась, а затем расхохоталась. Они ушли вместе - он нес то, что еще уцелело от пакета, а когда она поджидала свой поезд на Пени Стейшн, Зби изда­лека видел, что они по-прежнему покатываются со смеху.

На следующий вечер он сел в поезд вместе с ней.

На третий вечер он не вернулся ночевать и появился лишь после десяти утра; от него исходил прелестный аро­мат женских духов. И в тот же день, 22 июля 1950 года, Зби с Ребом после полудня отправились в редакцию одной из тех больших газет, что Зби продавал уже много лет, в. Ист-Сайд, на Сорок вторую улицу. Они поднялись в лиф­те на этаж, где располагалась дирекция.

- Жди меня здесь, - велел Реб.

- Послушай, я не могу оставить киоск на маленького Эрни. Это не по мне. Представь, вдруг эти сволочи явятся снова…

- Больше не явятся.

Зби уселся, явно чувствуя себя не в своей тарелке среди элегантных секретарш. Он смотрел, как Реб шел мимо них, и многие, подняв голову, глядели ему вслед, привле­ченные этой высокой фигурой, этой неторопливой, почти царственной походкой и его выразительными глазами, Реб прошел через весь кабинет и подошел к столу, за которым сидела Эстер Коли, возле большой обитой кожей двери; за ней находилась «святая святых». Он принялся болтать с молодой женщиной, и сначала она очень энергично отри­цательно качала головой. Она продолжала отказывать еще несколько бесконечно долгих минут; ее постоянно преры­вали и выходившие из кабинета, она контроли­ровала их и телефонные звонки. Но всякий раз она снова продолжала спорить с Ребом, который, этакий змей-искуситель, беспрестанно улыбался, несомненно, доказывая что-то свое. И вот настал момент, когда Эстер Коли, сда­лась, как это было и у выхода из магазина Джимбела. Они теперь улыбались друг другу, хотя она все еще покачивала головой, словно не веря его словам, с таким видом, будто говорила: «Что же ты со мной делаешь…» Тут Реб вернул­ся к Зби, сел радом и сказал по-польски:

- Деле в шляпе. Она пустит нас к нему в перерыве между двумя встречами. Даже если придется немного по­дождать.

- Пустит куда?

- К самому главному боссу.

- Боже мой, зачем? - воскликнул ошалевший Зби.

- Я тебе уже все объяснил.

Им действительно пришлось прождать около двух ча­сов; мимо них сновали взад-вперед мужчины и женщины; кое-кто с удивлением взирал на этих субъектов в голубых рубашках, которые терпеливо сидели в приемной одного из могущественных королей прессы в мире. Наконец Эс­тер Коли подала им знак. Они встали, подошли к большой обитой кожей двери, перед которой молодая женщина на­последок шепнула Ребу: «Я делаю глупость. Как тебе уда­лось заставить меня пойти на это, негодяй?» Но по ее лицу блуждала влюбленная улыбка, и она даже исхитрилась ла­сково коснуться его руки.

Это произошло, по словам Збигнева Цыбульского, 22 июля 1950 года, около пяти вечера. В тот день в час Реб Михаэль Климрод начал свое молниеносное и фантастиче­ское восхождение к вершинам успеха.

- Я знаю, - начал Реб, обращаясь к человеку, садя­щему перед ними за столом. - Я знаю, что у вас совсем нет времени. Дело в том, что у меня родилась идея. Она позволит вам сэкономить пять процентов на стоимости распространения ваших газет, ускорить на пятнадцать процентов доставку этих газет и гарантирует вам увеличе­ние розницы на девятнадцать-двадцать процентов во всех пунктах продажи в южной части Манхэттена, то есть в трехстах двенадцати киосках. Но это лишь начало. Мою идею можно распространить на все точки, где продаются ваши газеты. Я закончил. Теперь можете выставить меня, если пожелаете.

Но серые глаза Реба смотрели остро, как в дни великой удачи.

Человек за столом снова спросил Реба, о какой« собст­венно, идее идет речь, и тот ему все объяснил. Он, выслу­шав его, спросило:

- Но вы-то, черт возьми, кто такой?

- Меня зовут Антон Бек, - ответил Реб.

- Немец по происхождению?

- Швейцарец.

- Значит, придется иметь дело с вами в случае, если мне захочется ее осуществить?

- Не только со мной. С компанией, учредителем кото­рой является присутствующий здесь мистер Цыбульский. - И, обращаясь к Зби по-польски, поспешно доба­вил: - Зби, ради бога, молчи. Отвечай лишь «да», если я пошевелю правой рукой, и «нет», если левой.

Человек за столом окинул взглядом Зби.

- Значит, в вашу компанию входят триста продавцов газет южного Манхэттена?

- Да, - подтвердил Зби, судорожно твердивший про себя: «Да», если шевельнется правая, «нет», если левая…»

- Вас в самом деле поддерживают все продавцы?

- Да, - сказал Зби.

- В настоящий момент распространение наших газет поручено созданной нами службе, которой руководит че­ловек по фамилии Финнеган. Вы его знаете?

- Да, - ответил Зби.

- Вы действительно считаете, что ваша компания смо­жет работать эффективнее и дешевле, надежнее, чем служба Финнегана?

- Да, - ответил Зби, совсем сбитый с толку и едва по­нимающий задаваемые ему вопросы.

- Финнеган - не тот человек, кого легко лишить его бизнеса. И его ирландцы тоже. Как, по-вашему, вы сумее­те справиться с Финнеганом без моего вмешательства?

- Да, - подтвердил Зби.

- И когда, вы думаете, ваша компания сможет совер­шать сделки?

- Через девять дней, - вмешался в разговор Реб, - Первого августа. На рассвете.

Выйдя из огромного холла, где стоял громадный глобус, на Сорок вторую улицу, Ист-Сайд, Зби наконец осмелился открыть рот. Он едва слышно осведомился по-польски:

- Кто этот Финнеган, о котором он говорил?

- Тот тип, который берет с вас по полтора доллара в день за то, что привозит газеты, хотя в любом случае он обязан их доставлять, так как ему за это платят. А если с трехсот двенадцати продавцов брать по доллару пятьдесят центов ежедневно, то получается четыреста шестьдесят восемь долларов в месяц, а в год - сто шестьдесят восемь тысяч четыреста восемьдесят долларов. Трое твоих мелких воришек, поигрывающих ножами, по сравнению с ним младенцы. - Реб улыбнулся: - И к тому же Финнеган такой человек, который попытается разделаться с нами, с тобой и со мной. Конечно, с помощью железных прутьев. Таков его стиль.

- А добьется он своего?

- Не думаю, - сказал Реб. - Это меня очень удивило бы.

На самом деле из трехсот двенадцати продавцов лишь двести семьдесят восемь ответили на приглашения Зби, Симона Гошняка и других. Первое общее собрание будущих акционеров будущей первой созданной Ребом Климродом компании состоялось вечером 22 июля 1950 года, в ангаре, расположенном неподалеку от нынешнего «Уорлд трейд сентр».

Насколько известно Зби и Сеттиньязу, на этой встрече впервые стали действовать два еврейских адвоката румынского происхождения - Лернер и Берковичи, которые, несомненно, стали первыми из знаменитых Черных Псов Короля.

И ясно, что в поступках Реба Климрода (ему было два­дцать один год и десять месяцев), который за несколько дней заложил первые камни в основание сказочной пира­миды своего могущества, было нечто пугающее, заворажи­вающее, нечто такое, от чего голова шла кругом.

Реб, представившись под именем Антона Бека, взял слово и объяснил собравшимся все выгоды этой сделки. Необходимо было учредить компанию, основными акцио­нерами которой станут все приглашенные, в их числе и он. Основными, но не единственными, как он ясно намекнул. Этой компании предстояло закупить грузовики и мото­циклы, что позволило бы доставлять любую газету или прочие печатные издания, которые им поручили бы прода­вать. Она осуществила бы это на основании контракта, подписанного с тремя крупнейшими ежедневными газета­ми Нью-Йорка, которые соглашались поручить им их распространение в районе южного Манхэттена. Збигнев Цыбульский, чью кандидатуру он предложил на пост президента, в тот же день заключил соглашение с «боль­шим боссом» газеты на Сорок второй улице, которого все прекрасно знали.

Необходимые капиталы должен был предоставить один банк.

Реб сказал, что они со Зби возьмут на себя обязательст­во добиться согласия банка и берутся также обеспечить компанию грузовиками к водителями.

И что все будет готово в ночь с 31 июля на 1 августа.

На вопросы, сразу же заданные ему по поводу ирланд­цев Финнегана, которые наверняка не позволят просто так, без борьбы, вышвырнуть себя из газетного рэкета, Peб отвечал, что они со Зби и это возьмут на себя, он лично займется упомянутыми ирландцами и самим Финнеганом, а всем продавцам газет остается лишь адресовать этих ирландцев к нему, Антону Беку.

Он объяснил им, как будет функционировать компания, в которой их доля участия составит тридцать процентов. Но чтобы стать акционерами, от них потребуется начиная с 1 августа вносить по полтора доллара, правда, теперь не людям Финнегана, а Зби. Нет, это не рэкет в стиле Финнегана, это совсем другое: эти полтора доллара больше не будут уходить от них безвозвратно; поскольку он хочет их всех сделать акционерами, то эти полтора доллара вскоре станут приносить им прибыль.

Он давал все объяснения на английском, но, зная, что многие его слушатели стали иммигрантами совсем недав­но, повторял их на польском, немецком, испанском, итальянском и французском. И даже на идиш.

Он говорил, медленно прохаживаясь среди них, обра­щаясь к ним своим спокойным, приятным, размеренным и успокаивающим голосом, проявляя при этом неслыхан­ную силу убеждения, мало-помалу прибирая их к рукам, в фигуральном смысле этого выражения…

Такую силу, что грудь Зби распирала ни с чем не срав­нимая гордость: ведь именно он был другом и доверенным лицом такого человека, это он предоставлял ему кров, ког­да Король жил в Нью-Йорке.

Да и чем они рискуют, уговаривал их Реб, раз от них не требуется ничего другого, как вносить в кассу компании те полтора доллара, что они на протяжении многих лет отда­вали ирландцам? А если Финнеган пригрозит обрушить на них свою ярость, то они смогут воспользоваться им, Анто­ном Беком, как громоотводом.

Цыбульский никогда не слышал имени Дова Лазаруса. Однако именно им Реб Климрод в июле 1950 года восполь­зовался, чтобы перед ним распахнулись некоторые двери. Возможно, двери столь важных персон, как Мейер Ланский, Лепке Бухалтер, Менди Вейс, Аб Ландау, Бу Вейнберг, Абнер Цвильман, Баггси Чигель и «голландец» Шульц, Сумасшедший голландец, настоящее имя которо­го было Артур Флегенхаймер.

В июле 1950 года многие из этих людей уже умерли или сидели в тюрьмах, но оставалось еще немало тех - Климрод мог разыскать их, - кто знал Дова и охотно выслушал бы человека, пришедшего от его имени.

В этом единственное объяснение того, что произошло 23 июля, на другой день после собрания акционеров.

- Напомни-ка свою фамилию.

- Юбрехт. Или Бек. Или Климрод. Выбирайте сами. Перед ними был Эби Левин. Он стал наследником Леп­ке Бухалтера, казненного в 1944 году за какое-то убийство, и возглавил объединения по производству одежды и предприятия по перевозке грузов, имеющие отношение к швейной промышленности. На несколько секунд он пере­вел взгляд с Реба на Зби:

- А это кто?

- Он будет официально возглавлять компанию.

- Но за его спиной, конечно, будешь стоять ты?

Реб кивнул; в его глаза к плясали веселые искорки:

- Да.

- И какова твоя доля?

- Шестьдесят процентов.

- Значит, ты создашь трест, а этот, - он показал на Зби - станет твоим управляющим?

- Да.

- А сколько я должен будут заплатить, чтобы войти в твое дело?

- Ничего, - сказал Роб. - Я сам буду платить шофе­рам, возьму на себя все издержки, если только ирландцы пошевелят пальцем. Вы не потратите ни цента.

- Десять процентов за то, чтобы законно было объяв­лено о моем участии в деле, так ведь? И ты думаешь, Финнеган заткнется, когда узнает, что за птица твой компаньон?

- Вот именно, - сказал Реб.

Левин улыбнулся в ответ:

- Ты откуда свалился, парень?

- Из Танжера, - ответил Реб. - Я там был с Солом Манкуза и прочими. Они могут за меня поручиться. И они тоже.

Снова воцарилась тишина. Затем Левин сказал:

- Сорок тебе, тридцать мне, тридцать твоим ребятам.

- Вам двенадцать, - поправил Реб. - Вы не вклады­ваете ни цента, хотя месяца через два вам будет каждый месяц капать полторы-две тысячи долларов. Но я объяс­нил вам лишь часть своего замысла. У меня есть и другие идеи. Я снова зайду на днях переговорить об этом.

- Финнегана будет трудновато переубедить. С этими ирландцами лучше не связываться. Двадцать пять.

- Пятнадцать, - сказал Реб.

Оба улыбнулись. Эби Левин начал свою карьеру в двад­цатые годы шофером такси; потом стал телохранителем, через несколько лет проникнув в ближайшее окружение Луи (Лепке) Бухалтера и Джэкоба (Джэка) Шапиро. В 1942 году он был осужден на год тюрьмы за вымогательст­во, но его пребывание в тюрьме Томбс отличалось особым комфортом (он даже имел право уходить домой, если хо­тел).

- Скажем двадцать и прекратим этот разговор.

- Девятнадцать. Последняя цена.

- Это оставляет за тобой контрольный пакет акций. И надо будет застраховать эти грузовики.

- Это уже мной сделано. В «Алькоре».

Левин с явным удовольствием одобрил его выбор. «Алькор» - название страховой компании, которую тогда воз­главляли два человека - Льюис и Пиццо. Пиццо был уполномоченным по проведению избирательной кампании мэра Нью-Йорка Винцента Импеллитери, а также зани­мался бегами в Йонкерсе. По сути дела, «Алькор» входил в синдикат по страхованию профсоюзов, которым управлял Джеймс (Джимми) Р.Гоффа, вицепрезидент Междуна­родного синдиката водителей грузовиков.

- Двойная защита, да? - заметил Левин. - С одной стороны, я с друзьями, с другой - Джимми и профсоюз водителей. Финнегану наверняка придется убраться на Аляску, если у него ума хватит.

- Осторожность никогда не мешает, - сказал Реб.

Он сделал знак адвокату Лернеру, который немедленно извлек заранее подготовленные контракты - туда были вписаны те суммы, о которых сейчас договорились, - и предложил подписать. Некто Хинц от имени Левина и Зби поставили свои подписи. Затем Реб обратился к Левину:

- И вот еще что, если позволите. Предположим, что мой друг Зби и я или же я с каким-нибудь другим другом захотим повторить подобную сделку в других городах, кроме Нью-Йорка.

- Каких именно?

- Филадельфия, Балтимор, Вашингтон, Бостон, Питтсбург, Цинциннати, Детройт, Чикаго, Кливленд, Монре­аль. Это, разумеется, для начала, - улыбнулся Реб. - Можно, конечно, попробовать и в других, но не сразу.

Левин прищурил свои черные глаза. Зби испугался, правда, не так сильно. Левин тихо спросил:

- Ты намерен делать это каждый раз от имени одной компании? Не кажется тебе, что это слишком?

- Компании будут разные. Абсолютно. В каждом горо­де новая. Вы не могли бы мне помочь?

- Пятнадцать процентов моим друзьям на местах, де­сять - мне.

- Одиннадцать и семь, - ответил Реб. - У вас есть время все продумать, я загляну через несколько дней. У меня полно дел…

После этого они предприняли маневр в одном банке Ньюарка (штат Нью-Джерси) вместе с другим Черным Псом - Бенни Берковичи. Он был осуществлен в тот же день когда они встречались с Эби Левином. И здесь Зби снова подписал договор на получение банковской ссуды в тридцать тысяч долларов, которого добился Берковичи; адвокат напирал на то, что им дал согласие издатель газе­ты с Сорок второй улицы, а возможно, и на участие в этом деле - пусть через подставное лицо - Левина.

Закончив дела в банке, Берковичи снова укатил в Нью-Йорк, где с помощью Симона Гошняка и прочих велел трубить сбор всех продавцов газет, чтобы как можно боль­шее их количество стало акционерами компании (лишь девять из трехсот двенадцати ответили отказом). А сам Зби вместе с Ребом и Лернером выехал поездом в Балтимор.

В Балтиморе, куда они прибыли на следующий день, 24 июля, - всего через шесть дней после появления Реба Климрода в Нью-Йорке! - Зби подписал с армией Соеди­ненных Штатов контракт на приобретение из военных из­лишков тридцати четырех грузовиков механизированного корпуса, который недавно был переброшен на родину из Европы, а также шестидесяти шести мотоциклов.

Зби давно уже пребывал в эйфории. Его редко охваты­вала тревога - разве что короткие минуты волнения от этой ошеломляющей серии сделок, связь между которыми он либо плохо, либо совсем не улавливал. «Но я был готов подписать даже Декларацию независимости, если бы Реб попросил меня об этом. Я ему полностью доверял. И будь я проклят, если не прав. Разве я не оказался прав? Посмот­рите на меня: я - миллиардер под солнцем Флориды! И додумать только, что в десять лет я уже начал работать на шахтах Нова Гуты!»

Однако один вопрос его все же волновал:

- А наши грузовики так и останутся цвета хаки?

- Мы их перекрасим, это тоже предусмотрено. Сегодня же ночью. Надеюсь, ты ничего не имеешь против зеленой краски, Зби?

Вполне естественно, что далее события все убыстряли свой бег.

Вернувшись в Нью-Йорк, Берковичи, Реб Климрод со Зби (это стало возможным в итоге действий юристов) по­сетили три завода: два располагались в Бронксе, один - в Бруклине; один делал сосиски, другой выпекал булочки, третий выпускал кондитерские изделия. В то же день с ни­ми были заключены контракты. В них предусматривалось, что поставка товаров начнется с первого августа; в них также оговаривалось, что закупки могут быть приостановлены в любой момент с уведомлением за две недели.

В этот же день, 25 июля, Зби обнаружил, что, кроме сво­их двух постов президента профсоюза «Продавцов газет в южном Манхэттене» и президента-генерального дирек­тора «Личной компании по распространению новостей», он оказался председателем совета еще какой-то лавочки под названием «Продовольственная организация Яуа».

- Что означает «Яуа»?

- Так, одно воспоминание, - ответил Реб.

- Объясни, Бога ради, что мы будем делать с этими миллионами сосисок.

- Продавать, Зби, продавать. Вместе с вашими газета­ми и журналами. Мэрия дала на это согласие. Ты и твои три сотни акционеров уже являются владельцами грузови­ков. Эти машины в основном будут работать утром и не­много после обеда. Плюс развозка специальных выпусков. А остальное время, Зби? Неужели ты сочтешь нормаль­ным, что твои грузовики и водители все оставшееся время будут оставаться без дела? Сам понимаешь, что нет. Впро­чем, вопрос лишь в организации. Грузовики могут развозить и газеты, и сосиски, и содовую, и фруктовые соки…

- Какую содовую?

- Сам подумай, Зби: ты будешь кормить множество людей, неужели не предложишь им ничего попить?

Операция с газетой, или, точнее, газетами, начала осу­ществляться в то же время.

Типография находилась в квартале Флатбуш, в Брук­лине. Когда-то, лет двенадцать назад, это предприятие процветало; тогда оно принадлежало братьям Монагэн - здесь выпускали, кроме всего прочего, газету на итальян­ском языке «Иль Мартелло», которую издавал некто Тре­ска, довольно известный анархист, антифашист и анти­коммунист [Его загадочное убийство в 1943 году стало в США сенсацией (прим.автора).]. Один из братьев Монагэн умер, второй вышел из дела. Типографию затем купил Роджер Данн в начале 1946 года, вскоре после возвращения с Тихого оке­ана, где служил лейтенантом морской пехоты. Данн ут­верждает, что впервые встретился с Ребом Климродом ве­чером 26 июля. Тот пришел один. Объяснил причину своего появления. Данн сильно удивился:

- Много газет? Вы хотите издавать сразу несколько га­зет? Как, вы сказали, ваше имя?

- Бек. Но на самом деле речь не идет об издании раз­ных газет. Хочу подчеркнуть, что полосы объявлений бу­дут общие. Как, впрочем, и все остальные, но в отдельных случаях придется делать выпуски на разных языках: на немецком, на итальянском, на польском, на идиш и т.д.

- Неважно, что текст одинаковый, - возразил Данн. - Мне придется его перебирать. И, кроме того, оп­лачивать новый набор на каждом языке.

В большом цехе пусто. Два последних наборщика пол­часа как ушли. В те времена типография Роджера Данна с трудом держалась на плаву благодаря лишь печатанию различных афишек и торговых каталогов.

- Мне прежде никогда не доводилось видеть типогра­фии, - с любопытством сказал Бек своим мягким и тягу­чим голосом с едва уловимым акцентом. - Не могли бы вы мне объяснить, как она работает… Если, конечно, у вас есть свободное время. Ведь уже поздно.

Роджер Данн перехватил взгляд серых глаз Реба. Он и сам был высокого роста, метр восемьдесят пять сантимет­ров. Он почему-то ответил, что сегодня вечером у него не­отложных дел нет. Целый час он посвятил привычному об­ходу цеха, подробно рассказывая Ребу о работе всех машин вплоть до бумагорезательной. Он замедлил шаг с грустным выражением на лице, что невозможно было скрыть, перед громадной ротационной машиной, которая бездействовала целых четыре года. И спросил у своего гос­тя, каким ветром занесло его к нему…

- Мне говорил о вас один человек, мастер цеха из «Бруклин Игл». Молодой печатник, готов идти на риск, с финансами у него туго… Нет, не сомневайтесь, мое дело чистое, совершенно законное. Именно этот вопрос вы хо­тели задать?

- Да.

- Вы уже получили ответ. Пятьдесят тысяч экземпля­ров для начала. Я даю идею, редакторов на четырех язы­ках, обеспечиваю распространение, рекламу, заказы на нее от предприятий, среднесрочное и долгосрочное финан­сирование. Наши газеты…

- Почему «наши»?

- Ваши и мои, если вступите в нашу ассоциацию. В первые десять дней будем распространять наши газеты бесплатно. У меня есть несколько грузовиков и мотоцик­лов, которые будут загружаться газетами прямо с ротаци­онных машин. И доставляться в триста двенадцать ки­осков южного Манхэттена на тех же условиях, что и «Таймc», «Миррор», «Уорлд телеграмм», «Пост» и «Джорнэл америкэн», а также еще в две тысячи сто шесть ки­осков большого Нью-Йорка. Продавцы из южного Ман­хэттена - наши компаньоны, и они согласны вести продажу газет, не беря с нас процентов в течение первого месяца. Кроме того, они возьмут на себя обязательство ре­кламировать газету среди своих клиентов и выяснять, кто из них выражает особый интерес к ней и на каком именно языке - немецком, идиш, польском или итальянском. Принцип ассоциации, «товарищества с ограниченной от­ветственностью», затем распространится на всех торговцев газетами в Нью-Йорке, которые с ним согласятся, войдя в компанию «Нью-Йорк мигрант ньюс, инк.», которую мы намерены создать.

- Вы упомянули…

- … о бесплатном распространении. Я знаю. Один из моих адвокатов со своей «командой» составляет сейчас список тех коммерсантов, которые одновременно пред­ставляют собой и потенциальных рекламодателей, и недавно прибывших в страну иммигрантов. - каждый говорит на одном из тех языков, что я упомянул, среди их по­купателей значительный процент наших будущих читате­лей. Все эти коммерсанты получат бесплатную подписку. Они станут базой рекламного агентства, которое скоро бу­дет создано. Бесплатно будут обслуживаться все учрежде­ния, как государственные, так и частные, которые прини­мают в любом качестве недавних иммигрантов или лиц, еще не забывших родного языка. Таким образом наши бу­дущие рекламодатели получат твердую гарантию, что в трехнедельный срок будет расходиться пять тысяч экземп­ляров нашей газеты, то есть в их распоряжении окажутся по меньшей мере двести тысяч читателей, уже отобранных нами после выхода газеты в свет. Специалисты по рекламе называют это «мишенью». Роджер Дани открыл рот…

- Послушайте меня, прошу вас, - сказал Бек. - Я, конечно, могу провернуть это дело с куда более крупной типографией, чем ваша, с помощью одного банка, даже в сотрудничестве с уже созданной газетой. Но предпочитаю этого не делать. Я хочу сохранить контроль над предприя­тием. Наши газеты будут выходить вдвое меньшим форма­том, чем обычные дневные газеты,..

- Таблоид, - вставил наконец Роджер Данн.

- Таблоид. Ведь такую газету удобнее читать в метро, а целая страница объявлений в газете этого формата стоят дороже, чем полстраницы в газете обычного двойного фор­мата, в этом случае можно создать впечатление, будто мы даем читателю двенадцать страниц, тогда как на самом де­ле их всего шесть. Итак, наши газеты будут выходить на двенадцати страницах формата таблоид, шесть из которых будут целиком отданы под рекламу - она останется неиз­менной во всех выпусках, независимо от языка, на каком печатается. Общая «болванка» в некотором роде. Все эти объявления - хочу подчеркнуть особо - будут собираться нашими компаньонами - продавцами газет. Будучи акци­онерами компании «Нью-Йорк мигрант ньюс», они заин­тересованы в том, чтобы ее газеты приносили прибыль как можно скорее. Четыре мотоциклиста будут постоянно де­ржать связь с этими людьми, собирая рекламные тексты. Пока у нас не появятся свои помещения, я уже присмот­рел два местечка - одно в Манхэттене, другое здесь, в Бруклине. Завтра займусь Бронксом и Стейтен Айлендом. Завершив объезд, мотоциклисты появятся у вас самое поз­днее в девять тридцать вечера, к концу работы, но все объ­явления, поступившие к этому часу, должны быть непре­менно опубликованы в утреннем выпуске, если только клиент не передумает. Сколько вам потребуется времени,. чтобы набрать и сверстать шесть полос рекламных объяв­лений? Восемь колонок на каждой полосе? Шеф производ­ственного отдела «Миррор» вчера сказал мне, что для это­го ему нужен час. Но у вас не та скорость набора, что в «Миррор». Дадим вам три часа. Даже четыре, если при­нять во внимание, что вам придется выделить два линоти­па для других полос в случае получения какой-либо важ­ной статьи «в номер». Это означает, что верстка должна быть закончена где-то в полпервого ночи. Вы мне сказали, что вам потребуется полчаса для получения гранок и их запуска в машины: значит, ротацию вы можете начать часа в два ночи и закончить где-то около четырех. Каша служба доставки будет в вашем распоряжении с четырех сорока пяти. Все продавцы большого Нью-Йорка получат газеты самое позднее в шесть утра. На самом деле я не ду­маю, что выручка за газеты сыграет решающую роль в фи­нансовом равновесии нашей сделки. А вот реклама, объяв­ления наверняка. Мы должны достичь рентабельности с пятого номера. Наша цель - стать единственным орга­ном, связывающим всех американцев немецкого, итальян­ского, польского происхождения, а также иудейского веро­исповедания. Наряду с рекламным агентством я создаю службу информации по юридическим и социальным воп­росам, которой сможет бесплатно воспользоваться каждый наш подписчик. Пока я этим занят, прошу вас не беспоко­иться о том, как вам разрешить проблемы печатания на идиш, польском, немецком и итальянском языках. Я вам в кредит подыскал три линотипа вместе со всеми нужными шрифтами, которых у вас, конечно, нет. Неужто они у вас есть? Я и говорю, нет. Что касается линотипистов и кор­ректоров, то я их тоже нашел. Речь идет о профессиона­лах, уверяю ваc, которые работают в объединенной типо­графии «Сан» и «Таймc». Я с ними уже встречался, и они готовы работать сверхурочно. Вопросы есть?

Молчание.

- О Боже всемогущий! - воскликнул. Роджер Данн, плюхнувшись в изнеможении на стул.

В ту пору стратегия Реба Климрода строилась на его не­преклонной воле приближать к себе мужчин и женщин из относительно недавней эмиграции. Это произошло с Лернером и Берковичи, хотя оба приехали в Соединенные Штаты в начале тридцатых годов и примерно в одном воз­расте: им было тогда лет по пятнадцать.

И, кроме того, у них было много общего: румынское происхождение, еврейская национальность, то же завид­ное упорство в стремлении во что бы то ни стало получить диплом юриста, занимаясь на вечерних курсах, та же за­поздалая радость его получения после того, как им при­шлось перепробовать множество временных, случайных профессий, чтобы только прокормиться; один, например, трудился в магазине готового платья (Лернер), а другой - в зубоврачебной поликлинике (Берковичи). И когда они, получив наконец этот диплом, уже предвкушали связанные с ним дивиденды, та же насмешливая судьба раскида­ла их по свету: Лернера отправила бороздить воды Корал­лового моря на корабле военно-морского флота США, в окружении этих мерзких япошек, а Берковичи - в Тунис, на Сицилию, в Италию и Францию преследовать отсту­павшие гитлеровские армии. Демобилизованные в 1945 году, в полном здравии (Лернер всегда слегка прихрамы­вал), не зная друг друга, оба снова приехали в Нью-Йорк, чтобы возобновить свое восхождение к вершине с того мес­та, до которого добрались три года назад.

И с тем же мрачным упорством ловить удачу, в чем бы она ни проявлялась, гнаться за ней. Дэвид Сеттиньяз, ко­торый никогда не питал к ним особой симпатии, однажды прозвал их Черными Псами Короля.

Лернер и Берковичи не были единственными Черными Псами; впоследствии появилось немало других во всех странах мира - настоящая свора, но два этих румынских эмигранта из Нью-Йорка были первыми и, наверно, самы­ми преданными.

Есть такая старая и знаменитая детская песенка, из ко­торой Пени Уоррен взял название одной из лучших своих книг; «…вся королевская конница, вся королевская рать»… Приближенные Короля, его Рыцари и Шуты, его Ладьи и Пешки, которые он передвигал, как хотел, на своей шах­матной доске, и были «всей королевской ратью» Реба Климрода.

Push-pull - Толкай-тяни. Вновь создаваемое предприя­тие как бы подталкивает то, что уже создано, а последнее в свою очередь тянет за собой другое, новое. Такова была неизменная стратегия Реба Климрода. Хотя он всегда, многие годы, осуществлял свои операции с головокружи­тельной быстротой, не имея при этом ни солидной инфра­структуры, ни кабинетов, ни секретарей.

Дэвид Сеттиньяз подчеркивает необычайно быстрый темп заключения сделок: с 21 июля 1950 года - день под­писания документов о создании «Личная компания по распространению новостей» (для Нью-Йорка) - по 24 авгу­ста того же года.

За этот отрезок времени Ребу Климроду удалось со­здать - ни много ли мало - пятьдесят девять различных компаний!

Что касается упомянутых компаний, которые были заня­ты доставкой прессы к объединяли столь разношерстных ак­ционеров, как продавцы газет, профсоюзы швейной индуст­рии и международный синдикат водителей грузовиков (Реб Климрод стал первым, кто установил официально признан­ные связи компании с профсоюзной организацией), и самого Климрода, то за это время их стало уже двенадцать. Две­надцать компаний, юридически друг от друга независимых, но созданных точно по образцу компании в Нью-Йорке, в таких американских городах, как Филадельфия, Балтимор, Вашингтон, Бостон, Питтсбург, Цинциннати, Детройт, Кливленд, Индианаполис и Чикаго, а также в канадских - Торонто и Монреале. При всем соблюдении принципа уча­стия профсоюзов, как это было в Нью-Йорке, нужно отме­тить, что речь не всегда шла об одних и тех же профсоюзах: в Чикаго, например, Сеттиньяз с изумлением обнаружил, что профсоюз работников скотобоен вошел в дело на условиях получения семи с половиной процентов годовых!

Но эти двенадцать компаний объединяло одно: Реб Климрод всегда оставлял за собой по крайней мере конт­рольный пакет акций, независимо от того, кто были его компаньоны.

И он никогда не выступал их официальным держате­лем, а всегда действовал через подставных лиц благодаря акту передачи собственности в управление.

Двенадцать филиалов компании родились за девятнад­цать дней с помощью Эби Левина или кого-либо из его друзей. Во всех этих случаях в дело вступали Черные Псы: по очереди Лернер и Берковичи или третий, той же поро­ды, что возник приблизительно в это время, - Абрамович. Но их методы работы были столь похожи, хотя лично они друг друга не знали, или, вернее, распоряжения Реба Климрода были столь точными, что невозможно опреде­лить, кто именно из них и что сделал.

Реб Климрод прибыл в Нью-Йорк 16 июля. За сорок дней он основал пятьдесят девять компаний, не вложив ни цента собственных денег, которых у него не было.

Но не это было главное.

20

Вечером 5 августа Реб и Зби отправились в кино. Зби помнит название основного фильма программы - «Касаб­ланка» с участием Хэмфри Богарта и Ингрид Бергман. «Я его уже смотрел, и Реб тоже, но он помешан на кино, на этой шведке, и я, как обычно, согласился». Они вышли из кинозала в половине двенадцатого и пошли в сторону Бед­форд-стрит, где у Зби была тогда небольшая комната, ко­торую он делил с Ребом Климродом - Беком.

Вдруг с Кристофер-стрит, что метрах в двадцати от вхо­да в кинотеатр «Де Лис», выскочила машина. Она остано­вилась у тротуара, из нее вышли двое, один из них явно был вооружен. Они, не обращая внимания на Зби, обрати­лись к его спутнику:

- Это ты - Бек? Хозяин желает с тобой поговорить.

- Финнеган?

- Садись в машину. И поляка прихвати.

Реб тихо сказал:

- Ступай Зби. Стрелять они не станут.

Тут на улице появилась небольшая группка, человек пять-шесть мужчин и женщин, пуэрториканцев. Реб обра­тился к ним по-испански. Они заулыбались, подошли к нему.

- Давай садись в машину, - повторил человек с ре­вольвером.

Реб продолжал говорить по-испански. Пуэрториканцы прямо покатывались со смеху, да и Реб безмятежно улы­бался. Потом сказал по-английски:

- Ничего, Зби. Все будет в порядке.

Наклонился и заглянул в машину:

- Ну, а ты что думаешь, Финнеган? Сам выйдешь или мне тебя выволочь?

В машине зашевелились. Зби увидел, как из нее выгля­нул человек лет сорока на вид, не очень высокого роста, но крепко сбитый, ослепительно рыжий.

- Все очень просто, Финнеган, - невозмутимо сказал Реб. - Если твой приятель позади меня выстрелит, ему придется убить и поляка, и всех моих пуэрториканских друзей. По-моему, по-английски это называется бойней. Ты не можешь этого себе позволить. Так же, как ты не мо­жешь сделать ничего, чтобы восстановить - ты понима­ешь, что значит «восстановить», Финнеган? Судя по твоим глазам, мне это не кажется… - ну ладно, чтобы вернуться к прежнему порядку вещей. И снова получать свои сто шестьдесят восемь тысяч четыреста восемьдесят долларов в год. С этим покончено, Финнеган. Значит, одно из двух: либо ты уходишь, либо по-прежнему берешь полтора дол­лара с торговцев газет в южном Манхэттене. Решай сам. Меня зовут Реб. Выбирай, и если ты верен себе, то выходи из этой машины и попробуй меня прикончить. Но я тебя уничтожу. Либо ты, либо я - другого не дано. Выбирай, Финнеган.

Реб отошел в сторонку и, улыбаясь, снова заговорил по-испански с пуэрториканцами, которые громко смеялись. Улучив момент, он по-польски сказал Зби:

- Зби, он сейчас бросится на меня. Не вмешивайся, прошу тебя. Все будет хорошо.

В следующее мгновение произошло множество молние­носных, резких, связанных одна с другой вещей. Длинной костлявой рукой Реб наотмашь нанес удар по кадыку че­ловека с револьвером. Тот согнулся в три погибели, сразу выпав из игры. Финнеган, словно смерч, кинулся к тому месту, где только что стоял Реб. Он с налету получил от Реба резкий удар рукой по затылку, а одновременно ногой в пах. Финнеган врезался в стену, отскочил от нее, повер­нулся и тут же получил серию ударов правой и левой по лицу, потом пару по горлу, которое он неосторожно оста­вил открытым, еще один удар ногой в пах и, «на закуску», несколько «крюков» по физиономии.

И рухнул на землю.

Реб с улыбкой повернулся к третьему и осведомился, намерен ли он что-то делать.

- Ничего, - поспешил ответить он. - Этого вполне хватит.

- Я тоже так считаю, - сказал Реб. - Во всяком слу­чае, кто-то же должен их подобрать. Надеюсь, вы умеете водить?

Реб стоял напрягшись, с каким-то отстраненным, отсут­ствующим выражением лица. Но оно не могло ввести в за­блуждение ни третьего человека, ни Зби, ни пуэрториканцев, которые вдруг перестали смеяться: от. Реба исходила какая-то безжалостная свирепость.

Гошняк-отец был выходцем из деревеньки Вагровиц, на северо-западе Польши, неподалеку от Познани. Он при­ехал в Соединенные Штаты в 1924 году и посему свое имя Зигмунд переделал на иностранный в Симона. Он начал продавать газеты всего через две недели после того, как прошел иммиграционный контроль. В 1950 году ему ис­полнилось сорок четыре года, и он являлся неоспоримым собственником трех газетных киосков, причем один из них располагался в привилегированном месте - у входа в «Грэнд Сентрл», главный вокзал Манхэттена. В тесном мирке торговцев прессой на Манхэттене он занимал место наверху социальной лестницы. В 1927 году его финансовое положение настолько упрочилось, что он смог оплатить переезд в Америку двух своих братьев; один из них, профессиональный водитель и владелец - вместе с Симоном - грузовика, и был тем человеком, что подобрал Реба Климрода в Мемфисе и привез в Нью-Йорк.

Это он направил Реба к Цыбульскому и сыграл решаю­щую роль в том, что большинство продавцов газет приня­ли предложения, которые сделал им Реб в июле 1950 года.

6 августа 1950 года около пяти часов вечера Симон Гошняк отправился пешком от своего киоска на Парк-аве­ню, что на углу Тридцать шестой улицы, в свою «главную резиденцию» возле вокзала. Один свидетель видел его у церкви Спасителя, когда он говорил с двумя парнями, вы­лезшими из голубого «Шевроле». Все кончилось тем, что Гошняк сел в машину, которая направилась куда-то в се­верную часть города.

Его нашли только на следующее утро, на стройплощад­ке, где в то время сооружался комплекс зданий ООН. Бы­ло видно, что над ним неплохо поработали, с невероятной жестокостью переломав ему все кости железными прутья­ми. Лишь лицо не тронули, словно для того, чтобы облег­чить опознание, а глубоко в глотку заткнули газету, на­бранную на польском, немецком, итальянском и на идиш.

А Финнеган умер спустя два дня, 8 августа. Следствие показало, что он целую неделю не являлся на работу, где служил начальником экспедиции в отделе рассылки прес­сы, и провел эти дни в Атлантик-Сити под другой фами­лией вместе с еще двумя мужчинами, которые, судя по всему, были его телохранителями. Этих нашли с простре­ленными затылками. Сам Финнеган был обнаружен пове­шенным, но не на веревке: для этой цели воспользовались крюком, с помощью которого докеры перетаскивают тяже­лые ящики. Стальной наконечник прошел через рот, небо и мозг. Легкой такую смерть никто не назвал бы.

То ли с 20, то ли с 25 августа погода изменилась. Сперва, украдкой, как-то лицемерно, над Новой Англией про­шел дождь. Океан стал приобретать фиолетовую окраску, воздух заметно посвежел, и даже Адольф с Бенито, эти два лентяя баклана, неподвижно восседающие на краю пон­тонного моста, похоже, решили выйти из своего обычного сонного состояния. Короче, лето кончилось.

Но это нисколько не огорчало чету Таррас. И жена, и муж испытывали какую-то утробную ненависть к жаре. Если бы это зависело лишь от них, они наверняка купили бы загородный дом где-нибудь в Гренландии. Но нужно было иметь под боком приличную почту, чтобы получать книги и каждую неделю отправлять хронику Шерли в «Нью-Йоркер». Поэтому они довольствовались штатом Мэн, пребывая в надежде - к счастью для них, она почти всегда сбывалась - на гнилое, сырое и холодное лето.

В 1950 году Джордж Таррас - ему уже шел пятьдесят второй год - завершал свою третью книгу, где весьма вы­сокомерно показывал, что Конституция Соединенных Штатов слово в слово списана с той, которую составил раньше Паскаль Паоли для корсиканцев. Он сильно наде­ялся, что его работа вызовет настоящий фурор среди спе­циалистов. 8 сентября ему оставалось дописать всего пятьдесят страниц. По привычке он встал очень рано, около пяти утра, позавтракал и сел за работу. Шерли встала око­ло семи, когда пошел дождь, хотя между этими событиями не было никакой связи. Ей тоже нужно было поработать над статьей для ее литературной рубрики. Поженились они двадцать три года назад, детей у них не было, и оба с нежностью обменивались чрезвычайно саркастическими мнениями насчет человечества в целом.

Около одиннадцати часов Терли Таррас, подняв голову и посмотрев в широкое окно, заметила; «К нам гость». Джордж Таррас тоже выглянул - и тут в одно мгновенье куда-то унеслись пять лет его жизни, в сознании всплыло воспоминание, невероятно отчетливое, до мельчайших де­талей: голос, жесты или оцепенелость, особая манера речи Реба Михаэля Климрода.

Дом четы Таррас в штате Мэн был деревянный, на ка­менном фундаменте. Из него почти всюду было видно мо­ре, и водяная пыль Атлантики иногда проникала сюда, ес­ли, конечно, открыть окна. Дом стоял на высоком мысу, между бухтами Пенобскот и Блю Хилл, что располагались в чудесном Национальном парке Акадия. Ближайшее жилье находилось километрах в трех.

- Я пришел, чтобы вернуть вам книги, - сказал Реб Климрод.

Он вытащил из холщовой сумки томики Уитмена и Монтеня, протянул их Таррасу.

- К чему такая спешка? - спросил Таррас. - Если вы не успели прочитать, оставьте у себя. Вам чаю или кофе?

- Ничего не нужно, спасибо. Мне очень нравится ваш дом. А книги я действительно прочитал.

Дождь на время перестал, но с немым обещанием вско­ре возобновиться. Тем не менее они пошли прогуляться. Пошли по тропинке, что спускалась к берегу океана.

- Как вам удалось меня найти?

- Через Дэвида Сеттиньяза.

- Вы давно в Соединенных Штатах?

- Почти два месяца.

- И все время говорили по-английски?

- Нет.

Джордж Таррас присел на свой выступ скалы, который облюбовал более двадцати лет назад. Бухточка, где они были, выходила на юго-восток и поэтому принимала на се­бя весь напор дыхания безбрежной шири. Он наблюдал за Климродом, изучал его - «Неужели, Климрод? Нет, ко­нечно, Климрод» - и находил, что тот совсем не изменил­ся. Вдруг его поразила вся несуразность этой сцены: «Бог ты мой, мне приходилось встречать в Европе тысяч двад­цать мужчин и женщин, все они были узниками концлаге­рей, все рассказывали ужасные истории, многие из них во всех отношениях были людьми исключительными. И я вряд ли помню фамилии десятка из них, и если бы они вдруг появились передо мной, вряд ли я узнал бы их лица. Тогда почему я запомнил его?»

- Надеюсь, вы приехали в Америку не только затем, чтобы вернуть мне книги.

- Нет, конечно, - с улыбкой ответил Реб.

На ногах у Реба были плетеные сандалии, одет он был во что-то полотняное, на плече висела сумка. Любопытст­во снедало Тарраса, хотя вместе с тем он испытывал некое забавное чувство робости - «это я-то, Джордж Таррас, робею? Боже мой!», - которое он уже испытал в Маутхаузене и отчетливо запомнил.

- И я забрался сюда, в штат Мэн, не только по этой причине, - добавил Климрод.

Он заговорил о себе, рассказал, что после своего второго отъезда из Верхней Австрии отправился в Израиль, потом немного поездил по свету, хотя не вдаваясь в излишние подробности.

- Теперь вы довольно свободно говорите по-англий­ски, - заметил Таррас.

- Благодарю вас.

Его серые глаза неотрывно смотрели на океан. Потом Реб опустил голову, на этот раз Таррас внимательно его рассмотрел,

- Я прочел одну из ваших книг, - сказал Климрод. - Она касается юридических аспектов пиратства в открытом море. Вы по-прежнему преподаете в Гарварде?

- Пока они не выставили меня за дверь. Но я очень старался помочь им в этом.

- Мне необходима помощь в одной совершенно определенной сфере, - пояснил Климрод. - Вы можете уделить мне часок?

- Но при условии, если вы останетесь на обед. Это само собой разумеется.

Они улыбнулись друг другу. «Согласен». Климрод при­сел рядом на выступ, вытянув длинные ноги.

- За последнее время, - начал он своим размеренным, словно бесцветным голосом, - я основал несколько ком­паний. По сути, несколько десятков.

- Я преподаю международное публичное право, - сра­зу же перебил его Таррас, - и потому не очень силен в де­лах, связанных с бизнесом.

- Я знаю. Я понимаю разницу. У меня есть адвокаты, которые работают на меня, они заключают контракты и прочее. Моя проблема совсем иного рода.

Лишь в это мгновенье сказанные Ребом слова дошли до сознания Тарраса, который обычно реагировал на все очень живо:

- Вы сказали, что основали несколько десятков компа­ний?

- Около восьмидесяти.

- Конечно, не в Соединенных Штатах?

- Нет, в Соединенных Штатах и в Канаде.

- Сколько же вам лет?

- Через десять дней исполнится двадцать два. - Он рассмеялся. - Да, в самом деле, не прошло и двух меся­цев, как я нахожусь в вашей стране. Но все пошло так бы­стро. По-моему, даже слишком. У меня просто не было времени, чтобы заняться собой так, как я того желал бы.

Таррас кивнул, от изумления раскрыв рот.

- В этом как раз и состоит цель моего визита. Все эти компании были основаны, следуя одному-единственному принципу: доверенное лицо, которое во всех делах заменяет меня и официально является собственником. Я полагаю, что вам, несмотря на вашу узкую специализацию, известно о передаче прав на распоряжение собственностью.

Таррас мог лишь молча кивнуть в ответ, пребывая в ве­ликом удивлении. Климрод с самым безмятежным на све­те видом продолжал:

- Эти компании действуют в самых разнообразных сферах: пищевая промышленность, транспорт, кинопро­кат, издательское дело, недвижимость, реклама, отели и рестораны. Мне кажется, что у всех есть очень приличные шансы на успех. Отдельные уже начинают приносить небольшой доход. Не угодно ли вам знать, какой именно, в случае, если вас заинтересует размер причитающегося го­норара?

Таррас, опустив подбородок в ладони, принялся тереть глаза.

- Постойте, - сказал он. - Я, несомненно, еще не со­всем проснулся, так как не могу взять в толк, о чем вы го­ворите. Может, у меня галлюцинации или же вы действи­тельно сказали мне, что основали восемьдесят компаний меньше чем за два месяца, хотя вы приехали в мою страну совсем недавно?

- Восемьдесят одну, - уточнил Климрод, лукаво на него посмотрев.

- И прежде вы ни разу не были в Америке?

- Никогда.

- И действуете в одиночку?

- В том смысле, какой вы имеет в виду, да, в одиночку.

- Но вы не выглядите миллиардером! Я не хочу вас этим оскорбить. Но что произошло после Линца? Вам уда­лось завладеть хоть одним украденным нацистами сокро­вищем?

- Я приехал сюда без гроша в кармане, - тихо прого­ворил Реб. - Это, разумеется, слегка осложнило дела…

Таррас покачал головой:

- Вы, вероятно, насмехаетесь надо мной, не так ли? Это что, юмор австрийца или halbjude?

Искорки в серых глазах мгновенно погасли:

- Я теперь не австриец и не еврей.

Потом, задумавшись, он добавил:

- Что касается моих нынешних доходов, то, полагаю, по состоянию на сентябрь месяц их можно оценить в трид­цать пять тысяч долларов. Но очень скоро они возрастут. Так что за ваш гонорар можете быть спокойны. А значит…

- Оставьте меня в покое с вашими гонорарами!

- …Значит, проблема заключается в следующем: все акты по распоряжению собственностью составлены на маю настоящую фамилию - Климрод. Реб Михаэль Климрод. К.Л.И. Я заметил, что вы засомневались, есть ли в моей фамилии буква «л».

- И в чем же заключается ваша проблема? - спросил Таррас, готовый сложить оружие.

- Дело в том, что я не существую, - ответил Реб. - Я незаконно проник на территорию вашей страны. У меня нет никаких документов, вообще нет. Нет паспорта, даже водительских прав. - Он зачерпнул ладонью немного пес­ка. - В конце концов это может сильно помешать мне.

На обед они ели жареных омаров; в штате Мэн в этом нет ничего особенного. За столом Шерли беседовала со своим юным гостем о живописи - сама она ничего в ней не смыслила, - и они даже немного поспорили, правда, весьма вежливо, о некоем Поллоке.

Когда Шерли уехала в Бар-Харбор отправить свою кор­респонденцию, они остались наедине, и Климрод расска­зал, чего он хочет.

- Кем вы хотите стать? - спросил Таррас.

- Апатридом. Я не хочу быть гражданином какой-либо, страны.

- Вы австриец. Что, черт побери, тут плохого - быть австрийцем?

- Вы не хотите ответить на мой вопрос?

- Я отвечу, но легче вам от этого не станет. Права не иметь гражданства как такового не существует или почти не существует. Вы действительно хотите, чтобы я объяс­нил вам это во всех деталях? Я не захватил из Бостона свои книги, но я буду там через недельку, чтобы готовить­ся к началу учебного года в университете.

- Я хотел бы получить общий ответ, мистер Таррас. Детали можно привести потом.

- Первые современные апатриды появились в резуль­тате декретов о лишении гражданства, которые были при­няты в Советском Союзе в начале двадцатых годов против тех граждан, что находились в оппозиции к коммунисти­ческому режиму, или же в нацистской Германии и Италии времен Муссолини. Вас это не касается. В различных мирных договорах, подписанных три года назад, в 1947 году, имеются, если мне не изменяет память, отдельные положения, касающиеся так называемых апатридов. Они вы­летели у меня из головы, извините. Но одно ясно: статус апатрида неблагоприятен; он даже не предусматривает прав на защиту со стороны государства…

Сделав паузу, Таррас в упор посмотрел на рослого, су­хопарого юношу, державшегося с напускной небрежно­стью:

- Но вы полагаете, что можете обойтись без защиты государства? Или я ошибаюсь?

Реб улыбнулся:

- Нет.

- Не говоря уж о том, что вам будут чинить массу пре­пятствий, если, например, вы захотите пересечь границу. Положения международного права в принципе относятся только к индивидууму; имеющему какую-либо нацио­нальность. Отказ от национальности лишает вас преиму­ществ, проистекающих из принципа взаимности… Вы ме­ня понимаете?

- Да.

- Вопрос, конечно, идиотский. Ну да ладно. Положим, австриец, прибывающий в Соединенные Штаты, пользу­ется теми же преимуществами, что и американец, приез­жающий в Австрию. Будучи апатридом, вы - никто, пус­тое место и ничего не можете предложить в обмен на те преимущества, которых сами домогаетесь…

- Вроде, например, преимущества создавать компа­нии.

- Вот именно.

- Значит, это может привести к ликвидации, призна­нию незаконными всех тех сделок, что я заключил?

- Да. Кроме всего прочего. Если найдется человек, не­навидящий вас до такой степени и давший себе труд за­няться этим…

Реб Климрод поднялся. Дому четы Таррас в штате Мэн исполнилось сто лет, он был одним из самых старых в шта­те; деревянные потолки, выкрашенные во всех комнатах красной, разных оттенков, краской, были низкие. Реб поч­ти касался их головой. Он подошел к окну и, казалось, по­грузился в созерцание сотен мрачных, изрезанных, диких островов и островков, которые составляют все великоле­пие национального парка в Акадии.

Реб Климрод спросил:

- Вы верите в то, что настанет день, когда паспорт больше не будет нужен, как клеймо на плече?

- Меня это крайне удивило бы, - ответил Таррас. - Я не слишком высокого мнения и о мужчинах, и о женщинах, но в слабоумии государства превосходят людей. Вам следует почитать Прудона. Исключительно интересный француз.

- И где же выход?

- Оставаться австрийцем или стать американцем.

- Не хочу ни того, ни другого.

- Или же получить паспорт.

- А каким образом?

- Говорят, его просто можно купить. На вашем месте, поскольку вы самым решительным образом рассорились с Австрией, Соединенными Штатами, Фракцией и рядом других стран, я стал бы кубинцем или аргентинцем. Ра­зыграйте это в орлянку.

- Но не папуасом?

- В настоящий момент государства папуасов не суще­ствует, - сказал Таррас. - Но кто знает? - И засмеял­ся: - Папуасом!

Он в упор глядел в эти серые, окаймленные длинными темными ресницами, такие выразительные, серьезные, пылающие каким-то фантастическим умом глаза. И чудо свершилось: Реб Климрод тоже рассмеялся.

Все тело Реба сотрясал гомерический смех.

Таррас смеялся с ощущением какого-то неистового сча­стья, и этот миг он запомнил навсегда.

21

Диего Хаас весело барахтался в бассейне, когда подо­шел метрдотель и сообщил, что его вызывают по телефону из Америки. Мамита заметила:

- Я и не знала, что у тебя друзья в Соединенных Штатах.

- Думаю, это Гарри, - ответил Диего.

- Кто это?

- Трумэн, кто ж еще?

- Алло! Алло! - весело прокричал он. - Говорит Дие­го Хаас, это я, собственной персоной, во всей красе… Через пару секунд по его спине побежали мурашки.

- Вилья-висенсио, - произнес далекий, спокойный го­лос. - Грузовик и Мадонна. И под кронами деревьев река, через которую нельзя перебраться. Надеюсь, вы меня вспомнили:

- Да, - ответил Диего и почувствовал, как к горлу подкатил комок.

- Вы помните нашу беседу?

- Слово в слово.

- Вы мне нужны.

- Это меня интересует, - воскликнул Диего. - Это очень меня интересует!

Его охватило какое-то дикое возбуждение. Сквозь боль­шую распахнутую настежь балконную дверь он зримо ви­дел свое неотвратимое - если только не произойдет Чудо Небесное - будущее в Аргентине: какая-нибудь Консеп­сьон с ее тридцатью тысячами гектаров земли, с консерв­ными заводами отца, с тяжелыми грудями и томностью, на которой в один прекрасный день, даже не отдавая себе в этом отчета, женится, покорившись чуть более умному, чем обычно, натиску Мамиты. «И будешь ты кататься, как сыр в масле, Диегуито, и разгуливать по заводам или лес­ным угодьям папочки, покуривать сигару и обжираться прекрасно прожаренным розовым мясом, а на тебя будут бросать ужасно нежные взгляды все эти жирные, увешан­ные бриллиантами женщины, у которых рты, как у осьминогов…»

Он сказал в трубку:

- Все, что вам будет угодно, когда и где вы пожелаете. Затем он долго вслушивался в спокойный голос, и его желтые глаза поблескивали во влажной полутьме сумерек.

- Трех дней мне хватит, - сказал Диего.

И повесил трубку. Диего весь дрожал. Его мать отдели­лась от кучки матрон и, бесконечно любезная, подошла к сыну узнать дальнейшие новости:

- Ты знаком с Гарри Трумэном, querido mio [Querido mio(ucn.) - Дорогой мой.? С пре­зидентом Америки?

- Еще как знаком, - ответил Диего. - Он мне звонит всякий раз, когда у него возникает какая-нибудь серьезная проблема. Я просто забыл тебе об этом сказать, Мамита.

В тот же день за неимением денег, которые ему скупо выделяла Мамита в надежде добиться его согласия на же­нитьбу, Диего продал свои платиновые часы и украшен­ный бриллиантами портсигар - подарки к его двадцатиде­вятилетию. На вырученные деньги он выправил паспорт на имя Михаэля Климрода - родился в Буэнос-Айресе 18 сентября 1928 года (теперь он стал на три года моложе). Через два дня, 11 сентября 1950 года, под предлогом визи­та к родному дядюшке, банкиру в Байне Бланку, он выле­тел в Нью-Йорк.

Он и понятия не имел, что ввязался в авантюру, кото­рой суждено будет длиться долгих тридцать два года.

Но этот странный Диего Хаас больше всего на свете гор­дился тем, что стал одним из первых, кто, услышав зов Короля, в ту же минуту на него откликнулся.

Диего Хаас приехал в Нью-Йорк вечером 11 сентября. Это, конечно, не была его первая поездка в Соединенные Штаты; здесь он однажды чуть было не женился благодаря поистине макиавеллевской комбинации Мамиты. «В сво­ем параноидальном стремлении женить меня на любой женщине, у которой было бы столько же денег, сколько у нее, Мамита подстроила мне ужасную ловушку: она. ни много ни мало, подсунула мне дочь посла Аргентины у ян­ки. Мне удалось выпутаться, признавшись, что я стал го­мосексуалистом. Но я почувствовал, как ядро пронеслось над моей головой». Он провел два месяца в люксе отеля «Уолдорф Астория», съездил во Флориду и Калифорнию в обществе двух-трех танцовщиц. «Но затем Мамита пере­крыла кислород».

В сентябре 1950 года он уже не остановился в «Уолдорфе». Диего жил в малюсенькой комнатке в Гринвич Виллидж, на 11-й улице в западной части Манхэттена, где, кстати, обосновался и сам Реб. Они платили десять долла­ров в неделю и жили в доме, что был ничуть не лучше ноч­лежки.

Отныне он путешествовал по приказам Климрода, точ­но исполняя его самые удивительные поручения. Он во­шел или, скорее, вернулся в жизнь Климрода в тот мо­мент, когда Реб, заложив основы своего первого стремительного успеха, пытался развернуть в других аме­риканских штатах свои действия,

Он называет 17 октября - трое суток спустя - днем ис­тинного начала сделок на Нью-Йоркской фондовой бирже.

- Посмотри. - сказал Реб.

Диего поднял глаза и увидел прославленные колонны Нью-Йоркской биржи.

- Очень красиво, - сказал Диего. - Ты собираешься ее купить или просто арендовать?

- Смотри ниже. Под карнизом.

Диего опустил глаза, но увидел лишь маленький пере­движной лоток, с которого торговали «хот-догз», сандви­чами и содовой водой. Толпа одетых в черное людей - в шляпах и при галстуках - пила и ела стоя.

Диего спросил:

- Тоже твое?

- Вроде бы. - Реб улыбнулся: - Но я еще не выбросил акции на рынок. Я сам несколько дней стоял за таким при­лавком. Тут можно услышать потрясающе интересные ве­щи. А теперь пошли!

Они дошли до Пайн-стрит, параллельной Уолл-Стрит улицы; обе они располагаются в дальней южной части - «даунтауне» - почти острова Манхэттена. Они останови­лись перед домом номер 18.

- Ну и что ты видишь здесь? Диего вновь закинул голову:

- Разрази меня сатана! - воскликнул с самым беспеч­ным видом Диего. - Я просто потрясен, о Иисус Сладчай­ший: ведь это банк! К тому же он расположен в том квар­тале Нью-Йорка, где этих банков никогда не было более пятидесяти - шестидесяти тысяч, Изумление сбивает ме­ня с ног.

Он притворился, будто совсем близорук, и уткнулся но­сом в громадную медную табличку - «Хант Манхэттен». «Практически Хант - самый крупный в мире банк. Они ни в чем себе не отказывают».

- Обернись, - сказал Реб.

Почти напротив, на другой стороне улицы, находился огороженный забором пустырь.

- Ты понял, Диего?

- Ничего не понял,

- Пошли.

Они пришли на Гавернер Лейн - другую улицу в том же квартале Нью-Йорка. Человек лет тридцати ждал их на тротуаре перед входом в какое-то конторское здание. Климрод представил их друг другу. Человека звали Дэниэл Хазендорф, он был маклером в агентстве «Уэбстер, Риан энд Кальб», которое специализировалось на торговле недвижимостью. Все трое вошли в здание и на лифте под­нялись на шестой этаж. Это было 17 октября в девять часов пятнадцать минут утра.

Другого человека звали Норман. Он дружески улыб­нулся Хазевдорфу, с которым был знаком, но затем мед­ленно перевел взгляд на Диего Хааса, а главное - Реба Климрода, который, как всегда, был в полотняных штанах и рубашке. И спросил:

- Вы хотите приобрести этот участок? Реб молча кивнул.

- Он стоит четыре миллиона пятьсот пятьдесят тысяч долларов, - сказал Норман тоном, не лишенным иронии. У него было точно такое же лицо, как у суперинтенданта Букингемского дворца, намеревающегося вежливо выпро­водить американских туристов, которые спрашивают его, нельзя ли здесь снять на ночь комнату.

- Предлагаю четыре миллиона семьсот, - сказал Реб невозмутимым голосом. - Я хотел бы получить опцион.

- У нас уже есть покупатель.

- Теперь у вас будет два. И я готов вести переговоры сегодня же. Через два с половиной часа. Чек акцептован.

- Сколько вы вносите?

- Обычный депозит: пять процентов от четырех мил­лионов семисот тысяч долларов, то есть тридцать пять ты­сяч.

Взгляд Нормана встретился со взглядом Хазендорфа. Тот кивнул.

- Скажите, пожалуйста, да или нет? - попросил Реб.

На улице Хазендорф укоризненно покачал головой:

- Представить только - в моем родном Миссури целую неделю договариваются о покупке коровы!

- Покупая корову, я тоже не стану торопиться, - от­ветил Реб. - Ну, а как насчет той встречи?

- Я говорил с ним по телефону и должен ему перезво­нить. В принципе он вас может принять сегодня в час. Но мне пришлось долго его убеждать. В самом деле долго.

- Не старайтесь, вы все равно не получите больше де­сяти процентов. До встречи. Реб втолкнул Диего в такси.

- Такси? Скажи-ка, какой шик! Когда купишь «Кадиллак»?

Диего никогда не видел, чтобы Реб, находясь в Нью-Йорке или в любом другом городе, пользовался иным транспортом, кроме метро, автобуса или своих двоих. Они направились в Ньюарк через Холланд.

- И что мы будем делать в столь отдаленных палестинах?

- Искать двести тридцать пять тысяч долларов. Где, ты думаешь, я их достану?

Он получил деньги через час после того, как в Ньюарке банкир просмотрел все документы, что представил ему Климрод, которые он извлек из своей неизменной холщо­вой сумки. Диего достаточно хорошо знал право, чтобы понять, что Реб вел переговоры о предоставлении ему зай­ма в 235 000 долларов, предлагая под залог почти все осно­ванные им компании.

Заем был получен.

- Едем, - сказал Реб.

И снова Нью-Йоркская биржа, и опять Гавернер Лейн. На сей раз на тротуаре их ожидал не Хазендорф, а Бенни Берковичи, с которым Диего уже приходилось работать, особенно в Чикаго и Балтиморе. «Но мы друг другу никог­да не симпатизировали, и не без оснований: Бенни всегда был лишь чуть-чуть общительнее устрицы, не более».

Они вновь встретились с Норманом, который сообщил им, что его клиенты - с ними посоветовались - действи­тельно согласились предоставить опцион сроком на три месяца. Для вида немного поторговались, поскольку Нор­ман пытался добиться десятипроцентного платежа вместо пятипроцентного. Но было очевидно, что он сам не верит в это.

Через полчаса они вышли из здания и вернулись на Пайн-стрит, 18, к дому напротив банка «Хант Манхэттен».

- У меня здесь встреча, - сказал Реб, - с мистером Дэвидом Феллоузом. Ровно в час.

Реб и Диего продефилировали через мрачные, торжественные залы, где уже толпились кучки посетителей. «У нас вид водопроводчиков, пришедших чинить туалет, - думал про себя Диего, пока они преодолевали одну преграду за другой. - Хотя бы он выбросил эту проклятую сум­ку!» Целый строй секретарей словно процедил их через се­бя, разрешив им пройти. Наконец они оказались лицом к лицу с Дэвидом Феллоузом.

- Даю вам десять минут, - бросил Феллоуз. - И лишь потому, что эта скотина Хазендорф слишком наста­ивал.

«Скотина» была здесь же и чувствовала себя неуютно.

- Все очень просто, - начал Реб. - В данный момент мы переживаем период бурного роста, все указывает на то, что он будет продолжаться и даже убыстряться. Никто не может извлечь из этого большей выгоды, чем банки. Вы возглавляете… о, простите, являетесь членом администра­тивного совета одного из крупнейших банков в мире. В этом качестве вы процветаете. Но и у вас есть проблема: все ваши отделы сейчас разбросаны по восьми зданиям, отдельные из которых, что ни говори, находятся довольно далеко. Вы думаете о том, как их объединить…

- Откуда вы взяли эту идею?

«Оттуда, где продают сандвичи и содовую твоим мел­ким сошкам», - ответил ему про себя Диего Хаас, которо­го уже распирал первый гомерический приступ смеха. Ди­его переживал период эйфории, и эта операция Реба, о цели которой он пока смутно догадывался, буквально оча­ровывала, восхищала Диего.

- Вы думаете о том, как объединить все отделы. А в ва­шем совете самым пылким защитником этого являетесь вы, - продолжал Реб своим вкрадчивым голосом. - И по­добное объединение вы намереваетесь осуществить в «мидтауне» Манхэттена [Манхэттен разделен на три зоны: «даунтаун» - от южной оконечно­сти до 14-й улицы, «мидтаун» - между 14-й улицей и 79-й улицей и «аптаун» - все, что расположено за пределами этого. Уолл-Стрит - это и улица, и квартал (прим.автора).. Другие банки, кстати, тоже по­думывают об этом, но им по значительности не сравниться с вашим. Никто не желает первым сдвинуться с места и пойти на риск остаться в одиночестве в километрах отсю­да. Вот в чем дилемма. Потому что переехать с Уолл-Стрит на 5-ю авеню или в Мэдисон - значит вызвать паралич в «мидтауне», а в «даунтауне» - стремительное падение всех инвестиций в недвижимость. Включая и ваши инвестиции. В квартале вам принадлежат семь больших зда­ний. Стоимостью тридцать миллионов долларов.

- Сорок, - уточнил Феллоуз, загадочно улыбаясь.

- Тридцать пять, - автоматически уточнил Реб. И улыбнулся в ответ.

- Вы ужасно меня забавляете - признался Феллоуз.

- Вы еще увидите, что я собой представляю, узнав ме­ня поближе. У вас нет другого выбора: необходимо собрать все ваши службы в одном здании.

- Которое располагается где?

- Нигде. Его пока нет. Но вы его построите. Это обой­дется в сто миллионов долларов.

- Зачем строить одно здание за такую сумму? - спро­сил Феллоуз, продолжая улыбаться. - Постройте мне дю­жину. И где же я его построю?

- Посмотрите во второе окно, слева от вас. На ту сто­рону улицы. Вниз.

Феллоуз чуть было не вскочил. Но он даже не шевель­нулся. Его глаза прищурились:

- Мне отлично известен этот участок. Один из моих заместителей в ближайшее время должен навести о нем справки.

- Не стоит труда.

- Участок куплен?

- Да.

- Вами?

- Да, куплен мной, - подтвердил Реб. - И я перепро­даю его вам за восемь миллионов долларов. Сегодня же. Today is the day [Today is the day (англ) - здесь: сегодня или никогда.].

На этот раз Феллоуз встал. Прошелся по кабинету. Тем не менее он не подошел ко второму окну слева, откуда мог видеть пустырь. Но ему явно очень хотелось посмотреть.

- Я понимаю, - опередил его Реб. - Вы мне скажете, что другие банки могут уехать с Уолл-Стрит, и вы боитесь остаться здесь в одиночестве. Это действительно было бы глупо. Но они ни за что отсюда не уедут.

- Почему?

- Потому что остаетесь вы. И еще по одной, не менее важной, причине: почти все банки сталкиваются с теми же проблемами, что и вы, - теснотой нынешних помещений.

- И вы скупили участки, чтобы предложить их каждо­му банку?

- В этом не было необходимости. Ваш банк - самый крупный на Восточном побережье Соединенных Штатов. Другие нуждаются в площади меньше, чем вы. Предполо­жим, я продаю это здание по Пайн-стрит, 18, где мы с ва­ми находимся, какому-нибудь другому банку…

- Какому именно? - Крупному, достаточно богатому банку, который мо­жет приобрести то, что вы будете продавать. Который уже расположен на Уолл-Стрит. И этот банк, приобретя здание на Пайн-стрит, 18, очень укрепит здесь свои позиции.

Феллоуз вернулся на место.

- Короче говоря, что и кому вы намерены продать?

- А что хотите продать вы?

- Все.

- Семь ваших зданий?

- Если мы приобретем ваш участок и построим здесь небоскреб, скажем, этажей в шестьдесят, то я не вижу не­обходимости сохранять наши старые здания. И, кроме то­го, любой банк не прочь время от времени получить не­много наличными.

Наступила тишина.

Глаза Реба словно подернулись дымчато-серой пеленой.

- Согласен. Беру, - отрезал он. - Я продам ваши зда­ния, все семь. Разумеется, банкам. Или любым другим финансовым учреждениям.

Опять воцарилась тишина. Потом Феллоуз сказал:

- Мне нужно проконсультироваться с другими управ­ляющими. В любом случае я не могу единолично прини­мать подобные решения.

- Конечно, - с самой изысканной улыбкой согласился Реб Климрод. - Каждый член административного совета банка «Хант Манхэттен» имеет право предложить банку операцию на сумму не выше пятидесяти миллионов. Се­годня цена моего участка - восемь миллионов. Завтра она дойдет до девяти, в понедельник - до десяти. Постройка небоскреба в шестьдесят этажей будет вам стоить пример­но сто двадцать миллионов долларов. Я вам предлагаю следующее: ровно через два часа и тридцать четыре мину­ты я вернусь в ваш кабинет. Я представлю вам письмо од­ного банкира, которого вы знаете лично. В нем он сообщит вам о своем обязательстве выкупить у вас здание на Пайн-стрит, 18, но при том условии, что вы купите мой участок и приступите к строительству небоскреба. Готовы ли вы в таком случае приобрести мой участок?

- Я все понял, - сказал Диего. - Ты продаешь за во­семь миллионов этому типу земельный участок, за кото­рый два часа назад заплатил четыре миллиона. Но если учесть, что из этих 4,7 миллиона ты заплатил только 235 тысяч, которые, кстати, дал тебе в кредит банк [Подобного рода операции в США совершенно законны (прим.автра)], то чистая прибыль - 3,3 миллиона долларов. Вычитаем 235 тысяч долларов и прочие расходы - остается три миллиона. Не будем мелочиться. Сверх этого ты еще получишь комисси­онные от продажи участка на Пайн-стрит, 18. Не выкла­дывая ни цента из своего кармана. Я радуюсь и восторга­юсь.

- Ты совершенно ничего не понял, - сказал Реб.

Следующая встреча состоялась на Бродвее, в доме № 165. Десять минут ходьбы пешком. Это уже было чет­вертое деловое свидание за день. Оно, как и все предыду­щие, было организовано Хазендорфом и назначено на два часа тридцать минут,

Председатель административного совета «Коммершиал энд индастриал бэнк оф Нью-Йорк» Гарви Барр был туч­ным, краснолицым и терпеливым человеком. Он внима­тельно выслушал Реба Климрода, ни разу его не перебив, а затем, когда наконец Реб умолк, спросил, словно хотел убедиться, что все понял правильно:

- Первое - вы мне говорите, что «Хант Манхэттен» не намерен покидать Уолл-Стрит; второе - вы утверждаете, что этот банк, наоборот, собирается обосноваться на Пайн-стрит, напротив своей нынешней резиденции, в не­боскребе, который он собирается построить; третье - что для этого «Хант» купит ваш земельный участок; четвер­тое - что мы проявляем интерес к тому, чтобы его выку­пить или хотя бы дать поручительство о выкупе здания по Пайн-стрит, 18, и обосноваться там, как только «Хант» съедет оттуда; пятое - что этот переезд произойдет лет через шесть, когда построенный небоскреб будет готов к эксплуатации, это в лучшем случае; шестое - что, сле­довательно, мы должны отказаться от своего намерения перебраться в «мидтаун», в отличие от наших прежних планов, по двум причинам: мы рискуем оказаться там од­ни, как последние кретины, а наш отъезд приведет к паде­нию стоимости капиталовложений в недвижимость, боль­шая часть которых на Уолл-Стрит принадлежит нам; седьмое - что, наоборот, наше заявление о том, что мы приняли решение остаться на прежнем месте, приведет к удорожанию этой недвижимости; восьмое - что вы распо­лагаете семью зданиями, подлежащими продаже, обмену или переобмену, в результате чего шесть-семь других бан­ков и финансовых учреждений наверняка тоже переедут, если «Хант» и мы затеем это дело; девятое, к послед­нее, - что к должен вручить вам письмо, в котором возь­му на себя обязательство от имени банка купить участок на Пайн-стрит, 18, как только он будет свободен - через шесть или семь лет, ко тем не менее при условии, что мы также получаем гарантии, что «Хант Манхэттен» не сбе­жит в «мидтаун», что он приобретет ваш участок и возве­дет там здание стоимостью не менее ста миллионов долла­ров, где будут размещены все его отделы к штаб-квартира…

- Короче говоря, - сказал Реб, - именно в этом смысл моего предложения.

…Диего Хаасу второй раз в этот день пришлось бороться с чудовищным приступом смеха,

- Сигару? - предложил Барр.

- Спасибо, не курю.

- Может, виски?

- Нет, благодарю. Барр покачал головой:

- Должен вам сообщить неприятную новость. Этот дом № 165 на Бродвее, где мы сейчас с вами сидим, не принад­лежит нашему банку. Наш договор об аренде предоставля­ет нам право распоряжаться им еще три года. Срок аренды истекает 30 июня 1953 года. Мы не раз пытались добиться пролонгации аренды. Но тщетно. Владелец наотрез отка­зался. Иначе говоря, мы не можем ждать шесть лет, а тем более семь или восемь, когда «Хант Манхэттен» освободит помещение на Пайн-стрит, 18. Нам необходимо переехать до 30 июня 1953 года. Вы думаете, «Хант Манхэттен» уп­равится к этому сроку?

- Нет.

- Неужели вы думаете, что мы окажемся такими идио­тами, которые один раз будут переезжать в июне 1953-го, а потом второй раз через три-четыре года?

- В этом, разумеется, нет никакого смысла.

- Видите, вы согласны со мной. Ваша операция невы­полнима, Кимрод.

- К - Л - И - М. Климрод. Разрешите показать вам кое-что, мистер Барр.

Он кивнул Берковичи. Тот подошел н разложил на письменном столе бумаги.

- Имя владельца дома, мистер Барр, Черчилль. Джеймс Эндрю Черчилль. Я с ним вчера встречался. Он согласился продать мне свое здание. Перед вами заверен­ное у нотариуса обязательстве совершить эту продажу. Не согласитесь ли вы в данных обстоятельствах взять на себя обязательство выкупить дом № 18 по Пайн-стрит, прини­мая во внимание то дополнительное и безусловное обстоя­тельство, что самое большее через год я зам представлю доказательства, что владельцем вашего дома являюсь я и в качестве такового, в свою очередь, дам гарантию продлить вашу аренду до того дня, когда вы сможете переехать в здания, принадлежавшие прежде «Хант Манхэттен»?

В понедельник, 18 октября, «Хант Манхэттен» - его представлял тот, кому предстояло стать глазным акционе­ром и самым влиятельным управляющим, Дэвид Феллоуз - купил опцион на участок, расположенный напротив своего учреждения. При условии внесения депозита, экви­валентного десяти процентам его стоимости, то есть вось­мисот тысяч долларов.

В тот же день Реб Климрод внес такую же сумму на счет в Ньюаркском банке, том самом, что предоставил ему первую ссуду в 30 000 долларов на покупку грузовиков а мотоциклов и вторую - в размере 235 тысяч долларов.

Благодаря этому депозиту и на основании опциона, взя­того «Хант Манхэттен», Реб смог получить права, то есть выплатить собственный опцион за участок, а значит, действительно его купить посредством краткосрочной ссуды в четыре миллиона пятьсот тысяч долларов, которую ему предоставил тот же Ньюаркский банк.

Итак, он действительно смог продать земельный уча­сток Дэвиду Феллоузу - сделка состоялась 26 октября - и: в итоге полностью выплатить Ньюаркскому банку все полученные в нем ссуды.

Чистая прибыль, полученная Ребом Климродом от его первой финансовой сделки, составила 2 920 000 долларов, и осуществил ее Реб не за двое суток, как предполагал обожавший Короля аргентинец, а за девять дней.

Но лишь после этого - и только после этого - и нача­лось настоящее сумасшествие.

22

Чтобы понять операцию на Уолл-Стрит, надо учитывать четыре момента:

- вся подготовительная работа заняла два месяца;

- Реб Климрод проводил ее, одновременно организуя десятки других, очень разных предприятий не только в Нью-Йорке и Соединенных Штатах. Для него это было очередным сеансом одновременной игры в шахматы;

- Реб Климрод, как обычно, работал один, полагаясь лишь на собственную память. Он создавал компании (все­го двадцать девять), большинство которых ликвидирова­лись сразу же, как только они выполняли свои задачи. И он пользовался услугами многих людей, среди которых са­мое видное место занимал Дэниэл Хазендорф; но никто из этих людей никогда не имел полной картины положения дел;

- воссоединение Уолл-Стрит - оно, по сути, решило судьбу этого финансового округа - затронуло шестьдесят семь банков, финансовых учреждений и страховых компа­ний. Средства, вложенные в эту игру, достигали и, вероят­но, превзошли миллиард долларов.

Дэвид Феллоуз сказал:

- Я наконец-то заручился согласием других членов ад­министративного совета. Прежде всего на том участке, что я у вас купил, мы действительно построим шестидесятиэтажный небоскреб, где разместим все наши службы. Что же касается семи других зданий…

- Я уже урегулировал вопрос относительно участка на Пайн-стрит, 18…

- Который мой приятель Гарви Барр обязался купить. Его письмо - шедевр литературного искусства, я думаю хранить его под стеклом. Но оставим это. Остаются шесть других зданий.

- Я заявил о своей готовности продать их от вашего имени.

- Гарви Барр сообщил мне, что вы также взяли на себя подобное обязательство перед ним в отношении двух зда­ний - одно на Уильям-стрит, другое в Бруклине, - при­надлежащих его банку. Это правда?

- Почти.

- Шесть наших, два Барра. Всего восемь. Чего вы, черт возьми, хотите? Продать или перепродать весь Уолл-Стрит?

- Я не представляю человека, который мог бы вообра­зить столь безумную затею, - тихо сказал Реб Климрод. - Вы поручаете мне продать эти шесть зданий от вашего имени?

- Да.

- Я хотел бы получить от вас официальную доверен­ность, уполномочивающую меня вести переговоры по этим продажам. То, что мои адвокаты именуют «эксклю­зивным правом на продажу», которое дает право действо­вать в качестве доверенного лица. Это возможно?

Феллоуз бросил испытующий взгляд на одного из юри­стов. Тот одобрительно кивнул.

- Вы его получили, - сказал Феллоуз. - Ваши адво­каты вместе с моими договорятся о деталях.

- Теперь о цене. Во сколько вы оцениваете стоимость всей своей недвижимости?

- С Пайн-стрит или без нее? В своем письме Гарви Барр не называет ни одной цифры. Он лишь обязуется вы­купить участок по Пайн-стрит, 18 через шесть лет, но ни одной цифры этот старый мошенник не приводит… - В глазах Феллоуза промелькнули озорные искорки: - Не ваша ли это идея?

- Моя.

- Значит, вы задумываете «сделку-пакет», то есть про­дажу оптом всех семи зданий, включая и участок на Пайн-стрит? Так ведь?

- Так.

- Мне кажется, я уже называл общую стоимость.

- Да. Сорок миллионов. А я ответил - тридцать пять. Что вы скажете по поводу тридцати семи?

- Цифра вполне разумная, и, вероятно, мне удастся убедить других управляющих с ней согласиться. Климрод…

- Да?

- У вас уже есть покупатели на примете или я ошиба­юсь?

Реб опустил голову, потом поднял ее, улыбнулся.

- Да. есть. Это я, - ответил он. - Я хотел бы купить всю вашу недвижимость. Феллоуз расхохотался:

- Страшно подумать, что я мог вас не встретить. По­том сожалел бы об этом всю жизнь! Ну, и каково ваше предложение?

- Я хотел бы с завтрашнего дня иметь опцион на год. Стоимость каждого здания там указана не будет, но будет поставлено непременное условие: в любом случае общая сумма от продажи шести зданий и участка на Пайн-стрит, 18 составит тридцать семь миллионов долларов.

- Климрод!

- Слушаю вас.

- Вы не хотите работать с нами?

- Нет, в данный момент у меня нет ни малейшего же­лания приобретать банк. Благодарю за приглашение.

Это произошло 26 октября, в день, когда были офици­ально подписаны через посредничество одной фирмы - Диего Хаас без особого удивления обнаружил, что он является ее президентом - документы о передаче участка на Пайн-стрит банку «Хант Манхэттен».

На следующий день, 27 октября, имея в наличии два миллиона шестьсот тысяч долларов (за вычетом комиссионных, причитавшихся Дэниэлу Хазендорфу) и через по­средство другой компании, представленной тем же Диего Хаасом, Реб Климрод получил опцион на семь зданий, принадлежащих банку «Хант Манхэттен».

Он сделал первый взнос в размере миллиона трехсот пятидесяти тысяч долларов, то есть пяти процентов от тридцати семи миллионов.

Еще через день, 28-го, по-прежнему действуя по прин­ципу «рычага», который позволяет перепродать Б то, что еще не куплено у А, - взнос при этих операциях неболь­шой, пять или десять процентов от покупной цены, - Климрод, получив деньги от Б, чтобы в свою очередь вы­платить их А, сумел приобрести еще два здания, принад­лежавших «Коммершиал энд индастриал бэнк» Гарви Бар­ра.

Для этой цели он воспользовался услугами третьей компании, президентом которой оказался Дэниэл Хазендорф. Реб получил опцион сроком на восемь месяцев в об­мен на взнос пяти процентов от требуемой Барром суммы (шесть с половиной миллионов), то есть триста двадцать пять тысяч долларов.

Это означает, что через ОДИННАДЦАТЬ дней после начала своего наступления на Уолл-Стрит, погасив все ссу­ды, предоставленные ему Ньюаркским банком, Климрод оказался - он начал, не имея ни цента, но и не был дол­жен теперь никому ни цента - законным собственником (или, во всяком случае, лицом, имеющим право продавать их кому угодно по любой цене) ДЕВЯТИ зданий.

И у него в кассе осталось девятьсот двадцать пять тысяч долларов наличными.

Не говоря уже о значительном недвижимом имущест­ве…

- «Музыкальные кресла», - сказал Хазендорф, кото­рому полученные комиссионные придали веселое настрое­ние.

Это выражение удивило Диего. Маклер объяснил ему, что этот образ часто используется в торговле недвижимым имуществом и обозначает самые выгодные места вложе­ния капиталов, по аналогии с привилегированными крес­лами в оркестре на концерте.

Но лишь с появлением этих первых «музыкальных кре­сел» и зазвучала настоящая симфония.

Решение, принятое банком «Хант Манхэттен», породило необратимую цепную реакцию, его примеру последовал и «Коммершиал энд индастриал бэнк» Барра. Все вдруг вздохнули с облегчением: значит, нужно было «вновь упрочить» Уолл-Стрит, как тогда говорили…

Дом № 15 на Бродвее был куплен за двадцать один с по­ловиной миллионов долларов банком Д.-П.Флинта. Сдел­ку провернули в три дня, после первого отказа Александра Хейнса, мотивировавшего свое «нет» тем, что он не нуж­дается в дополнительной площади. Но он тут же уступил, едва узнал о намерениях «Мьючуал гэренти корпорейшн» слиться с банком Флинта. Довод, приведенный Хейнсу Хазендорфом, несомненно, подсказал Реб Климрод, хотя Хазендорф и сам был достаточно умен, чтобы до этого доду­маться: «Если «Мьючуал» предложит вам объединиться, то вы окажетесь в более выгодном положении и к тому же вам понадобится дополнительная площадь…»

На личном счету Диего Хааса лежал двадцать один с половиной миллион долларов. Он помнил одну цифру, не­смотря на все хитросплетения финансовых операций: тридцать семь миллионов. Именно такую сумму Реб обя­зывался уплатить банку «Хант» за семь его зданий…

- Вычтем двадцать один из тридцати семи, остается… пятнадцать с половиной. А надо еще продать шесть зда­ний. Madre de Dios, Реб, пусть твой дружок Барр немнож­ко поднажмет, и пять последних зданий станут чистыми деньгами.

Он встретился с веселым взглядом серых глаз.

- Значит, я опять ничего не понял, да?

- Почти.

Гарви Барр согласился заплатить семнадцать с полови­ной миллионов за участок на Пайн-стрит, 18. Получив двойные комиссионные за отменное качество оказанных услуг, Дэниэл Хазендорф вдруг отхватил четыреста тысяч долларов - проценты от продажи двух первых зданий из всех принадлежавших «Хант Манхэттен».

23

Если попытаться распутать этот поразительный клубок опционов, обменов, трансфертов и других всевозможных сделок, задуманных Климродом в это время, то мы насчи­таем не менее тридцати девяти опционов - одни были осуществлены в несколько дней, другие ждали своей оче­реди в течение многих месяцев. Сеттиньязу так и не уда­лось определить точную сумму вложенных капиталов; пе­реплетение всех этих банков, финансовых учреждений и фирм таково, что потребовалась бы тщательная работа це­лой армии экспертов в течение года, чтобы хоть как-то в этом разобраться. Более того. Восемьдесят из ста основан­ных им компаний, которые служили связующим звеном, были ликвидированы, а их активы переданы оффшорным банкам [Оффшорные банки - Иностранные банки, привлеченные местными налоговыми льготами и исчезли в хитросплетении поддельных банков­ских счетов. Ясно одно: Реб Климрод начал всего с двумя­стами тридцатью пятью тысячами долларов, которые ему ссудил банк Нью-Джерси благодаря посредничеству Эби Левина. Все остальное время он оперировал, реинвестируя свои собственные прибыли. Не пользуясь наличными деньгами, что поступали от других его предприятий, зара­ботавших на полную мощность. Возможно, это было опре­деленным кокетством с его стороны или же преднамерен­ным желанием сохранить непреодолимые перегородки между этой потрясающей финансовой спекуляцией с не­движимостью и остальными своими начинаниями…

Он широко пользовался банковским кредитом. Для это­го у Реба были все возможности: эта операция свела его с ключевыми фигурами крупнейших банков на Восточном побережье. С отдельными из них он завязывал дружеские отношения, например с Дэвидом Феллоузом, который ос­тавался его близким, хотя очень скромным другом до конца.

Раскрыты многочисленные случаи, когда для приобре­тения чего-то у банка он использовал деньги этого банка, занятые какой-нибудь из компаний Реба.

Все операции носили вполне законный характер. Мини­стерство финансов США в 1952 году подвергло строгому разбору деятельность Диего Хааса: не было обнаружено ничего предосудительного, все было в полном порядке. Сам Реб никогда не был объектом ни единой проверки. И по вполне понятной причине - ни его фамилия, ни его подпись нигде не фигурируют.

- Это крайне просто, - увещевал Реб сотрудников банка «Хант Манхэттен». - Вы хотите продать за десять миллионов вашу часть земельного участка на Уолл-Стрит. Вы предоставили мне опцион, и я оплачу его тем быстрее, чем скорее у меня появится нужная сумма. Мы в некото­ром роде союзники. Я уже выкупил часть Икаботта. Оста­ется лишь доля Брю. Я предпринял меры с целью выкупа ста тридцати пяти тысяч акций его фирмы. По семьдесят пять долларов за штуку. Это мне обойдется в двенадцать или тринадцать миллионов, включая накладные расходы и комиссионные. Я мог бы получить эти деньги в другом банке, но я не простил бы себе, что лишаю вас своей кли­ентуры. Вы мне всегда оказывали неоценимые услуги.

Они считали, что он уже обнаглел до чертиков. Но про­молчали. Поинтересовались, сколько ему требуется денег, и он ответил, что сможет набрать миллиона три, не больше.

Он улыбнулся:

- Остается еще десять. Вы мне дадите их взаймы, но не все сразу, а по мере того, как я буду выкупать акции.

- И чем вы собираетесь гарантировать возврат требуе­мой вами суммы? - поинтересовались они. Он объяснил:

- Я беру на себя обязательство погасить в вашу пользу каждую выкупленную мной у Брю акцию. И, разумеется, я кладу на хранение в ваш банк на три миллиона акций, которые я купил или выкуплю в ближайшие дни. Под за­лог.

Он всплеснул своими длинными, худыми руками, как бы упреждая всякие возражения:

- Знаю, вы мне скажете, что если мне не удастся за­хватить контрольный пакет акций Брю, то есть если я не достигну квоты в две трети, те акции, которые я куплю за семьдесят пять долларов за штуку, немедленно понизятся в цене до пятидесяти с небольшим. Но вы ничем не риску­ете. Возьмем один пример: предположим, что я приобре­таю лишь сто десять тысяч из ста тридцати пяти тысяч ак­ций, которые мне необходимы, и моя операция провалится. Акции падают до пятидесяти долларов с не­большим. Но что окажется в ваших сейфах? Вы будете фи­нансировать покупку лишь восьмидесяти тысяч этих ак­ций. То есть уплатите шесть миллионов. Их стоимость теперь будет равняться - предположим (это вполне веро­ятно), что акции упадут в цене до пятидесяти пяти долла­ров за штуку - четырем миллионам ста двадцати пяти тысячам. Но у вас лежат мои три миллиона, разве нет?

Они с лихвой покроют разницу. Вы ничем не рискуете. Кроме того… - Из холщовой сумки он извлек копию письма: - Кроме того, я нашел покупателя дома № 40 на Уолл-Стрит. Это - «Urban Insurance Life». Вот письмо, в котором они дают гарантии приобрести дом сразу же, как только я стану его владельцем. Мне хотелось бы скорее получить ответ. Фирма, которой руководят мистер Хазендорф и мистер Хаас, уже приобрела акции более чем на два миллиона. То есть тридцать тысяч штук. И торги на аукционе не за горами, время поджимает.

Всю свою жизнь Диего Хаас был уверен в двух вещах. Во-первых, что Король - непогрешимый гений, во-вто­рых, что сам он, Диего, не имеет никаких способностей к арифметике.

Тем не менее, после того как он раз двадцать подряд сложил ДЕСЯТЬ миллионов (уплаченных за долю земель­ного участка банка «Хант Манхэттен»), ЧЕТЫРЕ С ПО­ЛОВИНОЙ (за долю Икабота) и ДВЕНАДЦАТЬ С ПО­ЛОВИНОЙ (семьдесят один процент от акций «Брюбэйкер инкорпорейтед»), он с полным правом сделал вывод, что общая сумма выражалась числом двадцать семь миллио­нов долларов.

- Плюс накладные расходы. У нас ведь были наклад­ные расходы, Реб?

- Да.

- Много ли? А комиссионные?

- Диего, отвяжись от Дэна Хазендорфа.

- Черт побери, этот тип повсюду трубит, будто именно он - создатель твоего гениального плана «восстановле­ния» Уолл-Стрит. Он даже дал интервью «Дейли ньюс» и «Форчюн»!

- Пустяки. Я не стремлюсь давать интервью. Молчание. Потом Реб, улыбаясь, сказал по-испански:

- Согласен со мной, Диего?

- Согласен. Можно задать тебе вопрос?

- Да.

- Чего ты добиваешься? Стать самым богатым и самым неизвестным человеком в мире?

- Что-то вроде этого. Гамбургеры сегодня покупаю я. : Потом мы с тобой пойдем в кино. Но билеты покупаешь ты.

Сеттиньяз оценивает в сто двадцать четыре миллиона долларов общую прибыль, которую принесли различные компании Климрода в итоге операции на Уолл-Стрит. Дэниэл Хазендорф получил тринадцать миллионов комисси­онных.

Сеттиньяз считает, что один дом № 40 на Уолл-Стрит - всего одно здание! - вместе с другими сделками, принес Королю двадцать семь миллионов долларов. Об этой афере писали на первых полосах газет (причем о Климроде даже не упоминали, у всех на устах был Хазендорф), хотя она и не была самой значительной, но уж наверняка наиболее блестящей. Доходы Реба определяли не столько сделки с большими зданиями в его операции по «восстановлению Уолл-Стрит», сколько громадное множество гораздо более скромных, неприметных предприятий, которые через не­сколько месяцев после этого стали головокружительно на­ращивать свои прибыли. Какой-нибудь простой ресторан или бар, какая-нибудь лавка или квартира повысились в цене в три-четыре раза просто из-за возрождения кварта­ла и соседства всех этих банков.

Он распространил сферы своей деятельности на Уолл-Стрит - ею руководили Хазендорф, Хаас и другие дове­ренные лица, чьи фамилии здесь приводить бесполезно, - осуществив фантастическую серию операций, которыми руководили другие «команды» - об их существовании, по-видимому, было известно лишь Хаасу.

Выдвижение на первый план Дэниэла Хазендорфа (впоследствии он оказался менее удачливым, так как ото­шел от Реба) и пребывание самого Климрода в тени явля­лись следствием заранее заключенного между ними согла­шения. Реб Климрод питал искреннее отвращение к собственному «паблисити».

Афера на Уолл-Стрит началась в октябре 1950 года, а завершилась в июне 1951-го.

Но до ее начала он успел съездить в Лондон.

А главное, в его жизни - до, во время и после этой опе­рации - присутствовала Чармен Пейдж.