31

14 сентября 1957 года на рассвете Тудор Ангел выехал из Лос-Анджелеса. Он проезжал Барстоу около девяти ча­сов и остановился там ненадолго, чтобы выпить чашку ко­фе и съесть кусок яблочного пая. Ангел, мужчина круп­ный, с большим квадратным подбородком, в молодости был боксером-любителем, провел примерно тридцать боев и при случае напоминал, что одиннадцать из них выиграл, послав противника в нокаут. Его румынское происхожде­ние выдавали очень живые и блестящие черные глаза, чи­сто латинская болтливость и хитрое умение говорить, не сказав ничего, особенно когда он действительно не хотел проговориться.

Проехав примерно восемьдесят километров после Бар­стоу. в соответствии с инструкциями, полученными им в письме, он свернул с 15-го шоссе, соединяющего два шта­та, и поехал налево, по более скромной дороге, огибающей с восточной стороны Долину смерти.

В письме, в частности, было указано: «Вам надо по­пасть в Тонопу к четырем часам. Проехав шесть миль к востоку от Тонопы по Шестому шоссе, поверните нале­во на трассу 8А. Далее через 13 миль начинается 82-я до­рога или колея…»

Это было очень похоже на дорожную игру.

Из Калифорнии он выехал в Неваду около часу дня, в Чертовой дыре позавтракал острым гамбургером, а затем повернул на север, оставив позади Вегас. «Пожалуйста, не заезжайте в Вегас», - говорилось в письме.

Когда он подъехал к Тонопе, было без трех минут четы­ре. Он проскочил ее не останавливаясь. Затем - трасса 8А, которая вела в Батл-Маунтин и в Элко. Далее - 82-я дорога…

Эта едва различимая колея, широко петляя, поднима­лась вверх, углубляясь внутрь горного массива, образован­ного двумя хребтами поросших лесом гор - Монитор и Токуима. «Двадцать семь с половиной миль вдоль колеи. Справа увидите ручей и другую дорогу, поуже, с указате­лем: Мад Уэллз».

Ангел поехал по этой дороге.«Проедете две мили. Слева увидите хижину». Он нашел деревянную развалюху, оди­ноко примостившуюся на небольшом выступе скалы, со­всем рядом с гротом.

«Ждите, пожалуйста, здесь».

Ангел приглушил мотор, и сразу же на него обрушилась давящая тишина. Даже звук открывающейся дверцы пока­зался ему грохотом. Он подошел к хижине, оказавшейся необитаемой и, по-видимому, заброшенной. Но, судя по всему, недавно кто-то разводил в ней огонь. Он вышел и осмотрел грот, из-под камней которого сочилась вода. Вер­нувшись к машине, Ангел сел за руль, попробовал вклю­чить радио, но тут же выключил его, ощутив неуместность этих звуков среди такой тишины.

И только через полчаса он вдруг почувствовал чье-то присутствие. Ангел снова вылез из машины, посмотрел вверх, и пульс его учащенно забился. По тропинке легкой походкой охотника, не задевая ни одного камня, спускал­ся высокий худой человек.

Он узнал Реба Климрода.

- Прежде всего - шахты, - сказал Реб.

Он разложил на капоте свою штабную карту, и Тудор Ангел сразу же обратил внимание на бесконечное множе­ство нарисованных на ней крестиков, кружков, черточек и треугольничков.

«Приглядитесь, Тудор!» Он наклонился и заметил, что рядом с прежними знаками появились другие: квадратики и подчеркнутые буквы.

- Тудор, крестики обозначают «Лавлок», кружки - «Секл», три черточки - «Три фингэз», треугольники, ра­зумеется, - «Триангль Уэст», квадраты - «Чес энд У ил-сон»… Остальное - совсем просто: X - это «Хай Хилл энд Уэстерн», Г - «Гольдман» и так далее.

Названия фирм что-то напоминали Ангелу. Правда, смутно. И вдруг он вспомнил:

- Эти фирмы вы просили меня создать пять лет назад.

- Да, эти и еще восемь других. Записывайте, прошу вас.

И он продиктовал названия, имена владельцев, адреса и номера телефонов представителей фирм, адвокатов, участвовавших в заключении сделок, оказывающих им со­действие банков - при этом в каждом случае указывал фамилию банкира, его адрес и личный телефон. Закончив диктовать, спросил:

- Вы получили полную информацию?

- Да.

- Я бы хотел, чтобы вы сохранили эту карту и по ней составили список шахт и месторождений для каждой фир­мы. И будьте добры, проследите за всем: во-первых, про­контролируйте работу представителей этих фирм и пору­чительства в верхнем эшелоне, далее на втором уровне - только от вашего собственного имени. Проследите, пожа­луйста, за регистрацией документов на право собственно­сти. Как только закончите эту работу, будьте любезны, передайте все Сеттиньязу, как обычно.

- Лично ему?

- В его собственные руки.

Ангел, как заколдованный, не мог оторвать от карты удивленного взгляда.

- Черт подери, сколько же шахт вы купили?

- Триста пятьдесят три. Мне не хватает только одной.

- И все они золотоносные?

- Да. Когда отработаете карту, потрудитесь, пожалуй­ста, сжечь ее.

- Разумеется, - ответил Ангел. Он смотрел на Реба Климрода, который теперь носил бороду, длинные волосы я повязку из зеленой змеиной кожи на лбу. И если бы не светлые глаза, освещающие необыкновенным светом его худое загорелое лицо. Реба вполне можно было бы при­нять за индейца апачи, сбежавшего из резервации. Поду­мав немного, Ангел сказал:

- Пять лет назад вы уже покупали золотые прииски по всей территории Скалистых гор. Тогда они не отличались рентабельностью. Унция добытого золота стоила трид­цать, иногда сорок долларов по официальному курсу, кстати, и по сей день не изменившемуся, сейчас она идет за тридцать пять. Вы думаете, что-нибудь изменится?

Ответом ему был вдруг похолодевший взгляд Реба, и Ангел, поторопившись изобразить улыбку, сказал:

- Вопрос снят.

- Я его не слышал, - бросил Реб. - Теперь - земель­ные участки. Вы записываете?

Начинало темнеть. Пришлось, пойти за электрическим фонариком, лежавшим в бардачке…

- Дайте, я подержу, - сказал Реб… И Ангел сразу продолжил писать под диктовку; с каж­дой минутой а нем нарастало смятение.

- Кончено, - - сказал наконец Климрод.

Он вернул фонарь. Ангелу и стал расхаживать взад-впе­ред по площадке перед хижиной, которую было не разли­чить в сумерках, что создавало ощущение нереальности происходящего.

Ангел быстро пробежал записи, сделав первый подсчет:

- Приблизительно четырнадцать тысяч гектаров…

- Тринадцать тысяч восемьсот девять.

- Плюс то, что вы купили с 1951 года до начала поза­прошлого.

- А именно - шестнадцать тысяч шестьсот пятьдесят три гектара. В общей сложности - тридцать тысяч четы­реста шестьдесят два. Разделенных на тысячу четыреста двенадцать участков, принадлежащих шестидесяти четы­рем компаниям,

- Боже Всемогущий! - воскликнул Ангел. Из непроницаемой теперь темноты прозвучал спокой­ный, размеренный и насмешливый голос Реба Климрода:

- Не думаю, чтобы Всевышний имел к этому какое-ли­бо отношение. Тудор, когда закончите ваши подсчеты и все другие дела по проверке, вы, разумеется, все переда­дите Сеттиньязу. Тудор!

- Да, Реб?

«Куда он, черт возьми, подевался?» - размышлял Ангел, которому уже не видно было ни зги.

- Спасибо, что приехали, Спасибо за помощь, за все эти шесть лет. Вы по-прежнему увлекаетесь румынской живописью, Тудор?

- Благодаря ей мы и познакомились.

- Совершенно случайно мне подвернулось очень кра­сивое полотно Теодора Паллади, совсем или почти не ус­тупающее Матиссу. Буду счастлив, если вы примете его от меня в подарок. Картину доставят вам через пятнадцать дней, наверное, 2 октября утром. А теперь, Тудор, пожа­луйста, уезжайте.

- Это место у черта на рогах. Может, вас подвезти ку­да-нибудь?

- Нет, спасибо, Тудор. Поезжайте в Вегас, как догово­рились. Номер в отеле «Фламинго» оформлен на ваше имя. Надеюсь, ваша группа уже там, на месте?

- Как вы распорядились.

Молчание. И вдруг, не обнаружив своего приближения ни одним звуком, который нарушил бы глубокую тишину ночи, светлоглазый апачи вырос у открытой дверцы маши­ны и, дружелюбно улыбаясь, сказал:

- Оставьте меня, Тудор, будьте добры. Я приглашен на фасоль со свининой к местному золотодобытчику по имени Фергус Мактэвиш. Если он увидит, что я выхожу из тако­го роскошного лимузина, как у вас, он примет меня за миллионера и потребует за свой рудник на сто долларов дороже его реальной цены.

Операция с золотыми шахтами в Неваде, Колорадо и других штатах, через которые протянулись Скалистые го­ры, несомненно, была простейшей из тех, что когда-либо приходилось осуществлять Королю,

С 1951-го по 19.57 год эк в строжайшей тайне скупал шахты, вложив в эту операцию три миллиона двести девя­носто шесть долларов. Шахты были действительно нерен­табельны и почти все за последние сорок лет пришли в упадок; золото, которое получали, не покрывало даже за­трат на добычу, поскольку официальная цена металла бы­ла тридцать пять долларов за унцию.

Цифра триста пятьдесят четыре золотоносные шахты, названная Ребом Климродом Тудору Ангелу, соответству­ет числу концессий, купчий которых он зарегистриро­вал, - точнее, проконтролировал их приобретение. Но параллельно с группой Тудора работала другая бригада, так что эти 354 шахты составили всего лишь часть гигант­ской серии закупок, предпринятых Ребом Климродом с 1951-го по 1957 год… в результате чего он стал владельцем 2211 месторождений [Забавно, что 700 из них были в 1969 году перепроданы человеку, имя которого известно Говард Хьюз С 1956-го по 1964 год три бригады геологов и различных экспертов, работавших отдельно, провели обследо­вание каждой из шахт, приобретенных Климродом. Электролитические ванны при очень высокой температуре позволяют получить чрезвычайно чистый металл на тех месторождениях, где в начале века добыча золота едва обеспечивала шахтерам средства к существованию Шахтеры той эпохи, охваченные «золотой лихорадкой», искали только золото или се­ребро, хотя очень часто в отвалах содержались и другие металлы, иногда редкие и ценные Семьсот шахт, перепроданных в 1969 году, были не са­мыми выгодными (прим. автора)].

К 21 января 1980 года цена на золото повысилась в не­сколько раз и с тридцати пяти долларов за унцию, как в сороковых годах, достигла астрономической цифры в во­семьсот пятьдесят долларов.

За два года до этого, в феврале 1978 года, все шахты бы­ли снова открыты и заработали.

Кроме того, Несим Шахадзе от имени Реба с неизмен­ным постоянством производил ежегодные закупки золота на сумму от двухсот тысяч до полутора миллионов долла­ров, в зависимости от года, выплачивая сначала по трид­цать пять долларов за унцию, затем по восемьдесят, а с де­кабря 1974 года, когда в Соединенных Штатах торговля золотом уже ничем не ограничивалась, - по сто восемьде­сят долларов.

Можно безошибочно назвать сумму прибыли, получен­ной Королем в январе 1980 г.: четыре миллиарда триста пятьдесят пять миллионов долларов…

32

Диего Хаас, совершенно голый, очень весело барахтал­ся в круглой ванне трехметрового диаметра с множеством бьющих отовсюду фонтанчиков в компании трех краль, весь наряд которых состоял из сережек в ушах. Зазвонил телефон. Он поплыл, скользя по грудям и пышным ягоди­цам (он очень любил пухленькие попки), и только после третьего звонка успел снять трубку. Веселым, как обычно, голосом Диего ответил:

- У телефона шейх Абдул бен Диего.

Затем семь раз подряд сказал «да» и, заканчивая разго­вор, для разнообразия бросил «яволь». После чего повесил трубку. С момента его прибытия в Лас-Вегас прошло шесть недель, и, несмотря на красоток, которых он ис­пользовал на полную катушку, Диего уже начинал смертельно скучать. К игре он был равнодушен» как истукан. Но, конечно, играл, располагая двадцатью пятью тысяча­ми долларов, которые Реб оставил ему специально для этого; однако, словно в насмешку, невезение упорно пре­следовало его: он все время выигрывал. «Ну никакой воз­можности избавиться от этих мерзких денег. Крупье сме­ются при моем появлении. Я стал всеобщим посмешищем. Ведь ни разу не выскочило ничего, кроме семи и одиннад­цати. Хоть плачь». И вскоре у него сложилась теория, со­гласно которой для того, чтобы наверняка выиграть деньга в казино, надо просто-напросто изо всех сил стараться проиграть их, очень усердно и искренне молясь «Nuestra Senora de Guadalupe» [Nuestra Senora de Guadalupe (исп.) - Божья матерь Гваделупская.].

…Но ожидание наконец кончилось. Он взглянул на сво­их блудниц. И в его золотистых зрачках зажегся издева­тельский, дикий и угрожающий огонек.

- Все на палубу, - крикнул он. - Готовсь к отплы­тию, брать на гитовы, поднять кабестан, гротмарсели и форбомбрамсели, штаговые паруса, государственные фла­ги, штормовой фон, штурвал - все. Одним словом, вали­те-ка отсюда, девочки. Сматывайте удочки.

И, к величайшему восторгу коридорного, он вытолкал их прочь, не дожидаясь, пока «наяды» оденутся. Затем в течение трех часов Диего был занят бурной деятельностью.

За это время он пункт за пунктом выполнил все возло­женные на него поручения. Сделал не менее сорока теле­фонных звонков - в основном здесь, в Вегасе, но погово­рил и с несколькими другими городами Соединенных Штатов.

Все разговоры ограничивались строго необходимым на­бором слов.

Закончив этот первоначальный этап работы, он, перед тем как покинуть апартаменты «Фламинго», удостоверил­ся, что Тудор Ангел, как было уловлено, устроил в них штаб для себя и пяти юристов, прибывших из Лос-Андже­леса, затем вышел на улицу и, не обращая внимания на палящий зной, раскаливший мостовые улицы Стрип, от­правился в гостиницу «Пески». Здесь тоже все было в по­рядке, два адвоката, Гаррисон Куинн и Томас Макгриди, прибыли из Нью-Йорка накануне, и их досье были наготове. То же самое ожидало его в гостинице «Пустыня» - что­бы добраться туда, Диего взял такси; ему было прохладно в любую жару, но физического напряжения - если не считать усилий, которых требуют женщины, - он, напро­тив, не выносил; в «Пустыне» разместился Стив Пулаский из Детройта с двумя сотрудниками и досье.

Турне закончилось визитом в «Дюны» - там посели­лись в ожидании инструкций адвокаты из Чикаго Моузес Берн и Луи Бенетти - ив гостиницу «Сахара», где разме­стилась филадельфийская группа с Кимом Фойзи.

Всем им он передал распоряжения и подтвердил время встреч. Испытывая при этом неописуемое удовольствие, ибо все происходящее казалось ему величайшим безуми­ем, а ничто иное не могло вызвать в нем больший восторг.

Диего покончил со всеми делами к пяти часам вечера. «Уложился вовремя». Снова на такси он подъехал к отелю «Фламинго». Автомобиль, который был взят напрокат не­делю назад, ждал его. Диего сел за руль и поехал, поднял­ся по улице Стрип до перекрестка, соединяющего улицу Мейн с Дубовым бульваром, свернул налево, на улицу Чарльстона, затем - направо. Так он добрался до бульва­ра Джонса и оттуда поехал в северном направлении, по земле - это тоже ему было известно, - в основном при­надлежавшей Ребу.

С какого-то момента началась прямая, с холмистыми изгибами дорога, тянувшаяся на север за линию горизон­та; со всех сторон его обступала жгучая пустыня, а позади осталось фантастическое световое море Вегаса. Приглу­шив мотор, Диего громко запел «Рамону», вкладывая в ис­полнение всю свою свирепую силу.

В десяти метрах от него, на другой стороне дороги, оста­новился грузовик. Из него вышел Реб с сумкой через пле­чо. Он с улыбкой пожал руку шоферу, и грузовик уехал.

Диего запел так громко, как позволяли ему легкие.

Реб приоткрыл дверцу и сел в машину.

- А нельзя ли чуть приглушить звук? Тебя, наверное, слышно на Аляске.

Они не виделись сорок три дня, и счастью Диего не бы­ло предела.

- Все в порядке?

- Да. Почти. А как у тебя?

- Все готово. Завтра утром в восемь тридцать - пер­вый залп.

Апартаменты, которые Диего занимал в отеле «Фла­минго», были сданы не ему. Он снял их на имя Луиса де Карвахаля, которое, насколько было известно Сеттиньязу, служило ему добрый десяток раз; долгое время Сеттиньяз считал, что имя это - вымышленное, Диего просто-на­просто пользовался им, поселяясь в каком-нибудь городе или отеле, где, по приказу Короля, занимался делами, для ведения которых предъявление паспорта было необяза­тельным. Более четверти века прошло, прежде чем Дэвид Сеттиньяз обнаружил, что настоящие имя и фамилия Ди­его звучали как Луис Диего Хаас де Карвахаль. Со сторо­ны матери он был чуть ли не настоящим испанским гран­дом…

- Какой тебе снять номер?

Климрод пожал плечами. «Ему на это наплевать». Большой загорелой рукой Реб снял трубку и набрал номер. Заговорил по-французски. «С Сеттиньязом, конечно», - подумал Диего, понимавший лишь одно слово из двадца­ти. Он смотрел на Реба, и глубокое разочарование не по­кидало его. Диего надеялся, что по возвращении в Соеди­ненные Штаты, которые они за последние четыре месяца исколесили вдоль и поперек, Климрод станет ему еще бли­же, чем раньше. Но нет. «Он далек, как никогда». Десять месяцев прошли между той минутой, когда Реб углубился в джунгли Амазонки неподалеку от порогов Каракараи, и тем благословенным днем - Диего был тогда в Рио с Сократесом, - когда зазвонил телефон и наконец-то прозву­чал его неповторимый голос: «Диего? Ты мне нужен». Уход в Зеленый Мир сильно изменил его. И если Климрод по-прежнему с учтивым вниманием выслушивал каждого, кто говорил с ним, то «моменты отсутствия», как их назы­вал Диего, стали все более частыми и продолжительны­ми… Разговор закончился словами «A bientot» которые понял даже Диего.

- Реб! Почему «почти»? Я спросил, все ли в порядке, а ты мне ответил: «Да. Почти».

Реб медленно перевел взгляд и уставился на Диего. Вдруг он улыбнулся:

- Дело в некоем Фергусе Мактэвише. Его фасоль со свининой великолепна, но виски паршивое. И он сказал мне: «Нет».

Диего не имел ни малейшего представления об этом Фергусе «как-там-бишь-его-зовут». Но, разумеется, не стал задавать вопросов.

- Голоден? - спросил Диего.

- Да.

Через четверть часа официант принес гамбургеры и яйца.

Точно в семь часов тридцать минут в дверь постуча­ли - за несколько минут до этого о приходе гостей сооб­щили из вестибюля отеля по телефону. Вошли два челове­ка: Лернер, которого Диего хорошо знал, и некий Абрамович, малознакомый ему человек. Они закрылись на час с небольшим в комнате Реба - Диего стоял на стра­же, - затем ушли. Реб опять взял в руки телефонную трубку, и Диего, воспользовавшись одной из редких пауз, спросил:

- Ты хочешь девочку на сегодняшнюю ночь? Реб безразлично пожал плечами, уставившись серыми глазами в пространство.

- На всякий случай, - продолжал Диего, - я придер­жал двоих. Высокие брюнетки, читали Олдоса Хаксли и Рабиндраната Тагора, в твоем вкусе. Тебе, черт возьми, надо расслабиться! Так Линду или Терри? Или обеих?

Зазвонил телефон. Диего снял трубку и узнал голос Эби Левина, хотя тот не назвал себя. Диего перенес аппарат в спальню и, чтобы не мешать, вышел прогуляться в кори­дор, где затеял игру с раздатчиком льда. Таким образом за несколько секунд до девяти часов он и увидел, как с кожа­ным портфелем в руках появился тот, кто всегда оставался самой загадочной личностью из всех Приближенных Ко­роля.

Человек остановился у двери в апартаменты и, не по­стучав, посмотрел на Диего. Тот приблизился, уже соби­раясь отстранить докучливого посетителя.

- Господин Хаас? Будьте добры, доложите ему, что Джетро здесь.

- Джетро?

- Просто Джетро. Он ждет меня.

Диего вошел в номер и передал сказанное. Реб кивнул, не вдаваясь в расспросы.

- И он знает мое имя. - заметил Диего.

- Да, - уставившись в пустоту, сказал Климрод. - Впусти его, Диего, и, пожалуйста, с этой минуты пусть меня не беспокоят. К телефону я не подхожу. Мне потре­буется два часа. А затем пусть придет Линда. В одиннад­цать тридцать. Если она пожелает ждать до той поры.

Он слышал, но не видел, как ушел Джетро. Когда Реб появился, в глазах у него Диего заметил нечто, очень по­хожее на удовлетворение, если не на триумф.

- А что Линда? Высокая брюнетка, говоришь?

- Да, к тому же знает наизусть Тагора и Ги Леклера, ты таких любишь.

- Значит, я жду только ее.

Он явно был в прекрасном настроении.

- В общем, - сказал Диего, - за исключением этого Фергуса «черт-знает-как-его-там-дальше» все идет хорошо?

- Да, очень хорошо, если не считать его.

Диего в халате вышел в гостиную и спустился, чтобы позвать упомянутую Линду, которая ждала в комнате дву­мя этажами ниже. И коль скоро уж оказался там, сделал такое же предложение другой девице, Терри, хотя она не была ни блондинкой, ни толстушкой. Ну один-то раз мож­но изменить своим привычкам.

«И потом, я теперь такой красивый, такой чистенький, наверное, в постели сегодня буду очень хорош!»

Совершенно случайно он обратил внимание на четыре папки - Реб как раз собирался убрать их. Ничего особен­ного в них не было - простые картонные обложки, ничем друг от друга не отличающиеся…

…кроме цвета: одна - черная, другая - красная, третья - зеленая и четвертая - белая.

Джетро проработал у Реба по меньшей мере тридцать лет. Он возглавлял необычную разведывательную сеть, обслуживающую одного лишь Короля. Таррас считает, что Яэль Байниш сыграл определенную роль в ее создании.

Что же касается появления Джетро в Вегасе в тот мо­мент и того факта, что он рискнул предстать перед Диего, то это лишь означало: дело, затеянное Королем 16 и 17 сентября, было очень важным. -Готовился своего рода «фи­нансовый День Святого Валентина» [14 февраля 1929 года, в день Святого Валентина, в Чикаго произош­ла резня (Капоне расправился тогда с семью противниками) (прим. ав­тора). ].

33

Черная папка находилась в руках Гаррисона Куинна, адвоката, прибывшего из Нью-Йорка и остановившегося вместе со своим компаньоном Томом Макгриди в отеле «Пески».

Ни Куинну, ни Макгриди не был знаком Лас-Вегас. Они приехали сюда впервые. А переговоры с проходимцами были для них совсем новым занятием, хотя они и не слиш­ком их боялись. И тот и другой были коммерческими ад­вокатами, со всех точек зрения подготовленными к подво­хам, оба одинаково любили четко составленную документацию и, когда надо, особенно если речь шла об интересах, которые они защищали, были одинаково несги­баемы.

Врученное им досье их полностью удовлетворяло. Они находили его замечательным. С пристрастием поработав над ним, они не нашли ни одного упущения. Этот Лернер, без сомнения, знал свое ремесло, хотя и не располагал к себе - речь у него была торопливой и сбивчивой, а внеш­ность - как у рассыльного из похоронного бюро. Да, в первый раз, когда Лернер пришел к ним с предложением о сотрудничестве, он не произвел на них особого впечатле­ния. Адвокаты чуть не отказались от его предложения, не­смотря на высокую ставку обещанного гонорара. Но Лер­нер сказал им: «Клиенты, которых я представляю, не имеют отношения к преступному миру. Это респектабель­ные люди. Вы можете сами убедиться: позвоните Дэвиду Феллоузу в «Хант Манхэттен». Пожалуйста. И сейчас же». Они позвонили. Феллоуз громко рассмеялся: да,* он знает «клиентов» Лернера; да, он за них ручается во всех смыслах; нет, он не может назвать их имен; да, Куинн и Макгриди при всей их почтенной репутации без оглядок и сомнений могут вступать в серьезные отношения с Лернером и его «клиентами»…

Гаррисон Куинн раскрыл черную папку. В ней лежали две машинописные странички без бланкового штампа и без подписи. Куинн прочитал их и вздрогнул. Не говоря ни слова, он протянул текст Макгриди. После чего обернулся и повнимательнее пригляделся к молодому человеку в оч­ках с металлической оправой, сидевшему позади него между двумя его ассистентами из конторы «Куинн и Макг­риди». О молодом человеке в очках Куинн знал совсем не­много: «Его зовут Бек, это один из моих помощников; он меня представляет. Выполняйте в точности все распоряже­ния, которые он передаст вам от моего имени».

И тот же молодой человек несколько минут назад неза­метно протянул ему черную папку.

Макгриди в свою очередь закончил чтение и закрыл папку. Он остался невозмутимым, но Куинн заметил, что руки у него немного дрожали. Это произошло точно в во­семь часов двадцать девять минут утра 16 сентября 1957 года. Куинн медленно оглядел гостиную, расположенную на девятом этаже гостиницы «Пески», где происходила встреча. И громким голосом начал:

- Кажется, собрались все.

Шепот и кивки в знак согласия. В общей сложности их оказалось четырнадцать человек. Слева от Куинна сидел Макгриди. Сзади - два его ассистента и молодой Бек; справа - подозрительный персонаж по имени Эби Левин, а с обеих сторон от него - еще менее привлекательные личности: некий Моффатт, в одном лице представляющий несколько синдикатов, юрист по фамилии О’Коннорс, и. наконец, напротив - пять человек: Мэнни Морген и Сол Мейер, официальные владельцы двух казино и держатели лицензии на их эксплуатацию, которых сопровождал их общий управляющий Джо Манакаччи и их советники - юристы с англосаксонскими фамилиями.

Куинн взглядом поискал Левина:

- Господин Левин?

- Вы выступаете с предложением, - ответил тот. - Вам и начинать.

У Левина были черные, немного запавшие глаза, жест­кие и непроницаемые. Куинн неоднократно слышал это имя; кто-то даже говорил ему, что Левин - полномочный представитель синдиката преступлений - если только таковой существует - при американских профсоюзах.

Куинн наблюдал за Моргеном и Мейером, переводя взгляд с одного на другого:

- Вы владеете двумя казино: одно - на улице Стрип, другое - чуть подальше. Доходы от первого в среднем до­стигают четырехсот двадцати тысяч долларов. А у вас, гос­подин Морген, цифра значительно меньше: триста сорок тысяч. В день.

- Откуда у вас такие сведения? - вдруг разозлившись, спросил Морген.

- Сведения точны, - спокойно ответил Макгриди. - К тому же суть не в этом.

- А в чем же?

- В тех проблемах, с которыми вы столкнулись в на­стоящий момент, - ответил Куинн. - И тех, что скоро возникнут.

- Очень скоро, - поддакнул Макгриди, чрезвычайно дружелюбно улыбаясь.

- И они вынудят вас продать ваше заведение, - сказал Куинн.

- Продать нашему клиенту, - уточнил Макгриди.

- Не было и речи о продаже чего бы то ни было, - вос­кликнул Мейер.

Но в отличие от Моргена он наблюдал не столько за двумя нью-йоркскими адвокатами, сколько за Эби Левином. «Итак, - подумал Куинн, - Мейер уже понял. Он умнее того».

- Господин Мейер, - обратился к нему Куинн. - У вас трудности с Комиссией по азартным играм. Седьмой раз на протяжении последних четырех месяцев в вашем казино были замечены нарушения, и уже наложен первый штраф в сто двадцать тысяч долларов. Завтра или, во вся­ком случае, очень скоро вам придется оплатить еще два, если не три других, примерно в размере пятисот тысяч долларов.

- Мы заплатим, - ответил Мейер.

- К этому вопросу мы еще вернемся, господин Мейер, - сказал Макгриди, улыбчивый, как никогда. - Что же каса­ется вас, господин Морген, ваша ситуация не лучше, чем у вашего компаньона… простите, вашего коллеги…

- У вас, конечно тоже маленькие неприятности с Ко­миссией по азартным играм… - заметил Куинн.

- … но они не столь серьезны, - вставил Макгриди с таким видом, будто хотел сказать: «Главное, не беспокой­тесь».

- В вашем случае, - продолжал Куинн, - серьезные проблемы возникнут скорее с министерством финансов…

- Министерство финансов, - продолжил Макгриди, - располагает сведениями, что доходы, заявленные вами на­логовой администрации, не совсем соответствуют реаль­ным…

- Сокрытие доходов, - вставил Куинн.

- Но как бы то ни было, - сказал Макгриди, - возни­кает новая ситуация: штат Невада…

- … при содействии Комиссии по азартным играм, - подхватил Куинн.

- … намерен предпринять последовательную чистку в игорной среде, - подхватил Макгриди.

- Отстранив подозрительных людей, - закончил Ку­инн.

- Черт возьми, что за цирк! - воскликнул Морген. - В чем вы нас обвиняете в конце концов? И кстати, кто вам дал право обвинять нас в чем бы то ни было? Мы пришли сюда, потому что наш друг Эби Левин попросил нас…

Он продолжал протестовать. В этот момент кто-то до­тронулся до локтя Куинна. Не опуская головы, он взял свернутую вдвое бумажку. Раскрыл ее на коленях и про­чел три слова, написанных мелким и очень убористым по­черком: «Быстрее. Кончайте с ними».

- Не будем терять времени, - вмешался Куинн. - Вы говорили об уплате штрафов, господин Мейер? Какими деньгами? Теми, что лежат у вас в кассе? Мне кажется, у меня есть для вас плохая новость, господин Мейер. Не так ли, господин Левин?

- Увы! - невозмутимо произнес Левин.

- Господин Мейер, - сказал Макгриди, - вы построи­ли и оборудовали ваше казино…

- Это касается также и Моргена, - вставил Куинн.

- … частично с помощью кредитов, которые согласи­лись выдать вам финансовые службы некоторых профсою­зов, представленных здесь господами Левином и Моффаттом. Правильно, господин Левин?

- Совершенно верно, - ответил тот.

- Однако, - продолжил Куинн, - у ваших кредиторов тоже возникли проблемы.

- Взносы плохо поступают, - сказал Левин. - Кризис.

- Кроме того, федеральное правительство, справедливо или нет, но обеспокоено тем фактом, что профсоюзные организации финансируют игорные заведения…

- … особенно принадлежащие людям, которых оно считает…

- … справедливо или нет, - вставил Куинн.

- … довольно подозрительными, - закончил Макгриди.

- Короче, - продолжил Куинн, - ваши кредиторы очень скоро предъявят вам, господа Мейер и Морген, век­селя к оплате. Для вас, господин Морген, эта сумма соста­вит приблизительно миллион четыреста восемьдесят три тысячи шестьсот двадцать два доллара и пятьдесят три цента, включая проценты. Господин Мейер, ваша циф­ра - примерно два миллиона девяносто четыре тысячи пятьсот семьдесят один доллар ровно, включая проценты.

- У нас есть друзья, - возразил Морген, глаза его го­рели яростью и ненавистью.

- Действительно, поговорим об этих друзьях, - улы­баясь, подхватил Макгриди.

Он достал из черной папки один листок, а Куинн взял другой.

- Фредерик Морген, родился 14 марта 1912 года в Нью-Йорке В 1936 году приговорен к двухлетнему тю­ремному заключению за вооруженное нападение. 11 авгу­ста 1939 года убил человека по имени Чарли Бейзл. При­говорен к двенадцати годам…

- Я не Фредерик Морген.

- Вы его брат. И комиссия Кифауэра семь лет назад об­винила вас в том, что вы брали деньги не только у своего брата, но и у двух других лиц, а упомянутая комиссия оп­ределенно установила, что эти люди основные свои доходы получали от сутенерства.

- Доказательств нет. Меня не привлекали к суду. Не выносили приговора.

- Разумеется, иначе вы не получили бы лицензию на содержание казино. Но у нас есть доказательства, которых не смогла представить комиссия Кифауэра, господин Морген. Счет 165746Х на имя Фрэнка Гребенхера в банке Роэл Британиа». Назвать вам даты вкладов и их размеры? Уверен, что следователи из американского сената будут счастливы узнать их…

- Господин Мейер! - сказал Куинн. - Теперь, кажется, ваша очередь.

- Но я могу и продолжить, - возразил Макгриди. - не еще есть что сказать господину Моргену. Например, та поводу некоей Лесли Мьюро, которую нашли мертвой…

- Я думаю, что господин Морген теперь все понял, - добродушно перебил его Куинн. - Господин Мейер! И он начал читать второй листок.

- Здесь говорится, господин Мейер, о вашем тесном со­трудничестве с неким Джоном Мэндрисом из Лос-Андже­леса. А также с Джо Баньа и Майком Леви. Вас чуть было не обвинили в убийстве, господин Мейер. И если бы не по­казания некоего Эдди Сейджа, калифорнийская полиция наверняка повнимательнее присмотрелась бы к тому, как вы проводили время в момент смерти Бэггси Сигела, до­стойного жителя Лас-Вегаса и известного создателя отеля-казино «Фламинго». Продолжать или нет, господин Мейер?

- Могу я взглянуть на эту бумагу?

- Конечно.

Мейер прочитал касающийся его машинописный текст. И остался невозмутим. Наконец он положил листок перед Куинном и пошел на свое место. Затем спокойно спросил:

- Кто ваш клиент?

- Человек по имени Генри Чане, - ответил Куинн. - Его порядочность вызывает даже меньше сомнений, чем порядочность покойного господина Сигела, к тому же он имеет большой опыт по части казино. И, разумеется, Ко­миссия по азартным играм выдала ему необходимый патент на содержание казино.

- И что он предлагает?

- Он оплачивает штрафы ваших кредиторов и платит шесть миллионов девятьсот семьдесят пять тысяч долла­ров. Наличными.

- Господин Морген, - вставил Макгриди, - что каса­ется вас, предложение, по чистому совпадению, примерно то же: выверка всех счетов, оплата долгов и выплата пяти миллионов двухсот десяти тысяч.

- Наличными, - добавил Куинн.

- Дельные предложения, - продолжил Макгриди.

- И вы это знаете, - подхватил Куинн.

- Разумеется, у вас есть время обдумать их.

- И переговорить об этом, скажем, с вашими друзьями, из Лос-Анджелеса, - уточнил Куинн.

- Их имена, адреса и количество акций, которые они держат, указаны на этих вот листочках. Надо ли их чи­тать?

- Незачем, - ответил Мейер.

- Срок переговоров - два часа, не больше, - закон­чил Куинн.

В десять часов сорок пять минут, то есть по плану, но с небольшим опозданием - так как Морген немного затя­нул процедуру, выдвинув контрпредложение о выплате пяти миллионов пятисот тысяч, которое было отвергну­то, - первые документы были подписаны. Мейер и Мор­ген удалились вместе со своим маленьким штабом, не ус­певшим даже и слова произнести.

- Идите сюда, господин Левин, - подозвал Куинн. Макгриди схватил бумаги, которые протянул ему его ассистент, и начал читать: протокол соглашения предус­матривал, что профсоюзы, официально представленные Моффаттом, получают полную сумму по «счетам», касаю­щимся двух отелей-казино, принадлежавших прежде Мэнни Моргену и Солу Мейеру.

Взамен эти же профсоюзы совместно с Генри Чансом создают инженерно-техническую компанию, которая бе­рет под свою опеку оба эти учреждения. Эта компания должна, помимо прочего, обеспечивать казино материаль­ным и техническим оборудованием, налаживать продо­вольственное снабжение.

Для этого она заключит договора, тексты которых уже подготовлены, с различными компаниями и фирмами, са­мой крупной из которых будет некая «Яуа Фуд».

Документы были подписаны. Левин, Моффатт и О’Конноре тоже удалились.

Тогда Куинн повернулся к молодому человеку в темных очках с металлической оправой, скрывающих глаза:

- Зачем надо было дергать меня запиской, которую вы мне передали?

- Очень сожалею, - ответил молодой человек доста­точно вежливо. - Я просто выполнял распоряжение гос­подина Лернера.

Красная паюса попала наконец в руки Стива Пулаского в номер гостиницы «Пустыня» 16 сентября в четырнадцать часов.

Ее содержание ничуть не удивило адвоката польского происхождения. С первых минут, когда в своем кабинете в Детройте он услышал, как Моу Абрамович объясняет ему, чего ждут от него «клиенты», у Пулаского сложилось соб­ственное мнение по поводу начинавшейся операции: это схватка между двумя крупными кланами преступного ми­ра. Не обычными кланами, а другими, невидимыми, теми, что подкупают сенаторов и даже политических деятелей в Вашингтоне или за границей [Пулаский кое-что знал об этом. После войны он работал в американ­ской секретной службе и при содействии АФТ-КПП, крупной американ­ской профсоюзной организации, путем подкупа склонял в порту Марселя французских рабочих выступить на стороне СФИО, а не компартии и за­щищать «Форс увриер», а не ВКТ (прим, автора).].

Он прочел содержимое красной папки и из единствен­ного лежащего в ней листка узнал, что у человека, сидев­шего напротив - а именно его за два часа он должен был убедить продать свое казино, - было темное прошлое. Официально он был чист, ему никогда не предъявляли ни­каких обвинений. Но короткое досье, составленное в теле­графном стиле, указывало на его принадлежность к рэке­ту; в нем были названы имена, даты, цифры; материала для расследования хватило бы лет на двадцать. Но больше всего его поразило, несомненно, другое: в том, как было составлено столь уничтожающее досье, он не углядел ха­рактерных приемов, используемых воротилами преступ­ного мира. Скорее, это была работа разведывательной службы, где он сам служил во время войны. Или ФБР.

В крайнем случае - очень крупного частного сыскного агентства, возглавляемого бывшими разведчиками.

Что же касается «покупателя» по имени Эндрю С.Коула, у Пулаского не было никакого сомнения: это подстав­ное лицо, прикрывающее птицу высокого полета.

И только по поводу одного человека у него не возникало вопросов, он им просто не интересовался: это был высокий молодой парень в очках с металлической оправой (тот, что вручил ему красную папку). По крайней мере с ним все было ясно: мелкая сошка, подручный Абрамовича, судя по всему, с неба звезд не хватает.

Но конечный результат, сдобренный вполне прилич­ным гонораром, в немалой степени помог Пуласкому вполне успокоиться. Сделка была совершена, и казино пе­решло в другие руки. Без осложнений. Оказавшись меж двух огней: угрозой вмешательства беспощадной Комис­сии по азартным играм, с одной стороны, и федеральной полиции - с другой, лишившись вдруг поддержки проф­союзов (представленных Левином и профсоюзным лидером по имени Маджо), тот, кто до сего момента был вла­дельцем упомянутого казино, сразу же уступил, как только, следуя инструкциям Абрамовича, Пулаский сунул ему под нос содержимое красной папки. Которое возымело свое действие. С зеленой папкой произошло то же самое. Пускать ее в ход пришлось филадельфийскому юристу по имени Ким Фойзи. Его отличительной чертой было то, что он сам считался первоклассным игроком, в частности в по­кер. А также мастером и любителем экзекуций - в пере­носном смысле, разумеется, - за игорным столом, когда игрок, -не рассчитав своих возможностей, позволяет себя уничтожить, Фойзи был не из тех, кого можно разжало­бить, во всяком случае, в подобной сфере. «Проигравший должен платить. Или не играть».

Два с половиной месяца назад, в самом начале июля, к нему обратился один из его нью-йоркских коллег Филипп Ванденберг, они были знакомы еще по Гарварду. Фойзи не питал особых дружеских чувств к Ванденбергу, который отличался душевной теплотой не более, чем айсберг в лед­никовый период, но ценил хватку бывшего однокашника. Фойзи оценил сначала его ставку, как сделал бы это при игре в покер. Прежде всего он обнаружил три главных ко­зыря: опасность, которой чревато для Потенциального продавца неизбежное совместное расследование со сторо­ны министерства финансов, ФБР и Комиссии по борьбе с наркотиками, которые в равной степени были убеждены, что деньги, заработанные на продаже наркотиков, «отмы­вались» в кассах соответствующих казино-отелей на улице Стрип; позицию профсоюзов, до последнего времени финансировавших деятельность казино, но, судя по всему, вдруг вознамерившихся отойти в сторону, ничем не рис­куя, ибо они смогут заново вложить туда же свой капитал, но под видом компании, оказывающей инженерно-техни­ческие услуги и занимающейся различного рода поставка­ми в сотрудничестве с фирмами, которые возглавляет, в частности, человек из клана Гошняков; и, наконец, цену покупки, вполне разумную для заведения такого размаха: восемь миллионов шестьсот шестьдесят пять тысяч долла­ров - твердая и окончательная цена.

Уже на месте, в Вегасе, в присутствии Потенциального продавца, даже не подозревавшего о том, что он что-то продает, Фойзи обнаружил, что в его колоде есть еще два козыря.

Скрытая, но вполне реальная угроза, ясно прозвучав­шая из уст некоего Эби Левина (вместе с человеком по имени Крамер представляющего профсоюзы), упомянув­шего о возможной забастовке служащих казино, которая вынудила бы его владельца закрыть двери заведения на несколько недель и поставила бы его на грань банкротства. Ведь руководство фирмы, лишившееся прибыли, тем не менее не могло прекратить выплату процентов по займам, выданным для закупок и совершенствования оборудования.

Зеленая папка…

В ней находились доказательства, или по меньшей мере веские улики, бесспорно подтверждающие махинации и странные банковские расчеты.

Этого было вполне достаточно, чтобы отхватить кусок. И превратить Потенциального покупателя Мариана Гошняка во вполне реального владельца.

Ким Фойзи явно был единственным человеком, у кото­рого возникли кое-какие сомнения по поводу молодого че­ловека в очках с металлической оправой.

Взглядом игрока в покер он прощупывал высокого мо­лодого человека, не произносившего ни слова и все то вре­мя, что его рассматривали, прятавшего глаза за своими за­темненными стеклами.

Молодой человек под именем Берковичи участвовал в переговорах и выступал в качестве советника Эби Левина. Но все время молчал. Именно он передал Фойзи зеленую папку. И у филадельфийца, чисто инстинктивно, возник­ло необъяснимое ощущение какого-то подвоха. Он поде­лился своими подозрениями с Ванденбергом, а тот, невоз­мутимо поведя бровями, ответил:

- Я не знаю никакого Берковичи.

- Он из группы Левина, но готов поклясться, это не просто какой-то его подручный. Он показался мне значи­тельнее.

- Так спросите об этом самого Левина.

- Очень остроумно, - парировал Фойзи.

Реб Климрод взял на свое попечение пятерых детей Си­мона Гошняка (убитого Финнеганом в 1950 г.), и в первую очередь самого юного, Эрни. Он оплачивал его обучение и в конце концов сделал официальным хозяином фирмы «Яуа». Если у Реба Климрода и были друзья, то это Гошняки, всегда относившиеся к нему с безграничной предан­ностью, хотя они и не были в полном смысле слова При­ближенными Короля, за исключением Эрни, разумеется.

Климрод никогда не забывал отблагодарить тех, кто хоть раз оказал ему услугу.

Мариан Гошняк в сделке с казино выступил в роли под­ставного лица Генри Чанса, Приближенного Короля в сфере игрового бизнеса. Так же как Энди Коул и Роджер Данн, участвующие в четвертой операции (белая папка). Они тоже объединились с Чансом.

Последняя из четырех папок, замеченных Диего Хаасом, была белого цвета.

Использующие ее два адвоката - Моузес Берн и Луи Бенетти - по сравнению с Куинном, Макгриди и Пуласким (они, разумеется, не знали о существовании других групп) имели одно преимущество: они были знакомы с по­средником, пришедшим к ним два месяца назад с предло­жением заняться этим делом. Это был еврей румынского происхождения Бенни Берковичи.

Берн и Зенетти особенно легко согласились вступить в игру, так как, помимо Берковичи, знали и Эби Левина, которому два или три раза уже помогали в конфликтах, связанных с другими фирмами. Кстати, им было также известно, что Левин является частичным владельцем транс­портных предприятий.

Имя человека, чьи интересы они должны были защи­щать в Вегасе - иными словами, покупателя двух кази­но, - им было также знакомо. Речь шла о некоем Роджере Данне, нью-йоркском издателе и печатнике, который за шесть-семь лет сколотил приличное состояние с помощью большой серии газет на разных языках, предназначенных для относительно новой волны иммигрантов. С некоторых пор тот же Данн расширил сферу своей деятельности, закупив несколько радиостанций и телеканалов и начав вы­пуск еженедельников. И разве удивительно, что теперь Данн решил вложить деньги в игровой бизнес, купив сразу два казино?

Ничего необычного не было также и в присутствии юно­го брата Данна, Джека-Генри, нескладного и неловкого высокого парня с такими же белокурыми, как волосы на голове, усами и в темных очках.

- Мне бы хотелось, чтобы мой младший брат поприсутствовал здесь, - объяснил Роджер Данн, несколько сму­тившись, - он может сойти за одного из ваших помощни­ков. Очень милый мальчик, но мне никак не удается приобщить его к делам. Его интересуют лишь машины и девушки. Быть может, понаблюдав, как ведутся такие пе­реговоры, он начнет шевелить мозгами. Родственников не выбирают. Кстати, он передаст вам из рук в руки белую папку, и я настоятельно рекомендую вам прочесть то, что в ней лежит, это поможет вам убедить собеседника.

Сделка, которую осуществили и подвели к благоприят­ному завершению Бенетти и Берн, состоялась в отеле «Дюны», в помещении, снятом Роджером Данном. При­бывших из Чикаго адвокатов удивило лишь назначенное время: три часа утра, 17 сентября 1957 года.

- Виноват, - сказал Роджер Данн, - я назначил не­сколько встреч в Нью-Йорке и не могу их перенести. В Вегас я попаду лишь поздним вечером, не раньше. Начинай­те без меня, если я не появлюсь. В конце концов мой недоумок-братишка будет здесь!

Незначащая деталь для Берна и Бенетти. При тех гоно­рарах, что они должны были получить, оба готовы были работать в любой час дня и ночи, с оставшимся на их шее «братишкой» или без оного. За такую цену они согласились бы даже, чтобы на переговорах присутствовала соба­ка Данна, если б газетный босс на этом настаивал.

Кроме того, у них в руках была белая папка. И действи­тельно, когда Моузес прочитал то, что в ней находилось, своему «собеседнику» - так его называл Данн, - то по­чувствовал себя чуть ли не убийцей, ибо тот был попросту раздавлен.

- Мы и с револьвером не добились бы большего, - ска­зал он потом Данну.

Так же, как это сделали до них (утром, днем и вечером 16-го) Куинн и Макгриди из Нью-Йорка, Стив Пулаский из Детройта, Ким Фойзи из Филадельфии, Берн с Бенетти из Чикаго завершили свою карательную операцию подпи­санием договоров с представителями «профсоюзов», пре­дусматривающих создание четырех инженерно-техниче­ских и четырех снабженческих фирм, обслуживающих только что выкупленные казино, при этом профсоюзам были гарантированы отчисления в размере пяти процен­тов от валового дохода этих заведений в течение тридцати лет.

Каждая из четырех групп адвокатов была, кстати, абсо­лютно убеждена, что такую сделку в Лас-Вегасе осуществ­ляла только она одна.

На втором этапе посредником в переговорах неизменно выступал Эби Левин. Но поскольку в течение двадцати че­тырех часов он четыре раза переменил отель, те же четыре раза сменив партнеров, то рядом с ним никогда не было одних и тех же профсоюзных лидеров.

И только один Левин смог заметить, что на всех встре­чах присутствовал молодой человек в очках. Он практиче­ски не обращался к нему, за исключением тех случаев, когда его надо было представить как советника по фами­лии Берковичи. Один раз Левин даже послал его за сигаре­тами, и «Берковичи» с готовностью исполнил просьбу.

Таким образом Эби Левин был единственным челове­ком, помимо Реба, разумеется, кто мог оценить необыкно­венный размах всей операции: в течение двадцати одного часа, с восемнадцати тридцати 16 сентября до пятнадцати тридцати утра 17-го, шесть казино сменили владельцев [Атмосферу в Вегасе того периода, быть может, легче будет представить и, значит, понять, почему Ребу легко было действовать так - в свете знаменательной истории певец Фрэнк Синатра в какой-то момент вла­дел девятью процентами пая в одном из крупнейших казино на улице Стрип - в «Песках» Комиссия по азартным играм штата Невада выну­дила его продать свой пай - за кругленькую сумму в триста девяносто одну тысячу долларов Основанием для такого остракизма послужило то, что певец оказал гостеприимство в своем отеле «Кэл Нев Лодж» на берегу озера Тахо, на севере штата, некоему Сэму Дж., гангстеру, фигурирую­щему в знаменитом списке нежелательных элементов, составленном ко­миссией Однако тот же Сэм Дж. был одним из двух убийц, нанятых че­рез несколько лет ближайшим помощником Говарда Хьюза с целью убить Фиделя Кастро в момент высадки, организованной ЦРУ в Заливе свиней (установлено сенатской комиссией). (Прим.автора). ].

Все эти казино существовали при отелях, и самый ма­ленький из них насчитывал четыреста двадцать номеров и три ресторана.

Общая сумма капиталовложений Реба Климрода в День Святого Валентина в Вегасе составляла тридцать шесть миллионов двести сорок тысяч долларов.

К доходам от казино, находящихся под контролем Ген­ри Чанса, можно добавить доходы от двух казино-отелей в Пуэрто-Рико, двух - на Багамских островах и более позд­них - в Атлантик-Сити.

Сюда не входят две сети отелей и три сети мотелей, ко­торыми он уже владел к тому времени, перепоручив их за­ботам Этель Кот. Ими были охвачены Соединенные Шта­ты, Канада, Карибский бассейн, Латинская Америка, Европа и… другие районы земного шара - список обрыва­ется, ведь надо же где-то остановиться! Если перечислить хотя бы то, чем владел один только Генри Чане, то можно примерно определить размер его доходов (до вычета нало­гов): от восьмисот тысяч до двух миллионов долларов.

В день.

34

- С днем рождения. Желаю счастья, - сказал Диего, входя в комнату. - Двадцать девять лет - это уже старость, amigo [Amigo (исп.) - друг..

- Подожди, пожалуйста, минуту, Диего, - ласково улыбнувшись, ответил Реб. - И спасибо за поздравление. В руке он держал телефонную трубку. Диего уже собрался выйти из комнаты:

- Диего! Прошу тебя, займись ею. И будь полюбезнее. Она очень хорошая. За исключением того, что Рабиндра-ната Тагора считает бейсболистом. - Он сказал это по-испански.

Диего наклонился над спящей девушкой, очарователь­ная грудка которой торчала из-под одеяла. Диего поцело­вал девушку в губы и сделал ей знак рукой. Собрав раз­бросанную одежду, он вынес ее из спальни в гостиную.

- Выход здесь, quenda mia [Quenda mia (исп.) - дорогуша].

Он задумчиво смотрел, как она одевается «Будь полю­безнее», - сказал Реб. «Полюбезнее» - это сколько? Он решил остановиться на тысяче долларов - нисколько неу­дивительно для человека, относящегося к деньгам с пол­ным безразличием, чуть ли не с ненавистью. С такой же легкостью он отдал бы и сто тысяч.

- Вы ошиблись, - сказала потрясенная девушка. - Это купюра в тысячу долларов.

«И честная к тому же, - подумал Диего, - может быть, стоит жениться за ней. Наконец-то Мамита была бы довольна».

Он сделал вид, что перепутал бумажку.

- Бог ты мой, и правда! - воскликнул он. - Тысячи извинений, сеньорита.

Затем добавил другую купюру в тысячу долларов и на этот раз деликатно выставил девушку за дверь. Злоупот­реблять ситуацией все же не стоило. «Когда-нибудь, ради смеха, я сложу в большую кучу двести или триста миллио­нов и подожгу. Только ради смеха».

Диего заказал завтрак.

Яичница с беконом появилась одновременно с Тудором Ангелом.

- Это малоизвестный закон, - рассказывал Ангел, - у моих ребят чуть глаза не лопнули, пока они прочесыва­ли тексты. Закон применим.

Реб с большим аппетитом ел яичницу. По подсчетам Диего, в последние три дня он спал не более шести ча­сов - «и в эти шесть часов входят «скачки» с красоткой Линдой, этой честнейшей девушкой», - но лицо его было таким худым и так резко очерченным, что усталость, если она и была, не могла на нем отразиться. Климрод улыб­нулся Ангелу.

- Расскажите мне об этом законе, прошу вас.

- Он позволяет обменивать, в оговоренных размерах, очень обширные участки пустынных земель на другие, по­меньше, но в более выгодных местах.

- Что это означает в данном случае?

- Том Перри по доверенности стал официальным вла­дельцем двенадцати тысяч шестисот гектаров земли в графстве Най. В 1952 году вы заплатили… то есть он за­платил по полтора доллара за гектар. Что составляет…

- Шестнадцать тысяч семьсот пятьдесят восемь долла­ров.

- Верю вам на слово. По этому закону этот участок земли можно обменять на другой, и в нашем случае речь идет о землях в Хьюсайте площадью шестьдесят квадрат­ных километров.

- Какие могут возникнуть трудности?

- Никаких. Закон будет соблюден, и губернатор штата Невада не будет возражать против обмена. В капитолии Карсон-Сити есть на то свои причины: американские во­енно-воздушные силы хотят расширить земельную терри­торию для проведения ядерных испытаний - база Неллис. Эти одиннадцать тысяч шестьсот гектаров, которые воз­вратятся к ним, позволят выкачать деньги из авиаторов и получить их теперь, а не через несколько лет, когда земля в Хьюсайте будет продаваться на вес золота. Но через не­сколько лет, может, будет другой губернатор и другая ко­манда.

- И сколько же сейчас стоит земля в Хьюсайте?

- Триста тысяч. Но через десять лет она будет стоить в десять, в пятнадцать раз дороже.

Серые глаза Реба уставились в пространство.

- Диего, - сказал он, - свяжись с Ником по нью-йор­кскому номеру, пожалуйста. Тудор! Запишите: счет 62395 AT 17, агентство Шеридана в Уэствуде. Счет - на ваше имя. Деньги уже там. Вы заплатите Тому Перри предусмотренные двадцать пять тысяч долларов и, по вашему ус­мотрению, премию своим ребятам. Что же касается вас, то предлагаю два варианта: вы получаете ваши семьдесят пять тысяч долларов сейчас или соглашаетесь на пять про­центов от будущих прибылей, после перепродажи земель Хьюсайта. Выбирайте.

И он откусил кусок поджаристого бекона. Ангел стоял, разинув рот.

- Реб, вы делаете мне королевский подарок! Я предпо­читаю заплатить своим ребятам из собственного кармана и получить пять процентов. Я ведь еще не сошел с ума.

- Нью-Йорк на линии, - объявил Диего.

- Хорошо, Тудор, вы сделали свой выбор. Дела Морана, Хейнеса и Оливеро такого же рода?

- Тот же принцип. Но земель поменьше.

- Сделайте, чтоб их было побольше. Решено. Просле­дите за деталями. Я буду в Лос-Анджелесе в следующую среду в восемь тридцать утра в мотеле «Панамекс» под именем Бек. Спасибо, что пришли.

Ангел удалился, так и не придя в себя от изумления: «Пять процентов; Получится двести тысяч долларов!»

- Сегодня его день рождения, - объяснил Диего. - С возрастом он становится слабоумным.

И дверь закрылась за калифорнийским адвокатом, все еще качавшим головой.

За спиной Диего раздался голос Реба:

- Ник? Да. спасибо за добрые пожелания. Что это за история с фрахтованием в Абадане?

Земли Хьюсайта, купленные за шестнадцать тысяч семьсот пятьдесят восемь долларов, или за шестьдесят две тысячи с учетом всех расходов, гонораров юристам и ко­миссионных, были перепроданы в 1977 году за двадцать четыре миллиона пятьсот тысяч долларов.

Жена и дети Тудора Ангела, умершего к тому времени, получили миллион двести пятьдесят тысяч долларов - сумму, соответствующую пяти процентам от прибыли.

18 сентября около шести вечера они покинули Вегас.

- И зачем все это нужно, я вас спрашиваю? Сколько мы спали? Три часа? Мало того. У этой Терри ноги - три метра. Длинная, как удав. Меня просто в дрожь бросает. Спали максимум два часа сорок пять минут. И что после этого? Опять в дорогу. Уже шесть часов вечера, солнце са­дится, даже оно устало, наступает темень, неизвестно, где ночевать и где поесть, мы умрем в пустыне, и наши белые кости будут пугать детей после ядерной войны…

- Диего.

- Знаю: Диего, заткнись. Но революция надвигается.

- Остановись, пожалуйста. Я имею в виду мотор.

Диего остановился. Они находились в пустыне, и все вокруг было великолепно, особенно немыслимые огни Вегаса, постепенно зажигавшиеся на фоне догорающего дня. rlo Диего чувствовал себя полностью разбитым.

- Отдай мне руль, - сказал Реб. - Ляг на заднее си­денье и поспи. Там есть одеяло.

Диего рассмеялся пронзительно, с подчеркнутым сар­казмом

- Я еще не совсем чокнулся. Ты самый худший води­тель на этой стороне Рио-Гранде. Впрочем, на другой то­же. Не хочу видеть, как ты по-дурацки погибнешь, не удержавшись на вираже. Ты ужасно плохо водишь маши­ну, Реб.

- Твоя правда, - подтвердил тот. - Но все же отдай мне руль и поспи немного. Я поеду очень медленно.

- Клянешься?

Совершенно бесспорно: за рулем автомобиля - может быть, потому, что начал водить очень поздно - Реб был опасен для общества. Обычно машину вел Диего.

- Клянусь, - сказал Реб, подняв руку. - Головой Сеттиньяза.

- Мне смешно. Ты же знаешь, что я его терпеть не могу.

- Спи.

Их автомобиль был какой-то разновидностью джипа и, как считал Диего, прошел корейскую войну, поучаствовав во 2-й мировой; после чего целая орда мастеров, должно быть, разбирала и собирала его раз десять - пятнадцать, а потом сколотила кувалдами. На машину страшно было смотреть. Реб велел Диего: «Найди мне что-нибудь внешне не привлекательное»…

«И я нашел именно то, что уж никак не привлекает. Да еще пришлось платить за это!» Он купил автомобиль за пятьдесят один доллар у поистратившегося золотоискате­ля, которого встретил при входе в маленькое казино «Последний шанс» на южной окраине Вегаса. «Заплатил пять­десят один доллар, из них пятьдесят стоили почти новые шины и руль, инкрустированный золотом бедняков - пи­ритом. А за все остальное - один доллар…»

Совершенно бесспорно было и то, что они мало спали. Последнее действие операции «Святой Валентин» было разыграно накануне ночью. После обеда Реб обзванивал весь земной шар, иногда у него на линии было два собесед­ника одновременно. Затем около восьми тридцати очень незаметно появился Эби Левин. Реб заперся с ним на не­сколько часов, и их разговор затянулся за полночь. Левин уехал. Реб снова повис на телефоне, вызывая Европу, где другой временной пояс и уже наступило утро. Так продол­жалось по меньшей мере до двух часов утра.

Затем Диего вытащил из постелей вчерашних дево­чек - Линду и Терри - и привел их наверх.

… А в шесть часов пришлось уже вставать, чтобы снова звонить, да еще Ангел явился за инструкциями.

И целый день без единой паузы продолжались телефон­ные переговоры…

… А теперь надо было опять трогаться в путь.

Диего заснул под звездами.

Он проснулся от тряски. И открыв глаза, почти ничего не увидел, кроме скал и деревьев в пучке света от единст­венной еще работающей фары.

Он замерз.

- Я все понял: у тебя наступил очередной приступ ве­селости, мы съехали с дороги и уже мертвы. В данный мо­мент едем по дороге в рай. И очень круто взяли вверх. Они хоть заливали бы дорогу гудроном при такой перегрузке на небесной трассе…

- Осталось еще немного теплого кофе. И бутерброд с сыром.

Реб объяснил, что сделал остановку в местечке под на­званием Тонопа около двух часов назад, что пытался раз­будить его, но сделать это было невозможно.

- Ты только орал: «Терри, перестань душить меня сво­ими чертовыми ногами!»

Диего выпил кофе: холодный, без сахара и американ­ский. «Просто не жизнь, а жалкое существование».

Дрожа от холода, он пересел на переднее сиденье.

- Давай я сяду за руль.

- Незачем, мы уже приехали.

Но после этого они еще почти час ехали по горной тропе…

… И вдруг выстрел прорезал ночь, и одновременно трес­нул ствол ближайшего хвойного дерева.

Диего открыл рот, но не успел и слова сказать: две дру­гие пули просвистели у его ушей, и одна из них; вполне возможно, пролетела между ним и Ребом.

- Спокойно, Диего, - невозмутимо сказал Реб. - Ес­ли ты не будешь шевелиться, вряд ли он попадет в тебя.

Один за одним прогремели еще три выстрела, на сей раз ветровое стекло разлетелось вдребезги.

- Надеюсь, - заметил Реб, - он нашел свои очки. Вез них он стреляет несколько хуже..

Седьмая пуля ударилась в арматуру ветрового стекла, восьмая пробила заднюю стенку и застряла в сиденье.

- Приехали, - произнес Реб. - Я, кажется, рассказы­вал тебе. Он прекрасно готовит фасоль со свининой, рав­ных ему нет. Впрочем, ничего другого он и не делает.

- Заупрямился, да? - заметил Мактэвиш высокомерно.

- В каком-то смысле, - ответил Реб. - Я вяжу, вы на­шли свои очки.

- В очках или нет, но могу всадить вам пулю в любой глаз по выбору с четырехсот метров. Даже сверху и даже ночью. Можно попытаться, как только захотите.

- В другой раз, пожалуй. Фергус, я долго размышлял над контрпредложением, которое вы мне сделали, и дума­ется, не смогу принять его. Две тысячи восемьсот двадцать пять долларов - это слишком много.

- Три тысячи, - ответил Мактэвиш - Вы меня не поймаете. Хоть мне и семьдесят три года…

- Семьдесят семь, - поправил Реб. - У вас есть еще фасоль?

- Конечно, - ухмыльнулся Мактэвиш. - Было бы удивительно, если б ее не было, ведь вы вчера доставили мне восемьсот килограммов. Что же касается шести печек и двенадцати пар тапочек, вы зря тратили на них время. Кому, черт возьми, нужно столько печек. Одну порцию я всегда вам подогрею, если надо. Я ведь еще не впал в де­тство, хотя родился в 1884 году.

- В 1880-м, - отметил Реб. - 2 сентября 1880 года в девять тридцать утра. Имя отца: Энгус Мактэвиш, он ро­дился 6 января 1851 года в Карсон-Сити, а его отец, Фергус Этол Мактэвиш, родился 23 августа 1825 года в Чилли-коте, штат Огайо, мать - Мэри Макмертри родилась 13 июня 1830 года в Кливленде, штат Огайо. Имя ее матери Кэтлин Макинтайер, родилась 14 марта 1862 года от брака Джока Макинтайера, родившегося… Положите побольше свинины, пожалуйста. Если, конечно, у вас она есть. Я бы не хотел опустошать ваши запасы…

- Этих запасов чуть больше двух тонн, - сказал Мактэвиш. - Три килограмма, оставшиеся у меня самого, и больше двух тонн, которые вы велели переслать мне из Пенсильвании специальным самолетом. Я, наверное, про­держусь какое-то время. Ну так где же родился мой де­душка Макайвер?

- Макинтайер, а не Макайвер. Он родился в Нина Менаске, штат Висконсин, 30 апреля 1831 года. Жена - Маэва Макэлистер, родилась 8 февраля 1840 года в Макино-Сити, штат Мичиган… И положите зелень, пожалуйста, не забудьте зелень…

- Может быть, вы будете учить меня готовить фасоль со свининой? Совсем как по этому чертову радио и телеви­зору, которые вы мне привезли. Да еще установили антен­ну, будь она проклята. Она уродует пейзаж. А холодиль­ники мешают мне спать. Гудят. Между прочим, вы, наверное, даже не знаете, когда первый Мактэвиш обосно­вался на этой земле.

- Келум Фергус Мактэвиш, родившийся 22 марта 1612 года в Кинлох-Раннох-Шотландия. Высадился в Бостоне 9 октября 1629 года. С корабля «Энгус Стюарт», капитан - Макилрой. Был плотником, затем, с 1636 года, - при­вратником в Гарвардском университете. Две тысячи шес­тьсот тридцать - моя последняя цена.

- Послушайте, молодой человек, - сказал Мактэ­виш. - Сколько раз вы приходили ко мне в последнее вре­мя? Шесть?

- Пять. Шестой раз сегодня.

- И каждый раз я говорил - три тысячи. Сказано - и все. Кстати, я перерезал эти мерзкие телефонные провода, которые вы протянули. Моя. идиотка дочь и кретин зять без конца звонили мне. Они очень довольны станцией ав­тосервиса и мотелем, которые вы им подарили, а также га­ражом. Но это же не повод, чтобы звонить мне каждый день и рассказывать об этом. Боже ты мой, каждый вечер трезвонят! За один вчерашний день было два звонка. Один - от банкира, который хотел поговорить со мной о ежемесячной ренте в тысячу долларов, которую какой-то болван мне назначил. А что это за кретин с желтыми глазами стоит рядом с вами и беспрестанно смеется, как иди­от?

- Его зовут Слим Сапата, - ответил Реб. - Я как раз собирался сделать вам одно предложение, касающееся его. Я, по здравому разумению, не смогу заплатить более двух тысяч шестисот тридцати долларов, а вы отказываетесь снизить вашу цену в три тысячи. Ну, а если мы разыграем вашу золотоносную шахту в покер? Слим Сапата будет иг­рать вместо меня. Человек по имени Маккейб из Тонопы утверждает, что вы лучший игрок в покер в Скалистых го­рах.

- До или после фасоли? Она почти готова. И лучше бы ее съесть. А то остынет. Всегда так: к полуночи или часу здесь становится холоднее. Мы все-таки на высоте трех тысяч метров.

- После фасоли, - сказал Реб. - Зачем же, по-ваше­му, я приехал?

- Я знал, что побью его, - говорил Диего. - Даже когда он выигрывал миллион восемьсот двадцать три тыся­чи долларов. Но его провал был неизбежен. На это у меня всегда уходило не более четырнадцати часов. Но в итоге тяжелее всего пришлось с этой гадкой фасолью.

Никакого ответа. Он обернулся и увидел, что Реб задре­мав сзади на настиле джипа, так как в конце концов им пришлось просто-напросто отодрать все части машины, пробитые пулями, в том числе последний сохранившийся буфер. На удивление посмеивающегося Диего, джип еще мужественно передвигался на своих колесах.

Их глазам открывалась великолепная картина: в уду­шающей жаре целая гамма красных и охровых тонов игра­ла, вспыхивала в ярком свете, то пламенея, то ослепляя желтизной. Диего испытывал при этом сверхмощное радо­стное возбуждение.

«Слим Сапата!» - и он расхохотался.

… Но в следующую секунду задумался.

- Реб, куда мы едем?

- В аэропорт Рино. К самолету на Нью-Йорк.

Диего резко крутанул влево. Джип развернулся почти на одном месте, во всяком случае, удержался на двух ко­лесах. Пик Монтесумы остался позади, и они снова поеха­ли на север, к Монтекристо.

- Ничего не понимаю, - снова заговорил Диего через несколько минут. - Объясни наконец.

- Мне было бы неприятно покидать Неваду, потерпев поражение, - повторил Реб, дремлющий на три четвер­ти. - Даже в схватке с фасолью.

35

Третий ребенок родился у Дианы и Дэвида Сеттиньяза в 1957 году; после двух дочек на свет наконец появился наследник (третий из их шести детей), которого они на­звали Михаэль Дэвид.

Реб Климрод вышел из джунглей Амазонки в начале лета 1956-го. Сеттиньяз нашел, что он изменился, даже преобразился. Но с первого взгляда это не было заметно.

Реб сколотил свое первое состояние фантастически быс­тро. И то, что он мог позволить себе полностью отойти от дел на тринадцать месяцев, дает представление о прочно­сти организации, которую он создал.

«По его возвращении, - рассказывает Сеттиньяз, - все пошло еще удивительнее. В нем поселилась какая-то неистовость, холодная лихорадка, которая до сих пор ни­когда не проявлялась. Он приближался к тридцати годам, возмужал. Возникающие проблемы стал решать быстрее и с большим размахом, чем раньше, - и это касалось всех-сфер деятельности. Словом, расцвет во всем его великоле­пии».

Климрод появился в кабинете Сеттиньяза 30 июня 1956 года. Сказал, что пришел посмотреть, «как идут дела». Сеттиньяз объяснил ему, как была зарегистрирована каждая сделка, рассказал о мерах, принятых им для того, что­бы участие Климрода сохранялось в строжайшей тайне.

- Я хотел бы взять ваши досье на три-четыре дня, Дэ­вид. Даже если придется устроить вашим людям неболь­шой отпуск. 4 июля в Соединенных Штатах праздник, не так ли? [День независимости.] Объясните им, что они поработали очень хорошо и заслужили три дополнительных дня отдыха.

- А меня не хотите оставить помочь вам? Климрод покачал головой.

- Огромное спасибо, Дэвид. Но я не хочу лишать вас возможности подольше пообщаться с вашим сынишкой. Я слышал, его- зовут Михаэль? - Из светлых глаз Реба на Сеттиньяза лился веселый и дружелюбный поток света.

Дэвид почувствовал себя полным идиотом: ему ведь пришлось побороться с женой, чтобы настоять на этом имени; «Реб Сеттиньяз» звучало бы странно, и Диана раз­велась бы с ним, предложи он назвать сына Ребом. Климрод просто сказал: «Хорошего отдыха, Дэвид».

Сеттиньяз с женой и детьми уехал в Коннектикут. 2 июля позвонил в контору - ответа не было. 5-го утром, придя на службу, он нашел все в идеальном порядке, клю­чи лежали в сейфе, там же - записка: «Дэвид, спасибо и браво. Впредь - один процент дополнительно». И вместо подписи - жирная буква Р. Климрод только что удвоил долю, отчисляемую из его собственных прибылей, а это составляло десятки миллионов долларов.

Через два месяца из лондонской галереи Сотби Сеттиньязу переслали великолепного Гогена. «Для Михаэля. Лично» - было начертано на карточке без подписи.

Ник Петридис встретился с Ребом Климродом 5 июля 1956 года после обеда. Звонок раздался шесть часов назад, около девяти тридцати того же дня: некий майор Бек же­лал с ним поговорить. Одно из трех условных имен. Пет­ридис велел всем выйти из кабинета и взял трубку:

- Это вы, Ник? Можете уехать из Нью-Йорка на не­сколько дней?

- Никаких проблем, если Тони сможет остаться, чтобы заменить меня.

- Мне нужны только вы. Было бы идеально, если бы вы могли прибыть сегодня к трем тридцати в отель «Альгонкин», номер 314 на имя де Карвахаля. Захватите все, что вы считаете нужным мне показать. Позаботьтесь о том, чтобы в пять тридцать кто-нибудь пришел за вашими пап­ками и отнес их назад, в ваш кабинет. В аэропорт мы пое­дем вместе. Парижский самолет - в семь пятьдесят.

Всего за час Ник Петридис (он всегда был наготове, предвидя подобные ситуации) собрал «все, что считал нужным показать ему», то есть полный отчет о том, что было сделано за тринадцать месяцев работы на флоте на тот момент водоизмещением более трех миллионов тонн.

Ребу понадобился час, чтобы просмотреть огромное досье, и еще час, чтобы сделать заключение и отдать но­вые распоряжения.

Петридис сам спустился в холл передать документы двум своим помощникам, которые должны были положить их в надежное место.

В самолете, перелетающем Атлантику, Петридис ока­зался рядом с Ребом.

«И это началось сразу, - рассказывает Петридис, - он вдруг заговорил о своем прошлом или по крайней мере о какой-то небольшой части этого прошлого. Вспоминал о двух поездках в Танжер, сразу после войны, упомянул также о том, что какое-то время жил в Каире, затем во Франции, на Сицилии и в континентальной Италии. Меня это несколько удивило: я знал его уже семь лет, мы очень часто ездили куда-то вместе, и никогда он даже мимохо­дом не упоминал о своей юности. Я тогда думал, что он ар­гентинец. И куда бы мы ни приезжали, он никогда не го­ворил, бывал здесь раньше или нет. Его желание сохранять все в тайне связано было скорее с безразличием к вещам, умершим в прошлом, нежели с какой-то манией или боязнью. Исключая бизнес. В этой сфере никаких экивоков: мне платили, и платили щедрее, чем я мог рас­считывать, за то, чтобы он оставался в тени, и я выполнял это условие неукоснительно. В первое время мы с братом удивлялись: у этого человека было больше судов, чем у Онасиса и Ниархоса вместе взятых, больше, чем у какого-то Людвига, но, помимо Сеттиньяза, только мы, Петридисы, знали, как он богат. Это было любопытное ощуще­ние…

Но пытаться извлечь из этой ситуации какую-то выгоду было бы безумием. Особенно после истории с Харпером…

- Джон Патрик Харпер, - очень тихо сказал Реб, - был рекомендован вашим братом Тони как доверенное ли­цо.

- Я бы и сам его рекомендовал.

- И информация, собранная в то время, подтверждала, что на него вполне можно положиться. В той мере, на­сколько можно доверять человеку.

- Реб, он допустил лишь незначительную ошибку. И я ее исправил.

- Но мне об этом не сообщили, Ник.

Над Атлантикой уже спустилась ночь, а Реб, не отрыва­ясь, долго и упорно смотрел в иллюминатор. Однако про­износя эту фразу, он медленно повернул голову, и его гла­за вперились в греческого адвоката, так что тот затрепетал: мечтательная поволока, которой обычно был окутан взгляд Реба, исчезла, и в глазах появился прони­зывающий насквозь жестокий блеск.

- Харпер хороший малый, но сделал глупость, - ска­зал Петридис, чувствуя себя не в своей тарелке.

- Он прикарманил двадцать шесть тысяч триста долла­ров.

- Не то чтобы прикарманил. К тому же через два дня он все возместил. Реб, что, по-вашему, мне надо было сде­лать? Убить его?

- Я позаботился об этом сегодня утром, Ник. Дело сде­лано.

Петридис, опешив, посмотрел на него:

- Вы его?..

- Харпер жив. И будет жить, во всяком случае, на­сколько это от меня зависит. Но некий механизм, давным-давно предусмотренный на случай подобных ошибок, уже заработал сегодня утром. Разумеется, с сегодняшнего дня Харпер перестает существовать для вас и для меня. К не­счастью для него, это не все. Его финансовое положение станет чрезвычайно трудным, но его ждут и другие непри­ятности. Даже работу, достойную так называться, ему бу­дет очень трудно найти. А значит, и вернуть вам те двад­цать тысяч долларов, которые вы ссудили ему 26 мая после того, как вместе пообедали в ресторане «Семь мо­рей», за 18-м столом. Даже если он продаст свой дом в Мерионе под Филадельфией. Дом-то заложен, а это всегда обременительно, особенно в его ситуации, и может приве­сти к большим затруднениям. Но по крайней мере вы не разорились на обеде, ведь, кажется, упомянутый ресторан, как, впрочем, и все здание, принадлежит вам, хотя офи­циально оформлен на одного аз ваших двоюродных брать­ев. Ник, в отношении Харпера вы действовали правильно, и я вас ни в чем не упрекаю, за исключением тога, что вы не сочли нужным оповестить об этом меня. Прошу вас, не повторяйте подобных ошибок. Ну, хватит о Харпере. - Он улыбнулся. Глаза снова подернулись поволокой. - По­говорим о другом, Ник. Например, о том французе и дру­гом человеке, с которыми нам предстоит работать…

Француза звали Поль Субиз. В течение двух лет он учился у Джорджа Тарраса в Гарварде, пока тот не оста­вил преподавание.

Его имя впервые появилось в досье, что попали к Сеттиньязу осенью 1953 года; в это время Субиз уже занимал высокую должность в управленческом аппарате одной крупной французской судоходной компании. Способ, бла­годаря которому он стал одним из Приближенных Короля, был абсолютно типичен для методов, применяемых Климродом. Не считая прямых вмешательств последнего (а с 1955 года такие случаи бывали чрезвычайно редки), новые люди, то есть те, кого можно было бы назвать «высшим руководством» - а их число достигало трех тысяч четырех­сот человек, и мужчин, и женщин, - в то время имели ежегодный доход в пятьдесят тысяч долларов, но эти но­вые люди подвергались особой процедуре отбора. Как пра­вило, в день назначения, иногда за два или три дня до не­го, неизвестный курьер приносил Дэвиду Сеттиньязу досье с пометкой: «Строго конфиденциально. Передать в собственные руки». Если Сеттиньяз отсутствовал, курьер уходил, не оставив папки.

Между «строго конфиденциальным» досье и новым име­нем существовала непременная связь. В конверте лежало подробное жизнеописание нового кандидата или канди­датки.

Подобные досье были, разумеется, заведены и на Чер­ных Псов.

И их постоянно обновляли, присылали новые данные, в которых, например» уточнялось, что приобрел Лернер или Абрамович. Или же поступали бумаги, подтверждающие разрыв с тем или иным человеком.

И чем значительнее был пост «винтика» на иерархиче­ской лестнице, тем полнее было его досье.

В особых случаях в левом верхнем углу первой страни­цы появлялась красная пометка «ОСОБОЕ». Это означа­ло, что данное лицо уже стало или скоро станет Прибли­женным Короля, что этот человек напрямую связан с Ребом и получает приказы и инструкции лично от него. Например, первое досье на Черного Пса Тудора Ангела было составлено еще в 1951 году. Красная пометка появи­лась через четыре года, и это означало его продвижение по иерархической лестнице.

Никогда не существовало более восемнадцати красных пометок.

В досье Субиза слово «особое» появилось с первого дня. Действительно, в самой первой докладной записке подчер­кивалось, что этот человек, помимо достаточно внуши­тельного набора дипломов, обладает «выдающимся интел­лектом», «политическими амбициями, семейными и общественными связями, которые рано или поздно долж­ны проложить ему дорогу к одной из важнейших государ­ственных должностей». Последнее замечание, сделанное службами Джетро еще в 1953 году, оказалось пророче­ским: в шестидесятых годах Субиз вошел во французское правительство.

В пассиве того же Субиза числилось: довольно неудач­ная спекулятивная сделка в 1950 году - конечно же, за­ключенная по неопытности, - не совсем безупречная личная жизнь и некоторые «шалости» с сокрытием доходов и двумя счетами в швейцарском банке.

- Ник Петридис, Поль Субиз, - представил Реб.

Встреча состоялась в Каннах в большом отеле «Мажестик» 6 июля 1956 года. Началась она во второй половине дня.

Это была третья встреча Субиза с Ребом Климродом. Француз полагал, что Климрод - аргентинец и, судя по всему, очень богат, по-видимому, он хочет занять исключительно важное место в судоходстве, конкурируя с бес­численными греками, и блестяще добивается этого.

- Я собираюсь кое-что изменить, - сказал Реб. - Но прежде, чем мы приступим к обсуждению этой проблемы, полагаю, было бы полезно ознакомить Поля с ситуацией в целом. Ник?

В точности выполняя инструкции, полученные в само­лете, Ник Петридис тут же набросал ряд цифр на листках почтовой бумаги с маркой отеля - затем эти листки были сожжены. И пока Петридис перечислял немыслимо длин­ный ряд компаний и тоннажи, которыми владела каждая из них, он испытывал подспудное удовольствие и почти превосходство, заметив, как изумлен француз.

- Вот так, - наконец закончил Петридис. Воцарилось молчание. Затем Субиз снял очки, подчерк­нуто долго тер глаза и начал смеяться:

- А компания «Ллойдз»? Вы уверены, что не являетесь владельцем фирмы «Ллойдз»?

- Наверное, выскочило из головы, - ответил Реб. - Компания «Ллойдз» принадлежит мне, Ник?

- Точно не знаю. Но это ведь ничего не значит. Вы, возможно, купили ее без моего ведома, - сказал Петри­дис и улыбнулся Субизу: - Он на это способен.

Субиз снова взял в руки бумаги, еще раз пробежал их, сделал приблизительный подсчет:

- Примерно три с половиной миллиона тонн.

- Три миллиона шестьсот двадцать восемь тысяч, - спокойно уточнил Реб, - Из них два миллиона семьсот пятьдесят три тысячи - танкеры. Они принадлежат семи­десяти четырем компаниям. Изменения, которые я хочу внести, касаются этих танкеров…

Что, по его собственному выражению, было «чрезвы­чайно просто». Встреча происходила в начале июля, зна­чит, в запасе оставалось еще шесть месяцев…

- Максимально. В идеале операция должна быть за­кончена, или по меньшей мере очень широко развернута, скажем, к… 15 ноября.

Что касается упомянутой операции, то она состояла в новой системе развертывания всего флота, осуществляю­щего транспортировку нефти и зарегистрированного семьюдесятью четырьмя компаниями, акции которых принадлежали Ребу Климроду: по доверенностям, которыми с ним были связаны братья Петридисы, Субиз и Таррас, под чьим контролем в свою очередь находились семьдесят четыре доверенных лица - официальные владельцы ком­паний.

- Ник, вы проверите, как обстоят дела с каждым суд­ном, и точно определите, какие из них будут свободны от договора на фрахтование к 15 ноября. Это первоочередная задача. Я хотел бы получить точную информацию о каж­дом судне и о том, какие есть возможности использовать их для отдельных рейсов [В области фрахтования судов существуют, в частности, три вида контрактов: долгосрочные, когда владелец передает судно в наем на пят­надцать - двадцать лет по обусловленной цене, которая может быть пере­смотрена в оговоренных пределах; в этом случае прибыль не очень вели­ка, но в том, что касается надежности вложения капитала, абсолютно га­рантированна; среднесрочные - это контракты примерно на три - пять лет (прибыли более значительные, но по истечении срока существует риск, что судно останется на приколе, то есть будет нерентабельным); и, наконец, рейсовые контракты, стоимость которых зависит от конъюнк­туры, чреватой крайне рискованными ситуациями (прим. автора).].

- Заключено немало долгосрочных контрактов, кото­рые невозможно пересмотреть.

- Знаю, Ник, - ответил Реб. - Вот почему я и хочу иметь полное представление о каждом судне. О том, как оно будет использовано и после 15 ноября.

- Чтобы с этого момента иметь максимум возможно­стей для рейсовых перевозок?

- Именно.

- И на какое время?

- На год.

Один и тот же вопрос вертелся на языке у Субиза и Петридиса: что произойдет 15 ноября?

Но ни один из них не задал его.

По двум причинам. Сначала они рассудили, что, если бы Климрод захотел ввести их в курс дела, он бы уже сде­лал это…

…Затем подумали, что в любом случае Реб не заговорил бы «в присутствии третьего». Позднее оба описывали эту сцену, и их рассказ свидетельствует о забавной двойствен­ности и полном совпадении в направлении мыслей, одно­временно посетивших американца и француза.

- Далее, - продолжал Реб, - и лучше будет, если Поль займется этим делом: я также хотел бы получить данные обо всех судах, которые спущены на воду, строятся или просто заказаны на верфях.

- Включая Японию.

- Включая все. В том числе суда, которые строят наши компании - ив этом случае придется сделать все, чтобы ускорить работы, - а также те, что строят другие фир­мы…

- А в этом случае, - со смехом подхватил Субиз, - надо сделать все, чтобы затормозить работы. Реб улыбнулся:

- Не предлагайте мне «пиратских» судов, Поль, пожа­луйста… Итак, включая все находящиеся сейчас на плаву танкеры независимо от судовладельца и флага. Надо выяс­нить, зафрахтованы они в настоящее время или нет, и ес­ли могут быть зафрахтованы, то когда и за какую цену. И все это на год вперед. Можете вы сделать это, Поль?

- Поистине чудовищная работа.

- Шестнадцать месяцев назад, а именно 25 марта 1955 года, я спросил вас, не согласитесь ли вы работать на меня, в нужный момент целиком отдавая все свое время. Вы от­ветили «да». Я просил вас взвесить это решение. Вы его подтвердили, когда мы встретились 11 апреля. Момент на­ступил, Поль. Вступайте в игру вместе с нами.

- Согласен, - ответил Субиз, почему-то вдруг рассер­дившись. - Когда вам все это понадобится?

- Вчера, - улыбаясь, ответил Реб. - С сегодняшнего дня вы начинаете свое собственное дело. Юридические и финансовые детали мы с вами согласуем. За помощью бу­дете обращаться к Нику и его брату Тони - я им доверяю, в их руках останутся приводные ремни в этой сфере. Вам придется работать с ними и еще с одним человеком, кото­рый присоединится к нам сегодня вечером. Я бы предпо­чел, чтобы вы не курили, Поль, но если вам действительно хочется…

- С этим можно подождать, - сказал Субиз, положив в портсигар сигарету «Монтекристо», которую собирался закурить.

- И еще одно, - продолжал Реб. - Надо собрать све­дения обо всех танкерах мира, которые мы могли бы за­фрахтовать, начиная с сегодняшнего дня и до 31 декабря будущего года. Желательно также - надо ли об этом гово­рить, - чтобы операция была проведена в строжайшей тайне, при участии всех имеющихся в нашем распоряже­нии компаний, а если понадобится, и с помощью новых, специально для этой цели созданных.

- Вплоть до заключения контрактов на фрахтование?

- Да. Никаких ограничений, кроме тайны. Я хочу, чтобы никто ничего не заподозрил.

- Фрахтование судов с июля месяца при том, что реально использовать их можно будет только с 15 ноября, потребует немыслимых капиталовложении, к тому же прибыли не будет в течение нескольких месяцев, - заметил Субиз.

- Это обстоятельство я учел, Поль, - ответил Климрод. - Мы будем изучать каждый вариант в отдельности, сокращая, насколько возможно, периоды непроизводи­тельных расходов. Существует целая система ходов, кото­рая известна вам не хуже, чем мне. Но в крайнем случае я готов пойти на некоторые жертвы.

Операция началась с исходного капитала в пятьдесят миллионов долларов. Деньги поступали через множество банков, но в основном - от страховой компании и трех банков, в числе которых был «Хант Манхэттен», а также из Гонконга и от группы финансистов, объединенных ста­раниями Несима.

С самого начала, то есть с августа 1951 года, между Дэ­видом Сеттиньязом и Ребом Климродом была налажена совершенно особая система связи: срочные вызовы. Систе­ма эта была абсолютно необходима, так как Климрод по­стоянно исчезал, и зачастую на долгое время, как это про­исходило, например, с мая 1955-го по июнь 1956 года. Но на протяжении тридцати лет к срочным вызовам прибега­ли очень редко. Впервые систему применили в мае 1956 года. Кодовыми словами были «Бразилия», затем в той же фразе «Гаваи» и «Сан-Франциско».

Звонили издалека, из Рима. Сеттиньяз взял трубку сра­зу после того, как прочитал телеграмму, оставленную на его столе одной из секретарш; в тексте присутствовали три кодовых слова.

- Мне надо поговорить с ним, - сказал, не называя се­бя, незнакомый мужчина Сеттиньязу; он говорил по-анг­лийски с довольно заметным акцентом.

- Позвоните в Рио господину Хаасу. X, два А, С. Но­мер телефона…

- Будьте добры, - сразу прервал его собеседник, - я предпочел бы не делать этого. Не могли бы вы сами пере­дать ему кое-что?

- Конечно.

- Только два слова: «Шенкен-Дов». Называю по бук­вам…

- Больше ничего?

- Ничего. Спасибо.

Трубку повесили. Сеттиньяз сам позвонил в Рио и, ко­нечно же, попал на Диего Хааса. Он повторил ему эти два слова. Маленький аргентинец никак на них не отреагиро­вал, ограничившись лишь несколькими издевательскими замечаниями в адрес мерзкой погоды, которая наверняка установилась в Нью-Йорке, затем пригласил Сеттиньяза приехать на неделю-две в его дом в Ипанеме. Сеттиньяз чуть ли не открыто презирал Хааса, но ответил, что с ра­достью примет приглашение, как только представится сво­бодное время. И повесил трубку, даже не назвав имени Реба.

Таинственный звонок из Рима был, по сути, единствен­ным показателем, позволившим ему предположить, что информатором Климрода в данном случае был израильтя­нин по имени Яэль Байниш.

Доказательств, правда, не было.

И тот же звонок убедил его в том, что возвращение Климрода в начале лета 1956 года было вовсе не случай­ным.

Израильское нападение в Синае произошло 29 октября 1956 года в семнадцать часов. Французские и английские десантники раскрыли свои парашюты 5 ноября в семь пят­надцать утра. Через восемь дней главы арабских госу­дарств, собравшиеся в Бейруте, подтвердили свое намере­ние не открывать Суэцкий канал, и без того забитый обломками судов, затопленных по приказу Насера, и приостановить экспорт нефти во Францию и Великобрита­нию.

Поставки нефти с Ближнего Востока, основного района экспорта в эти две страны, сократились на восемьдесят процентов, а запасов оставалось всего на два-три месяца. 27 ноября после сообщения о постыдном отступлении франко-британских войск началось осуществление плана по борьбе с нефтяным голодом, предусматривающего по­ставку в Европу пятисот тысяч баррелей в день с амери­канских нефтяных скважин из стран Карибского бассейна я из Венесуэлы.

Канал был закрыт шесть месяцев. И чтобы попасть в Европу через Персидский залив, приходилось огибать ЮАР. Переход в одиннадцать тысяч триста морских миль, пли в двадцать одну тысячу километров, могли выдержать только суда с большим водоизмещением.

Реб Климрод наряду с Голандрисом одним из первых оценил будущее значение судов, впоследствии получив­ших название супертанкеров. Суэцкий кризис принес состояние большинству греческих судовладельцев: Ливаносу, Кулукундису, Эмбирикосу, Голандрису, Верготису, Энасису и Ниархосу. В лондонском «Королевском кафе» состоялся бурный праздничный ужин, где все они встрети­лись. Чистый доход Даниеля Людвига составил сто милли­онов долларов.

Что же касается Реба Климрода, который в течение по­следующих лет - точнее, с 21 ноября 1956-го до 1968 го­да - собрал под крыло восьмидесяти одной компании су­да, тоннаж которых перевалил за четыре миллиона тонн, если учитывать одни лишь танкеры, то размеры его прибылей с лихвой преодолели планку в полмиллиарда долла­ров всего за один год, и даже меньше.

Яэль Байниш рассказывает, что он участвовал в осуще­ствлении первоначального этапа операции «Кадеш», кото­рая преследовала двойную цель - ослабление палестин­ского мешка в Газе и взятие Шарм-аш-Шейха на крайних рубежах Синая. Он настоял, чтобы его включили в число шестнадцати десантников, которых должны были сбросить над Митлой, примерно в сорока километрах от Суэцкого канала. После благополучного приземления пришлось около двух часов идти пешком, пока он наконец не до­брался до памятника полковнику Паркеру, английскому губернатору, служившему в Синае между 1910-м и 1923 годами. На следующий вечер, 30 октября, Яэль увидел, как подходят подразделения 202-й бригады, за двадцать восемь часов преодолевшие триста километров, отделяю­щих Метлу от официальной израильской границы.

Байниш вернулся в Тель-Авив 6 ноября, его отдых за­кончился (ради этой «экскурсии» в Синай он отпросился на несколько дней в счет ежегодного отпуска).

В 1956 году ему исполнился тридцать один год, он имел чин капитана и пользовался влиянием в государственном аппарате Израиля, или, точнее, в разведке.

В Тель-Авиве ему сообщили, что объектом его дальней­шей работы будет Адольф Эйхман.

Примерно 25 или 26 ноября пришлось выехать в Рим. В начале декабря в итальянской столице он встретился с Ребом Климродом, и, по утверждению Байниша, они были рады увидеться «после недолгой разлуки». Байниш не уточняет, когда, почему и каким образом они встречались с Климродом в промежутке между этой датой и их послед­ним известным свиданием перед отъездом Климрода в Южную Америку и казнью Эриха Штейра.

Сеттиньяз знал Яэля Байниша только по имени.

Таррас же несколько раз бывал на Ближнем Востоке и дважды встречался с израильтянином. Тот даже посетил его летом 1978 года в рамках визита, в Нью-Йорк израиль­ской парламентской делегации. Он провел уик-энд в его доме в Мэне. Прошли уже годы со времени суэцкого кри­зиса, к тому же Байниш знал, с каким доверием относился Реб Климрод к Таррасу. Во всяком случае, на несколько вопросов он ответил.

Он признался, что всегда поддерживал «регулярный контакт» с Ребом. Примерно с 1950 года. «Я очень был рас­положен к нему, думаю, и он ко мне тоже».

Таррас не стал расспрашивать его о суэцком деле.

И тем более о Джетро - такая тайная организация, как у него, думал Таррас, могла быть создана только настоя­щим разведчиком.

Зато он спросил, сыграл ли Реб Климрод какую-нибудь роль в поимке Эйхмана.

Байниш сначала покачал головой, а затем сказал: кос­венную роль.

Реб Климрод хотел подключить к Нику Петридису и Полю Субизу - исключительно и непосредственно для проведения операции с танкерами - еще одного человека, двадцатидевятилетнего ливанца Несима Шахадзе.

Насколько Субиз с его не очень глубоким умом и склон­ностью порисоваться с самого начала поразил- нью-йорк­ского адвоката, настолько этот «новобранец» показался ему тогда человеком, в выборе которого Климрод на этот раз ошибся.

Несим Шахадзе был до смешного беспечным молодым человеком, слащавым, с писклявым женоподобным голо­сом и повадками богатого сыночка из арабской семьи; та­кого должны были больше занимать женщины и сладости, нежели финансы; достаточно одного взгляда на подобного юнца, и заранее можно себе представить, каким он будет к пятидесяти годам, а уж если говорить о Несиме, то навер­няка - пузатым и лысым.

У Ника Петридиса была и другая причина не слишком радоваться появлению на сцене этого ливанца: с самого начала он и его брат Тони были доверенными людьми Климрода в сфере судоходства. И Тони, и сам Ник счита­ли, что наладили дело очень хорошо. За необыкновенно короткий срок, начав с простого грузового судна, они при­обрели шестнадцать танкеров, затем создали целый флот, по тоннажу уступавший лишь флоту Даниеля Людвига, который, между прочим, начинал в тридцатых годах; и уже недалек был час, когда и Людвига они оставят позади. Ник и Тони полагали, что столь необычайное расширение этой сферы бизнеса частично было и их заслугой. И то, что Реб подключил к ним Субиза, возмутило Петридисов. Од­нако блестящие достоинства француза, его очевидные та­ланты в значительной степени смягчили удар, нанесенный их самолюбию.

К тому же грандиозные проекты, о которых сообщил Реб, в чем-то оправдывали усиление штаба.

«Но дойти до того, чтобы навязывать нам этого липкого, как рахат-лукум, типа!»

Несим прибыл в Канны на закате. Именно в этот мо­мент Субиз случайно оказался у окна. Вереница из четы­рех «роллс-ройсов» сразу привлекла его внимание. Ба­тальон блондинок с пышными формами, посыпавшихся из машин наподобие десанта в Порт-Саиде, еще больше за­интриговал его. Субиз засмеялся и сказал: «Взгляните-ка на это!» Реб и Ник подошли к окну. И тут они увидели Несима, величественного, раскованного и даже немного напыщенного. В отель он вошел с видом человека, недавно купившего его. Заметив насмешливый блеск в глазах Климрода, Субиз позволил себе заметить:

- А вы нам ничего не говорили о ливанце!

- Это, разумеется, он, - ответил Реб, явно забавля­ясь. - Теперь нам недолго ждать.

Тем не менее ливанец задержался минут на тридцать, но наконец тихонько постучал в дверь номера, где уже пять часов проходило совещание. Субиз пошел открывать. Вошел Несим, грузный толстощекий малый; на указатель­ном пальце его левой руки блестел бриллиант в несколько каратов. Он поздоровался с Субизом на чистейшем фран­цузском языке, с Ником Петридисом - на английском (тонюсеньким, еще не ломавшимся голосом студента Хэр-роу-колледж), а с самим Ребом - на немецком. Затем сел и на протяжении двух часов не произнес ни слова; иногда. глаза ливанца закрывались сами собой, будто его неудер­жимо клонило в сон, при этом он абсолютно не реагировал на удивленные взгляды, которые время от времени броса­ли в его сторону американец и француз. Невозмутимый Реб продолжал деловую дискуссию. Он излагал одну из своих магистральных идей по поводу нефтяных перевозок: оборудовать столько судов, сколько возможно, и таким об­разом, чтобы в случае необходимости перевозить другие грузы, дабы исключить обратные порожние и, следова­тельно, нерентабельные рейсы между Европой и Персид­ским заливом, а также другими нефтяными регионами (в то время новая идея).

Наконец перешли к чудовищно сложным расчетам, включающим множество параметров, в том числе валют­ные курсы. Субиз, учившийся в Политехнической школе, не считая других учебных заведений, попытался подвести итоги.

Тогда своим тихим тоненьким голоском Несим произнес:

- Не тратьте зря время, пожалуйста. Точные цифры таковы…

И начались ошеломляюще сложные подсчеты, которые он производил в секунду.

Из всех Приближенных Короля Несим определенно был самым оригинальным, за его кажущейся апатией скрывался поистине дьявольский ум. Никто, кроме него, не назы­вал Реба на «ты» - за исключением Диего, но Диего не был Приближенным Короля, он был всего лишь его тенью, к тому же один Несим считал быстрее Реба, в этом отно­шении он был просто гений. Но ливанец обладал и други­ми талантами, столь же скрытыми, как первый: два чело­века попытались нарушить беспредельную монополию крупных компаний в нефтяном бизнесе, напрямую всту­пив в контакт с эмирами, производителями черного золо­та. Одним из них был Людвиг, и если частично ему и уда­лось преуспеть в этом, тем не менее он навлек на себя много неприятностей, в частности всеобщий бойкот, кото­рый нанес ему большой ущерб. Вторым был Реб, и в его случае все произошло без малейших осложнений благода­ря гармоничной игре камерного оркестра в составе Петридиса, Субиза и Несима Шахадзе. Партию виолончели ис­полнял швейцарский банкир по имени Алоиз Кнапп.

Тот Кнапп, которого Реб Климрод, может быть, никогда бы не встретил, не случись необыкновенной и трагиче­ской истории в Цюрихе.

36

Молодая пара вошла ровно в десять часов утра. Банк был расположен - он находится там и сейчас - на Бан-хофштрассе, главной артерии города, соединяющей вокзал с Бурклиплац, что на берегу Цюрихского озера.

Это было роскошное, но строгое учреждение, где разго­варивали только вполголоса, стены его украшали дорогие картины, повсюду - белый мрамор, ящики с красной ге­ранью и выставленные наподобие церковных ковчежцев кофры с целым набором золотых монет всевозможной че­канки и разноцветными иностранными банкнотами, часть которых была особенно экзотична. Стук упавшей зажи­галки вполне мог прозвучать здесь, как гром средь ясного неба или как сигнал всеобщей тревоги.

Вошедшие были необыкновенно красивы.

Но как-то не сочетались друг с другом.

На ней был белый костюм от Кристиана Диора, на шее - сказочное колье из изумрудов и бриллиантов; это была самая красивая из женщин, когда-либо касавшихся туфелькой от Шарля Журдана пола швейцарского банка. И в самом деле, от одного взгляда на нее у Тадеуша Тепфлера, тогда двадцатишестилетнего помощника директора, дух перехватило.

Труднее, пожалуй, объяснить, почему спутник молодой женщины также произвел большое впечатление на Тепфлера: в движениях этого очень высокого и худого человека ощущалась какая-то скрытая сила, а глаза были удиви­тельно светлые и задумчивые. Но главное, облик его ни­как не вязался с обликом этой фантастически красивой женщины: на нем была простая полотняная рубашка ли­нялого голубого цвета с клапанами на плечах и нагрудных карманах; брюки того же оттенка и из такой же ткани; черные кожаные мокасины, тщательно вычищенные, но далеко не новые. А через плечо переброшен ремень хол­щовой сумки цвета хаки.

Тепфлер помнит, что первой к окошечку подошла мо­лодая женщина. Облокотившись на стойку, она одарила служащего изумительной улыбкой:

- Вы говорите на шаматари?

- Нет, мадам, - ответил тот. - Очень сожалею. Он и слова-то такого никогда не слышал.

- Даже самых простых выражений не знаете?

- Очень, очень сожалею, но действительно не знаю, мадам, - сказал служащий.

Новая улыбка, еще лучезарнее первой, если такое воз­можно.

- Ничего страшного, - продолжала молодая особа. - Я просто хотела узнать, и только.

Мужчина тоже подошел и, вопросительно приподняв бровь, молча встал рядом.

- Ни слова не знает, - сказала ему женщина. - По­разительно, но это так.

Ее спутник тоже облокотился на стойку кассы, положил сбоку сумку и спросил служащего:

- Но, может быть, вы говорите по-английски? Разговор и шел на английском.

- Да, сэр, - ответил служащий, начинавший поти­хоньку нервничать.

- А по-немецки?

- Я говорю и на немецком, - сказал служащий, кото­рого звали Вольфганг Рудольф Мюллер.

- А по-французски?

- Да, сэр. По-французски тоже.

- Может быть, и по-итальянски?

- Немного и по-итальянски.

- Но на испанском, идише, иврите, португальском, арабском и польском не говорите?

- По его лицу не скажешь, что он говорит по-поль­ски, - сказала женщина. - Это очевидно. Третья улыбка по адресу служащего:

- Не думайте, пожалуйста, что вас хотят обидеть. По правде говоря, у вас очень привлекательное лицо. Просто непохоже, что вы знаете польский.

- Да, господа, - сказал служащий. - Ни одного из этих языков я не знаю. Поверьте, я очень огорчен.

Тадеуш Тепфлер перехватил тревожный взгляд своего подчиненного и решил, что настало время вмешаться. Он сделал несколько шагов по направлению к кассе и, подой­дя, услышал, как мужчина доброжелательно объяснял служащему:

- Несмотря на первоначальное затруднения, я, тем не менее надеюсь, что мы сможем разобраться в этом деле вместе.

- Может быть, я могу помочь вам, господа? - спросил прибывший на помощь Тепфлер. - Господин…

- Слим Сапата, - совершенно невозмутимо и даже га­лантно назвал себя посетитель. Но сразу же после этого указательным пальцем более десяти сантиметров длиной подозвал Тепфлера и прошептал ему на ухо: - Но это псевдоним. Я здесь инкогнито. И был бы вам очень при­знателен, если бы вы помогли мне сохранить его.

«Он сумасшедший, - подумал Тепфлер. - Или куби­нец». В последние месяцы в Швейцарии появилось много кубинцев с вывезенным капиталом, на который после свержения Батисты и прихода к власти Фиделя Кастро но­вые хозяева Гаваны посматривали с вожделением.

- Я хотел бы просто получить чек, - сказал мужчи­на, - и снять вклад.

- Нет ничего проще, - ответил Тепфлер с безоблач­ным спокойствием, которого ему так недоставало в его бессонные ночи. - Как только мы убедимся, что вы оказа­ли нам честь, открыв у нас свой счет…

- Именно так, - сказал посетитель. - Но у меня нет с собой чековой книжки. Могу я воспользоваться чеком ва­шей кассы?

Тепфлер объяснил, какие мелкие формальности необ­ходимы для этого. После чего сам он и весь персонал бан­ка, как и вся Швейцарская конфедерация в целом, будут полностью к услугам господина Сапаты. Особенно если нумерованный счет.

- У вас такой счет?

- Да, - ответил мужчина.

Они перешли в соседний, более изолированный каби­нет. Приступили к выполнению формальностей. «Слим Сапата» грациозно протянул пальцы для снятия отпечат­ков, назвал секретный код сейфа, указал номер не менее секретного счета, свои инициалы РМК и даже согласился показать свой паспорт…

РЕБ МИХАЭЛЬ КЛИМРОД

Имя было совершенно незнакомо Тадеушу Тепфлеру. Быстро доложив обо всем начальнику, он пошел в кассу за чеком.

- Все в порядке, - кажется, так сказал он, вернув­шись. - Вы должны лишь указать сумму, которую снима­ете.

- Мне нечем писать, - мягко сказал Сапата-Климрод.

Только в этот момент Тепфлер обратил внимание на странное поведение молодой женщины и просто растерял­ся: она расположилась на низком мягком диване с совер­шенно явным намерением немного поспать. Дама успела снять туфли и чулки, а теперь расстегивала костюм от Ди­ора.

На ней уже ничего не осталось, кроме бюстгальтера и маленьких кружевных трусиков.

- Какие-нибудь проблемы? - спросил Сапата-Клим­род.

Тепфлер поперхнулся и уставился в стол…

- Никаких, - ответил он. - Абсолютно никаких.

…а на столе лежал один только чек. Он смотрел на него сверху, с другой стороны, но, разумеется, мог прочесть цифры. Большая загорелая рука начертала сначала кро­шечную «1», затем первый нолик, размером не больше единицы….

- Когда я мелко пишу, - серьезно объяснил Сапата-Климрод, - мне кажется, что я меньше трачу. Второй нолик, затем третий…

- Нельзя ли принести одеяло, - сказала женщина. - Мне немного холодно.

Тепфлер машинально поднял глаза и тут же обругал се­бя за это. Теперь она была абсолютно голой, улеглась на диван, положив голову на ладони, а пятку правой ноги - на пальцы левой.

- Этот господин пойдет относить наш чек и соблагово­лит принести тебе одеяло, дорогая, - сказал Сапата-Климрод. - Не так ли, любезный?

- Непременно, - ответил Тепфлер. - Как вам будет угодно.

Он начинал терять почву под ногами. И обратился к че­ку: …пятый нолик, шестой, седьмой…

«Mein Gott! - подумал Тепфлер. - Это и вправду су­масшедшие!»

…восьмой нолик, затем цифра три, далее запятая и в конце - цифра 45.

- Вот, пожалуйста, - сказал Сапата-Климрод, пере­вернув чек на девяносто градусов.

Его серые глаза пристально Смотрели на Тепфлера, ров­но ничего не выражая.

Тепфлер поперхнулся.

- Извините меня, - заговорил он, - вы забыли напи­сать сумму прописью. А также не поставили запятую,

Сапата-Климрод, очень удивившись, снова взял в руки чек.

- Ну нет же, - сказал он, - запятая на месте. Три - запятая - сорок пять. Все точно. Вот она. Дорогая? По­дойди на секунду, пожалуйста.

- Очень красивая запятая, - прозвучал голос молодой женщины. - Право, я не понимаю, чем она может не уст­раивать. Эти банкиры невероятно придирчивы. Все они одинаковы: берут ваши деньги с удовольствием, а вот от­давать…

Тепфлер, немного наклонившись вперед, чтобы полю­боваться ее коленями, заметил чуть сдавленным голосом:

- Извините, господин, но если вы оставите эту запя­тую там, где она есть, сумма составит один миллиард швейцарских франков.

- Речь идет не о швейцарских франках, а о долла­рах, - ответил Сапата-Климрод. - И точная сумма - один миллиард три доллара сорок пять центов. Я ручаюсь, что три доллара сорок пять центов действительно лежат на моем счету. Что же касается остального, то здесь я не со­всем уверен. Вам придется проверить. И, пожалуйста, не забудьте одеяло на обратном пути.

И тогда с Тадеушем Тепфлером что-то стряслось.

Он был швейцарцем, сыном, внуком, правнуком и праправнуком банкиров. Семья Тепфлеров была связана с банковским делом около трехсот лет. «Когда мой дедушка заговаривал о Банке, мы все умолкали на минуту».

Выйдя из кабинета, где он оставил пару, Тадеуш Тепфлер вдруг захохотал, как безумный. Конечно, смех этот был нервный, но он не мог его сдержать.

В тот же день Тепфлер совершил еще один дикий посту­пок - без стука вошел в кабинет человека, которого нена­видел больше всего на свете: к Отмару Брокману, началь­нику отдела кредитов.

- Там, внизу, - сказал он, - человек в плетенках вы­ставил нам счет в миллиард долларов.

После чего в припадке безудержного смеха чуть не сва­лился на пол. Очередной приступ веселости наступил у не­го из-за одной детали: «Какого черта я сказал «в плетен­ках»?»

- Вы пьяны, Тепфлер, - сказал Брокман.

Тепфлер сумел наконец положить чек на крышку сто­ла. Он хотел сказать что-то вроде «взгляните сами», но бе­зумный смех мешал ему артикулировать.

Брокман бросил взгляд на чек и пожал плечами:

- Это сумасшедший. Оповестите потихоньку полицию.

И вдруг будто щелчок сработал. Он снова взял в руки чек, внимательно изучил его. Встал. Подошел к маленько­му стенному сейфу, достал оттуда записную книжку и пролистал ее.

Затем вернулся к столу и снял телефонную трубку.

В тот день в десять двадцать пять утра Алоиз Кнапп находился в большом зале отеля Долдер - дом 65 по Курхауштрассе в Цюрихе. Он был вице-президентом Ас­социации швейцарских банкиров, президентом которой, по традиции, являлся частный банкир из Базеля, и в этом качестве принимал участие в ежемесячном собрании ее членов. Когда его позвали к телефону, он в первую мину­ту рассердился. Но не показал виду: и в человеческом, и в профессиональном смысле Кнапп был холоден, как сама смерть. В 1960 году ему было ровно пятьдесят.

- Что вас дернуло звонить, Брокман?

Выслушав его, он спросил:

- Проверка проведена полностью?

А затем сказал:

- Еду.

Около одиннадцати он был на месте. Брокман и моло­дой Тепфлер, скромно стоявший поодаль, ждали его.

- Где он?

Кнаппа провели в кабинет на первом этаже.

- Может быть, следует постучать, прежде чем вой­ти, - ненавязчиво подсказал Тепфлер, который либо ут­ратил желание смеяться, либо сумел достаточно овладеть собой, чтобы не дать волю смеху в присутствии Алоиза Кнаппа, спустившегося со своего Олимпа.

Кнапп постучал, его пригласили войти; переступив по­рог, он прикрыл за собой дверь. Пробыв внутри десять-пятнадцать минут, Кнапп вышел, лицо его чуть побледнело, а на правой щеке красовался очень характерный отпечаток красной помады в форме губ. Кнапп посмотрел на Тепфлера:

- Он хочет общаться с нами только через вас. Вы и есть Тепфлер, не так ли? Идите же к нему. Входите.

В полном недоумении Тепфлер вошел в кабинет. Он ус­пел услышать вопрос Брокмана и ответ Кнаппа.

Брокман спросил:

- Миллиард долларов! Это безумие. Что будем делать?

- Платить, - ответил Кнапп.

В кабинете Тепфлер увидел, что молодая женщина сто­ит на диване, закутавшись в одеяло, которое он ей принес. Мужчина был раздет по пояс, а лицо разрисовано губной помадой, как у индейца сиу, отправляющегося на тропу войны. Мужчина мило улыбался:

- Как вас зовут?

- Тадеуш Тепфлер.

- Я обожаю Тадеуша, - сказала женщина. - Он просто душка.

- Можно вас называть просто Тадеуш? - спросил мужчина. - А меня, пожалуйста, зовите Реб. Кстати, Та­деуш, я хотел бы получить этот миллиард в купюрах по сто долларов, не больше. Крупных купюр не надо, прошу вас. Вам только придется сложить их в кучу где-нибудь.

- Что же касается трех долларов и сорока пяти цен­тов, сказала женщина, - мы предоставляем выбор вам: либо три доллара сорок пять центов одной бумажкой, либо мелкой монетой. Нет, подождите, лучше пусть будут мо­неты: немецкие туалеты, где приходится платить за вход, если ты дама, и не нужно, если ты мужчина, - ведь вы понимаете, о чем я говорю, - абсолютно невыносимы.

Только в этот момент впервые (и это ощущение будет усиливаться в последующие часы) у Тепфлера закралось подозрение, что здесь что-то не так. Конечно, то, что кто-то мог представить такой чек, само по себе было уникальным фактом. Согласен. Но по реакции Кнаппа ясно: этот сероглазый мужчина действительно мог войти в швейцар­ский банк - неважно, крупный он или нет - и потребо­вать астрономическую сумму в миллиард американских долларов. Да, это подтверждало, что клиент владел совер­шенно невероятным состоянием. Но в мире насчитывалось еще несколько человек не менее богатых - конечно, их всего лишь горстка, но они есть. А тут что-то другое.

Во-первых, человек этот неизвестен. Тепфлер чуть ли не читать учился по финансовой прессе под наблюдением своего грозного деда. Он по именам и в лицо знал Говарда Хьюза, Ханта, Гетти, Гульбекяна, Онасисов и каких-то там Ниархосов, последние двое были мультимиллиардерами второго ряда. Он знал даже о существовании Даниеля Людвига, неизвестного или почти неизвестного никому в, мире. Но Климрод? Кто, черт возьми, когда-нибудь слы­шал об этом Климроде?

- Чем могу быть полезен? - спросил Тепфлер.

- Я хочу мартини со льдом, того и другого побольше, - сказала женщина. - Еще шампанского и икры. Насчет икры позвоните от моего имени шаху Ирана, у него есть несколько баночек хорошего качества. Скажете, что звоните от Чармен, он в лепешку расшибется.

- Какая-нибудь особая марка шампанского? - осведо­мился Тепфлер.

- «Дон Периньон-1945», розовое, пожалуйста. Три-че­тыре обычные бутылки для начала. Больших емкостей не надо. Вино выдыхается. Реб!

- Да, дорогая.

- Ты должен подарить десять - пятнадцать миллионов этому молодому человеку. Он действительно милый.

- Я подумаю об этом, - ласково ответил мужчина. - Как только они оплатят мой чек. Боюсь, что для этого по­надобится некоторое время. Тадеуш!

- Слушаю, сэр.

- Я бы не отказался от гамбургера, если это вас не очень затруднит. Во Франкфурте их готовят превосходно, кормят ими американских солдат, расквартированных в Германии. Не могли бы вы позаботиться об этом, Тадеуш?

- Конечно, конечно, сэр, - ответил Тепфлер. - С ра­достью.

Он попробовал выдержать испепеляющий взгляд серых глаз, но в конце концов вынужден был отвернуться. «Этот человек не сумасшедший, вовсе нет, - таков был первый вывод, к которому он пришел, дальнейшее лишь укрепило его в этом убеждении, - Может быть, он просто развлека­ется. Зато она…»

Да, какой бы необыкновенной красавицей она ни была, сомнений не оставалось: женщина была ненормальной, просто сумасшедшей. В ее безудержной веселости молодой Тепфлер разглядел болезненное и безнадежное возбужде­ние.

В кабинете Алоиза Кнаппа, куда в этот день он вошел впервые, Тадеуш Тепфлер застал группу людей: обстанов­ка сильно напомнила ему военный совет. Штаб собрался в полном составе, и, более того, через час на помощь явился старый почтенный Жакоб Фюссли; ему исполнилось уже семьдесят восемь лет, но только три года назад он решился уйти на пенсию и передать свой пост Алоизу Кнатту.

- Что нового, Тепфлер? Но не называйте его фамилии.

- Они хотят шампанского, но не какого-нибудь, а осо­бого, икры - тоже особой, а также гамбургеров - но только…

- Не паясничайте, прошу вас, - прервал его Кнапп. - Садитесь, Тепфлер. И слушайте. Наш клиент желает об­щаться только с вами. Следовательно, с этой минуты вы освобождаетесь от всех других обязательств и обязанно­стей. Вы будете поддерживать постоянный контакт, во-первых, с вашим клиентом, во-вторых, со мною и господи­ном Фюссли. Ваша задача проста: выполнять все просьбы клиента до тех пор, пока сумма расходов не превысит ста тысяч франков. По поводу любых затрат, превышающих этот предел, вы должны обращаться к господину Фюссли или ко мне. Вы женаты?

Тепфлер ходил пока в женихах. Кнапп снисходительно кивнул: хотя бы эта новость оказалась хорошей. И загово­рил снова:

- Понадобится некоторое время, чтобы собрать сум­му…

- Он хочет, чтобы все деньги были в сотенных купю­рах, не крупнее, - вставил Тепфлер, осмелившийся пре­рвать Великого Маниту.

Кнапп закрыл глаза. Затем открыл их:

- В таком случае нам понадобятся еще два дня. А в об­щей сложности три. В течение этих трех дней, Тепфлер, вы - на круглосуточном дежурстве. Если наш клиент, или ваш, пожелает, как уже бывало, не покидать нашего банка до тех пор, пока не получит по чеку деньги, вы оста­нетесь здесь вместе с ним. То есть с ними. Прощупайте по­чву, Тепфлер, попытайтесь узнать их намерения. Если они захотят ночевать у нас, мы переоборудуем зал Виль­гельма Телля под квартиру, а вам поставим раскладушку.

Тепфлер посмотрел на Кнаппа с безграничным удивле­нием. Он вдруг подумал, что Кнапп тоже сошел с ума, а с ним Достопочтенный Фюссли и все члены штаба - все, кроме него самого.

- Ночевать здесь? В банке?

Холодный взгляд пронзил его насквозь. Кнапп обернул­ся к «публике»:

- Мы с господином Фюссли хотели бы остаться втроем с Тепфлером.

«Публика» удалилась. Тепфлер остался один с двумя Великими Маниту.

- Тепфлер… - заговорили в унисон Достопочтенный Фюссли и Алоиз Кнапп.

- Прошу вас, господин Фюссли… - вежливо обратил­ся Кнапп к бывшему патрону…

- Нет, нет, никак нет, Алоиз, - забормотал Достопоч­тенный. - Вы теперь вcем руководите. А через несколько секунд добавил: - И слава тебе, господи.

- Тепфлер, - сказал Кнапп, - вы прекрасно понима­ете, что мы столкнулись с ситуацией, беспрецедентной в истории швейцарских банков.

- И очень похоже, банков всего мира, - заметил До­стопочтенный.

- Мы примем вызов и преодолеем все трудности, - продолжал Кнапп, - проявим выдержку, деловую сме­калку, оперативность и умение хранить тайну - тайну, Тепфлер! - то есть те качества, что принесли нам славу, богатство и возможность гордиться нашим учреждением.

Тепфлер почтительно поднял указательный палец:

- Можно задать вопрос, сэр?

- Да, мой мальчик.

- У нашего клиента действительно миллиард долларов на счету?

«Не следовало задавать этот вопрос», - подумал он в следующую секунду. Оба Маниту испепелили его взгля­дом.

- Не заставляйте нас думать, что вы не совсем в здра­вом уме, Тепфлер. У нас могут возникнуть опасения отно­сительно последствий выбора, который сделал наш кли­ент, потребовав, чтобы все контакты с ним осуществлялись через вас. Никто в целом мире не держит миллиарда долларов на банковском счету, Тепфлер. Про­сто наш клиент располагает правом кредита на сумму, превосходящую этот предел, и особые отношения, которые мы с ним поддерживаем, ставят нас перед необходимостью удовлетворить его просьбу.

Кнапп глубоко вздохнул и добавил:

- Тепфлер, в пятницу в пятнадцать часов мы закрыва­ем банк для посетителей, официальный предлог - неболь­шая внутренняя реконструкция. До тех пор банк должен работать как обычно, по крайней мере будем на это наде­яться. За исключением того, что семьдесят мужчин и жен­щин будут работать день и ночь, собирая необходимые нам купюры. У нас нет миллиарда по сто долларов, Тепфлер, здесь их умопомрачительно мало, и придется обращаться во все банки нашей страны и всей Европы и, очень похоже, в американский эмиссионный банк. Надо, чтобы сработал гигантский механизм - самолеты и спецэшелоны - в масштабах всего мира. И если мы достигнем цели за три дня, то это чудо можно будет объяснить лишь вмешательством божественной десницы. И вы будете замыкающим в этой цепи, Тепфлер. Вас зовут Тадеуш?

- Да, сэр.

- Тадеуш, остается последний пункт, на который я и господин Фюссли хотели бы обратить ваше внимание: не­сколько минут назад в этом кабинете, помимо господина Фюссли, вас и меня, находились еще пять человек, пред­ставляющих руководство нашего банка. Они не знают имени нашего клиента. Следовательно, вместе с Брокманом его знаем только мы четверо. А теперь вот что, Тепф­лер: если кто бы то ни было в этом банке, а тем более за его пределами, по вашей вине, даже если вы просто разго­вариваете во сне, окажется в курсе свалившейся на нас ка­тастрофы, а тем более узнает имя человека, которому мы ею обязаны, то, клянусь Богом, я сделаю так, что вы не найдете потом и самой скромной работы, даже места до­рожного рабочего. Я лично позабочусь об этом. Тадеуш, и пусть на это уйдет весь остаток моей жизни! Я ясно выра­зился, Тадеуш?

- Да, сэр. Предельно ясно.

- А теперь ступайте, мой мальчик. И старайтесь изо всех сил.

Они действительно расположились в зале Вильгельма Телля. Туда привезли спальный гарнитур на две комна­ты - его предоставил на время Долдер Гранд Отель. При­шлось пробить одну стену - для того чтобы вход во вновь оборудованную квартиру не привлекал особого внимания и попасть в нее можно было бы из соседнего дома либо че­рез задние помещения банка.

И тут началось: в течение нескольких часов каждый изощрялся как мог. Понадобилась, конечно, ванная ком­ната. Затем кухня - во-первых, чтобы разогревать блюда, заказанные на стороне, во-вторых, чтобы было где рабо­тать специалисту по гамбургерам, которого в тот же день привезли на самолете из Франкфурта вместе с его инстру­ментарием и запасом продуктов.

Далее - телефонная связь, в общей сложности пять ли­ний.

- Мне надо сделать несколько звонков, - объяснил мужчина Тепфлеру. - Но ни в коем случае я не хотел бы перегружать банковские каналы связи. Я бы себе этого не простил. Но пока я решу, что делать, хотел спросить, если это, конечно, не слишком обременительно: нельзя ли нам оборудовать небольшой зал для просмотра фильмов? Ма­дам Сапата обожает кино, особенно Хемфри Богарта. Не могли бы вы взять это на себя, Тадеуш? Было бы очень любезно с вашей стороны.

И действительно, мужчина звонил беспрерывно.

Тепфлер улавливал обрывки разговоров на самых раз­ных языках.

Что касается женщины, то первоначальное интуитив­ное ощущение Тепфлера с каждым часом обретало харак­тер все большей уверенности: «Ее надо вязать, она совсем безумная». Но у Тепфлера не было никакого желания шу­тить по этому поводу. Наоборот, его мучила какая-то не­понятная тоска. Да и могло ли быть иначе, если видишь, какую любовь и нежность ОН питает к НЕЙ. И какое у него ангельское терпение…

Первый день был довольно беспокойным из-за беготни, которую старались скрыть от посетителей банка и служа­щих, не знающих, что происходит.

Но вечером, после закрытия, все успокоилось. Зал Вильгельма Телля находился на первом этаже и обычно использовался для приемов. На всякий случай его изоли­ровали от остальных помещений, а на ночь поставили двух дополнительных стражей (но они ни разу не видели пару и даже не подозревали о ее присутствии). Инструк­ции, полученные Тепфлером от Кнаппа, не вызывали ни­каких вопросов:

- Тадеуш, вы остаетесь с ними. Я прошу вас об этом в порядке личного одолжения. Потом вы получите какой хо­тите отпуск, и мы вместе обсудим, чем вы у нас займетесь в будущем. Но не оставляйте их ни на минуту, Тадеуш, и постарайтесь быть как можно любезнее. Если нужно, по­давайте им обед, выполняйте все их прихоти. Тадеуш! Во всем доверяйтесь нашему клиенту, у него есть особые при­чины вести себя так…

Тепфлер считает, что с первой минуты Кнаппу было известно о душевной болезни женщины и о том, что вся эта немыслимая трехдневная комедия была задумана только, для того, чтобы «позволить человеку, назвавшемуся Климродом, - ведь тогда я думал, что это всего лишь псевдоним, и даже предполагал, что речь идет о Даниеле Людвиге, которого я никогда не видел, хотя наш посети­тель показался мне слишком молодым, чтобы быть Людви­гом, - позволить ему, как бы это сказать, разыграть спек­такль перед женщиной, в которую он был безнадежно влюблен. А может быть, он пытался хоть на несколько ча­сов проникнуть в ее мир, мир безумной…

Так называемый Климрод всегда знал, на что идет…

Второй день был поспокойнее, по крайней мере отчасти. Пара расположилась на постой, окончательно устроилась, хотя и весьма экстравагантным образом. Весь первый этаж банка был закрыт для посторонних за исключением Кнаппа и Тепфлера. Накануне, в соответствии с высказанным молодой женщиной пожеланием, Тадеуш позвонил в Те­геран. К его великому удивлению, после того как он про­изнес имя Чармен Пейдж, с ним заговорили намного любезнее. Но он совсем уж остолбенел, когда к телефону подошел сам шах и деликатно стал расспрашивать о Чармен.

- Кажется, она очень хорошо себя чувствует… да, Ва­ше Величество, - ответил ошарашенный Тепфлер. - Она просто захотела немножко икры и поручила мне…

Тогда Его Императорское Величество сказал по телефо­ну, что Они прекрасно понимают ситуацию, и отдадут не­обходимые распоряжения, а также были бы признательны Тепфлеру, если бы он заверил мисс Пейдж в Их самых дружеских чувствах.

И действительно, икра была получена, прислана специ­альным самолетом: два величественных и очень молчали­вых иранца, явно дипломаты или тайные агенты, достави­ли ее прямо в банк через служебную дверь. «Это была не жизнь, а какой-то безумный сон», - говорит Тепфлер двадцать два года спустя.

Кризис наступил в конце второго дня. Как было предус­мотрено, для Тепфлера поставили раскладушку в малень­ком кабинете, расположенном через две комнаты от зала Вильгельма Телля. Он услышал крик около девяти часов, а перед этим - грохот разбитого стекла и глухие удары.

Он помешкал немного, но затем бросился в зал. Посту­чал. Ему разрешили войти. Тепфлер увидел, что мужчина старается удержать молодую женщину, отведя ей руки за спину, а она, блуждая глазами, брызгая слюной и тяжело дыша, яростно вырывается.

- Помогите мне, прошу вас, - сказал он. - Отнесем ее на кровать.

И тогда Тепфлер спросил, не надо ли позвать врача, на что ему ответили:

- Нет. Такие нервные припадки иногда случаются с моей женой. Я знаю, что нужно делать.

Муж был сверхъестественно спокоен. Тепфлер помог ему положить женщину на кровать, ей сделали укол. Ско­ро он подействовал.

- Теперь она поспит.

В бледно-серых глазах вдруг появилась такая бесконеч­ная, такая немыслимая печаль, что Тадеушу Тепфлеру показалось, будто мужчина сейчас заплачет. Он отвернул­ся…

- Тадеуш!

- Да, сэр.

- Спасибо.

Тепфлер кивнул головой. Он не знал, что говорить и что делать.

- Расскажите мне о себе, - очень тихо попросил Хозя­ин. - Есть у вас братья, сестры? Вы женаты?

Они разговорились, вернее, в глубокой тишине опустев­шего банка с полчаса говорил Тепфлер, он рассказывал о разном, в частности о грозном деде Антоне Густаве, Каза­лось, собеседник почти не слушает его, сидит с задумчи­вым видом, уставившись широко раскрытыми глазами в пустоту, но его вопросы свидетельствовали о том, что он слушает с огромным вниманием, которого, по мнению Тепфлера, вовсе не заслуживал его рассказ.

Наконец Тепфлер ушел и улегся на свою раскладушку. Заснуть не удавалось, нестерпимо мучила печаль. Через анфиладу дверей, которые он оставил открытыми на слу­чай, если что-то понадобится, Тадеуш видел, что свет в зале Вильгельма Телля все еще горит. В конце концов, промучившись часа два, Тепфлер встал и пошел узнавать, не нужно ли чего-нибудь.

- Ничего, спасибо, - ответил мужчина тихим и лю­безным тоном.

В этот момент он сидел у кровати, на которой спала мо­лодая женщина, и читал по-немецки Гомера в переводе Иоганна Бодмера - это была книга из личной библиотеки Алоиза Кнаппа.

«Он провел так всю ночь, я уверен. И утром все еще си­дел на том же месте…»

Но увидев их чуть позже вместе, Тепфлер заметил, что молодая женщина, Чармен Пейдж - так, видимо, звали ее - выглядела почти нормальной; сначала она казалась несколько заторможенной, что вовсе не мешало ей быть по-прежнему красивой, даже наоборот, затем, по проше­ствии нескольких часов, к ней вернулась ее веселость, по­рой переходящая в грубоватый юмор. Да, она казалась нормальной, если не считать беспокойного и лихорадочно­го блеска в фиолетовых глазах.

И вот наступил третий день, тот день, когда был собран миллиард.

В течение двух предыдущих суток бронированные гру­зовики все время подъезжали к банку, одни - непосредст­венно из Цюриха, то есть из других банков, которые, на­сколько было это возможно, опустошили все свои запасы американских долларов, но главное, машины шли из аэро­порта Клотер. Движение стало особенно интенсивным на третий день, но оно не слишком привлекало внимание по­сторонних глаз, поскольку банк закрылся раньше обычного. Деньги начали скапливаться. Никто в точности не мог определить, сколько места займет миллиард долларов, сложенных в пачки. В целях предосторожности вместо ма­ленькой комнаты, которая вполне могла оказаться слиш­ком тесной для этой цели, выбрали холл и решили склады­вать деньги посредине, на подстилках.

Тадеуш Тепфлер, чтобы чем-нибудь заняться, сам по­пытался сделать подсчет.

Связка из десяти купюр по сто долларов вместе с лен­точкой была почти в семь с половиной миллиметров тол­щиной. Чуть меньше - если бумажки были новые, чуть больше - если подержанные. Он остановился на средней величине. Таким образом получалось, что миллион долла­ров, сложенных в пачки из сотенных купюр вместе с лен­точками, образует кипу высотой семь с половиной метров.

Затем он измерил сотенную бумажку по длине и шири­не. И оказалось, что поверхность одной купюры равна ста пятидесяти с половиной миллиметрам, умноженным на шестьдесят шесть миллиметров.

Оставалось узнать, сколько денежных связок из 15,5 см на 6,66 см (умноженных на 7,5 метра по высоте) уместит­ся на одном квадратном метре.

Ответ: девяносто. «Девяносто миллионов долларов на одном квадратном метре, Боже милостивый! Сколько же денег уместилось бы в пяти комнатах!»

…Однако в миллиарде - тысяча миллионов.

А если тысячу разделить на девяносто…

Одиннадцать - запятая - сто одиннадцать квадратных метров.

Разумеется, при той же семиметровой высоте. Это вы­ходило за рамки здравого смысла. Если высота потолка в холле местами вполне соответствовала задаче, то добрать­ся до верха этой горы после того, как ее нагромоздят, было бы крайне затруднительно. «И если наш клиент захотел бы пересчитать эти кучи, ему понадобился бы вертолет или по меньшей мере альпинистское снаряжение».

Поэтому Тепфлер решил, что вместо девятисот девяно­сто одной кипы и пыли, которая взметнулась бы на семь с половиной метров вверх, лучше было бы ограничить высо­ту упомянутых кип. Разделив, например, каждую на пять частей. Это то, что надо.

«Четыреста пятьдесят пять куч… или четыреста пятьде­сят шесть», - он явно где-то ошибся.

Но результат показался ему вполне подходящим и ре­ально достижимым: таким образом миллиард можно было бы уложить штабелями высотой полтора метра на площа­ди приблизительно пятьдесят шесть квадратных метров.

«В любом случае все деньги уместились бы в холле, это уже неплохо. В каком-нибудь другом помещении - нет, а в холле - да».

Сложные расчеты Тадеуша Тепфлера оказались оши­бочными. Не совсем, но все же во многом. Головокружительная гора банкнот заняла более шести­десяти квадратных метров и местами немного превышала два метра. По той простой причине, что не удалось собрать достаточно купюр по сто долларов и пришлось иногда до­полнять недостающие суммы пачками в пятьдесят, двад­цать, десять, пять и даже в один доллар.

И это значительно увеличило объем сооружения.

Около семи часов, то есть вечером третьего дня, в зале Вильгельма Телля зазвонил телефон. Тепфлер, дожидав­шийся звонка с того момента, как отъехал последний бро­нированный грузовик, дрожа от возбуждения, взял труб­ку. Голос Кнаппа произнес: «Пора».

Они втроем спустились вниз; пара, обнявшись, шла чуть впереди молодого швейцарца.

В большом безлюдном холле поодаль от миллиарда банкнот стояли лишь Алоиз Кнапп и достопочтенный Фюссли, опиравшийся на трость.

Человек, назвавшийся Климродом - во всяком случае, так считал Тадеуш Тепфлер, - не подошел к сокровищу. Он замер, уставившись чуть вытаращенными глазами в пустоту, и даже тень юмора или веселости исчезла с его лица.

Молодая женщина, наоборот, медленно обошла гору де­нег и осмотрела ее.

- Миллиард долларов? - спросила она.

- Миллиард три доллара и сорок пять центов, - отве­тил Кнапп. - Просим нас извинить за задержку в оплате вашего чека.

Она исчезла за грудой денег. Но ее голос звонко прозву­чал под сводами холла:

- И все это принадлежит тебе, Реб?

- Да, - бесстрастно ответил мужчина.

- И сколько же раз по столько у тебя есть, Реб?

- Не знаю.

- Два раза? Пять? Десять?

- Не знаю.

Она снова оказалась в поле зрения четырех мужчин.

- А если я подожгу их, Реб? Могу я все это сжечь?

- Да.

- Правда, могу?

- Да.

Но он улыбнулся и сказал чарующе нежно:

- Только одновременно ты подожгла бы и банк.

- Купи банк.

- Ну зачем нам банк, любовь моя? Это очень грустное место, ты не находишь?

Она посмотрела на него, и вдруг слезы навернулись на ее глаза:

- Ты необыкновенно ласковый и нежный, Реб. Я люб­лю тебя.

- Я тоже люблю тебя, Чармен.

Она прислонилась к стене из долларов и заплакала - совсем беззвучно.

Сначала Тепфлер, затем Кнапп и наконец Фюссли от­вели взгляд, не в силах дольше глядеть на нее, на нее и на него - в тот момент он был похож на человека, которого распинают.

- Теперь можешь опять отвезти меня туда, Реб. Пусть они снова запрут меня.

Многочисленная охрана, расставленная снаружи, по знаку Кнаппа пропустила их обоих. Даже после того, как двери закрылись, Тепфлер не двинулся с места. Кнапп сказал ему:

- Идите домой, мой мальчик. Все кончено.

- Что мы будем делать со всеми этими деньгами?

- Возвратим их туда, откуда взяли. Что еще можно сделать?

Тадеуш Тепфлер кивнул. Разумеется. Теперь и он пошел к выходу.

- Тадеуш!

Повернувшись в полоборота, Тепфлер просто сказал:

- Знаю, я должен молчать.

Он ушел вслед за ними. И говорить с кем бы то ни было у него не было никакого желания. Тепфлеру больше хоте­лось плакать, ему тоже.

37

Чармен Пейдж умерла 17 января 1961 года. Обычно все рождественские праздники она проводила в кругу семьи. Вот и на этот раз она приехала в сопровождении двух сво­их эфиопок да еще другой женщины, как оказалось, врача, не отходившей от нее ни на шаг. В течение двух недель, которые она провела сначала в Нью-Йорке, затем в Коннектикуте, она выглядела вполне жизнерадостной даже веселой, хотя временами в глазах у нее опять появилась лихорадочная тревога, и швейцарка - ее звали Марта Ходлер, - заметив это, сразу тихонечко пря жалась к ней, чтобы вовремя оказать помощь. Но даль ничего не происходило, и Чармен с улыбкой говорила «Все хорошо, Марта…»

Она обожала детей Дэвида и Дианы Сеттиньяз, и в этом году, так же как прежде, привезла с собой неслыханное множество подарков, в том числе настоящее швейцарское шале из дерева и шесть полностью обставленных комнат и даже со смешной кукушкой, которая в самые неожиданные моменты высовывала головку из ящика и кричала хриплым фальцетом: «Детское время! У умных детей ро­дители без ума!»

И все это в масштабе один к десяти, включая трубу.

Так что слуги-гавайцы, когда им надо было сделать уборку в шале, установленном в глубине сада, вынуждены были ползать на четвереньках, а иногда даже на животе («игрушку» собирала специальная бригада плотников, прибывших на грузовом самолете из Цюриха).

Дети были в восторге. И, конечно, они изо всех сил уп­рашивали родных, чтобы им разрешили провести канику­лы в их собственном доме, в компании двоюродных брать­ев и друзей, с которыми они запирались в шале и проводили свои тайные совещания. В результате вечером, чтобы извлечь их оттуда и отправить в ванную, приходи­лось вести долгие переговоры с участием парламентеров. Они явно боготворили свою тетушку, способную приду­мать такое…

… Так же как боготворили ее все родственники, вклю­чая родителей Сеттиньяза и, конечно, его жену. Когда он пытался заговорить о том, что сам боязливо называл «нер­возностью» Чармен, они пожимали плечами. А иногда да­же упрекали в том, что он без конца муссирует эту тему. Чармен эксцентрична, но такой она всегда была, с самого детства, что же в этом нового и зачем волноваться по это­му поводу? Разумеется, они уже знали о ее браке с «этим Климродом», которого никто или почти никто не видел, кроме Дианы, встречавшейся с ним раза два. Им известна даже история с револьвером, когда она якобы стреляла в своего эфемерного мужа на ее яхте где-то в Средиземном море в начале весны 1956 года. (Дэвид, которому Джордж Таррас рассказал о подлинных обстоятельствах случивше­гося, открыл тайну жене.) Но дело выеденного яйца не стоило; не было никакого полицейского расследования, и, между прочим, кто знает, что там произошло на самом де­ле? Этот Климрод или как-там-бишь-его-зовут, вполне возможно, погнался за приданым, соблазнившись десятью миллионами Чармен, которая наверняка вышла за него из чистого сумасбродства, но так же быстро отделалась от му­жа: она ведь намного умнее всех в семье, и вряд ли найдет­ся мужчина - какой бы он ни был, - которому удастся заставить ее делать то, чего она не хочет. Этот Климрод, наверное, явился с тем, чтобы потребовать еще немного денег, и, пожалуй, никого бы не удивило, если б вдруг об­наружилось, что в действительности именно он пытался стрелять в нее, а Чармен, по своей известной доброте, не захотела передавать его в руки полиции.

И, кроме того, если бы Чармен была действительно неу­равновешенной, это было бы заметно. Да, она консульти­ровалась с врачами как в Соединенных Штатах, так и в Европе и не скрывала этого. Но ее ведь не положили в пси­хиатрическую больницу? Нет. Она жила в Швейцарии, в огромном и роскошном доме под Цюрихом, который при­обрела, и если там с ней находились один-два врача, то это просто ее очередная блажь, ведь держат же при себе дру­гие магов или астрологов.

- Дэвид, ну посмотрите на нее… В чем она ненормаль­на? Да, Чармен живет одна, я хочу сказать, без мужа и де­тей, но разве это запрещено? И почему женщине нельзя оставаться без мужа? Вы, мужчины, все одинаковы: когда один из вас отказывается жениться и иметь детей, вы гото­вы считать его чуть ли не героем. Но если женщина ведет себя так же, вы объявляете ее сумасшедшей…

Телефонный звонок раздался в ночь с 16 на 17 января, около двух часов утра - в восемь утра по европейскому времени. Сеттиньяз сам снял трубку, голос с немецким ак­центом произнес:

- Случилось несчастье, господин Сеттиньяз. И очень большое.

В Цюрихе они с Дианой наняли машину и поехали на юго-восток, в сторону Вадуца в Лихтенштейне, но ехать так далеко им не пришлось. Дом находился среди велико­лепных гор, окружавших озеро Валензе. Марта Ходлер ждала у ворот, глаза ее распухли и покраснели от слез:

- Никогда себе этого не прощу, господин Сеттиньяз. Никогда в жизни.

И снова заплакала. Она жила при Чармен семь лет и была не единственным врачом, постоянно дежурившим около нее: Чармен находилась под наблюдением еще двух врачей, не считая сестер, которые день и ночь не сводили с нее глаз, сменяя друг друга. Роскошный дом с огромным штатом прислуги и так называемых секретарей был, в сущности, частной психиатрической клиникой для одной больной, которую оберегали от нее самой.

- Вчера вечером, как часто бывало, мы смотрели фильм. Она казалась совсем спокойной, спокойнее, чем обычно, и абсолютно здраво обо всем рассуждала. Я не мо­гу простить себе именно этого: столь ясное сознание долж­но было насторожить меня…

После возвращения из Соединенных Штатов с ней слу­чился припадок, но довольно непродолжительный. Как всегда.

- Из-за детей, которых она видела у вас. Поездка к вам всегда на нее так действовала. Если бы это зависело от меня, я бы ее никогда к вам не пустила.

Но по всем признакам она очень скоро преодолела кри­зис. Самыми тревожными и трудными в ее случае были именно эти периоды временного ослабления болезни, ког­да она становилась нормальной.

- В последние два года сознание ее все реже и реже от­ключалось настолько, чтобы забыть имена самых дорогих ей людей. Прежде она и мужа-то не узнавала… Но ей как будто становилось лучше, в прошлом году они вдвоем про­вели три дня в Цюрихе, и он сказал, что все прошло не со­всем плохо. Только по возвращении наступил рецидив, который продлился целый месяц…

Чармен вернулась к себе в комнату в одиннадцать ча­сов. Эфиопки уложили ее. Один из врачей принес лекарст­во, которое помогало ей уснуть и в общем и целом успоко­ило окружающих, так как все были уверены, что она будет спать глубоким сном по меньшей мере восемь часов.

- Мы нашли таблетки у нее под подушкой. Она сдела­ла вид, что приняла их, и притворилась, будто засыпает…

Обе эфиопки ночью всегда находились рядом с ней, ес­ли, конечно, не было мужа. Но они ничего не услышали по той простой причине, что Чармен подсыпала им снотвор­ного.

- Она заранее продумала свою смерть и все для этого подготовила… Вышла из дома в ночной рубашке - мы об­наружили следы ее ног на снегу. В любом случае она умер­ла бы от холода, ведь ночи сейчас морозные, температура доходит до минус пятнадцати. Мы думаем, что это про­изошло в час ночи…

Чармен пошла вперед меж деревьев, дошла до домика садовника в глубине парка - собаки не залаяли, видно, узнали ее. Села прямо на утрамбованную и обледенелую землю и вскрыла себе вены. Но поскольку кровь вытекала медленно, взяла косу и вонзила острие в живот…

- Умирала она, наверное, не меньше часа…

Диего Хаас был уже здесь, он приехал примерно на два часа раньше Сеттиньязов, хотя они вскочили в первый по­павшийся самолет на Европу. И он не просто находился здесь, но, как хозяин, отдавал распоряжения в доме, и все ему, совершенно естественно, подчинялись. Дэвиду Сеттиньязу было слишком тяжело, и сдерживать антипатию, которую всегда внушал ему маленький аргентинец, он был просто не в силах:

- По какому праву вы во все вмешиваетесь? Желтые глаза холодно вперились в него:

- Я выполняю приказы Реба.

- Чармен Пейдж - член нашей семьи, - дрожа от не­годования, сказала Диана. - Она была моей сестрой.

- Она была женой Реба, - очень спокойно ответил Диего. - Прежде всего. Все остальное - не в счет в срав­нении с этим.

В его золотистых зрачках - так это было или нет? - Дэвид Сеттиньяз уловил какую-то издевательскую иро­нию, которая буквально взбесила его, подобного чувства он раньше никогда не испытывал и больше не испытает в жизни.

- Немедленно убирайтесь отсюда, - сказал он. - Это дом Чармен.

- Это дом Реба, - ответил Диего. - Все здесь принад­лежит ему. В первую очередь я, но и вы тоже, Сеттиньяз. И я сделаю то, что приказал мне Реб, даже если для этого придется убить и вас, и вашу жену. Я ясно выразился? Но раз у вас возникли какие-то сомнения, я дам вам адрес по­веренного, которого зовут Карл Зигварт. Он живет в Цю­рихе, Мюлебахштрассе, 7, номер телефона: 33.85.44. Я с удовольствием наберу этот номер для вас. Там ждут звон­ка, назовите только ваше имя. И говорите по-английски.

Он действительно набрал номер, произнес несколько слов по-немецки и протянул трубку Сеттиньязу. Тот взял ее. Голос в трубке сообщил ему, что весь дом, включая на­ходящиеся в нем вещи, вплоть до последней мелочи, явля­ется собственностью господина Хааса из Буэнос-Айреса; упомянутый господин Хаас был именно тем человеком, который оплачивал врачей, медсестер, прислугу, весь пер­сонал. Зигварт добавил, что будет очень признателен гос­подину и госпоже Сеттиньяз, если они, как только позво­лят их печальные обстоятельства, посетят его контору, чтобы прояснить некоторые детали, касающиеся наследст­ва г-жи Климрод.

Дэвид Сеттиньяз повесил трубку. Хаас не двинулся с места.

- Церемония начнется завтра в девять утра, - сказал он. - Мадам Климрод хотела, чтобы ее кремировали, зна­чит, так и будет. Все уже предусмотрено.

- Наши родственники физически не успеют приехать.

- А вот это мне в высшей степени безразлично, - от­ветил Диего.

В тот же день после полудня приехал Джордж Таррас. Он объяснил, что ему позвонил Диего и сообщил о случив­шемся. Новость потрясла его.

- Дэвид, заклинаю вас: сдерживайте свою неприязнь к Хаасу. Он во всем подчиняется Ребу, а перед законом Чармен была мадам Климрод. Вы же это знаете. И сердиться за это на Диего не имеет смысла.

Родители Чармен и Дианы, а также мать Дэвида Сеттиньяза приехали одновременно, вечером; с ними - три-четыре родственника. Таким образом на следующий день, перед тем как направиться в крематорий, собралось человек десять, помимо персонала, ухаживавшего за молодой женщиной.

Но Реба не было.

Сеттиньяз опять стал выговаривать Диего Хаасу:

- Где же он?

- Там, где надо.

- Он даже не явится?

Последние слова Сеттиньяз чуть ли не прорычал.

- Он будет делать то, что считает нужным, Сеттиньяз.

В эти дни в вечно насмешливых желтых глазах Диего, как никогда отчетливо, читалась неслыханная ненависть и жестокость, свойственные этому кругленькому коротыш­ке, оставшемуся невозмутимым все время - и до, и после кремирования. Даже на слезы женщин и переживания мужчин он смотрел, чуть ли не посмеиваясь.

- Вы еще безумнее его, - не найдя других слов, сказал ему под конец Сеттиньяз.

Диего ответил ехидной, уничтожающей улыбкой:

- Никто и ни в чем не может сравниться с Ребом. - И затем добавил: - Сегодня после обеда, а затем этой же ночью я заканчиваю все дела с домом и людьми. Реб ска­зал, если вы, ваша жена… или они… - движением подбо­родка он указал на группу стоявших поодаль членов семьи Пейдж, - если кто-нибудь из вас захочет взять что-то из дома - пожалуйста. Берите все, что хотите. Все улажено. Я прервал страховку.

- Идите к черту, - ответил Сеттиньяз.

- Я очень хотел бы встретиться с ним когда-нибудь, но, увы, не очень в это верю, - ответил Диего. - От подобно­го свидания можно ожидать многого.

Но в конце концов странный тон, которым он произнес слова «этой ночью», возбудили любопытство и какое-то раздражение в душе Сеттиньяза. 20 января 1961 года во второй половине дня они с Таррасом поехали к дому, рас­положенному в горах у озера Валензе.

До этого Сеттиньяз и члены семьи Пейдж присутство­вали на оглашении завещания Чармен. После смерти мо­лодой женщины осталось примерно двадцать три миллио­на долларов. Десять миллионов унаследовали ее племянники и племянницы - такую сумму она сама получи­ла в день совершеннолетия в 1947 году, - а остальное предназначалось Детскому фонду Организации Объединенных Наций.

- По крайней мере Климрод не воспользовался ее деньгами, - заметила теща Сеттиньяза.

Весь персонал был уволен, получив невероятно щедрое вознаграждение. Дом представлял собой большое белое здание в три этажа; он был очень красив, стоял в глубине парка в двенадцать гектаров, рядом были расположены служебные постройки и конюшня; Дэвид Сеттиньяз, бы­вавший здесь два-три раза летом и весной, знал, что в это время года парк утопал в цветах. В доме было примерно тридцать роскошно обставленных комнат.

Глубокой ночью машина Тарраса и Сеттиньяза въехала на длинную аллею, вдоль которой росли огромные вязы. Все без исключения окна и балконы были освещены. В первый момент они решили, что здесь происходит какая-то встреча.

Затормозили у подъезда, украшенного двумя рядами колонн. Черные лакированные двери были широко рас­пахнуты.

Вошли.

И сразу почувствовали запах. С тревогой перегляну­лись, но беспокойство еще сильнее возросло, когда они увидели, как по черному ковру, покрывающему часть бе­лых ступеней, медленно стекает бензин.

И сразу вслед за этим на верху парадной лестницы по­казался Диего. В руке он держал канистру.

- Вы прибыли вовремя, - сказал он. - Через несколь­ко минут было бы поздно. Реб сказал: «Если что-нибудь в доме интересует их - что бы то ни было, пусть возьмут…» Так давайте же, - закончил Диего. - Но побыстрей.

- Что вы собираетесь делать? - спросил Сеттиньяз.

Диего поднял канистру, которую держал в руках, и вы­лил оставшийся в ней бензин за перила. Жидкость чуть замочила брюки Джорджа Тарраса.

- Извините, господин Таррас, - сказал Диего. - Вы, конечно, догадались, что я собираюсь делать?

- Это довольно ясно, - заметил Таррас.

Сеттиньяз сделал два шага по направлению к лестнице.

- Т-ш-ш-ш, - зашипел Диего. - Смотрите.

Он поднял правую руку и показал золотую зажигалку. Чиркнул. Загорелся маленький огонек. Диего улыбнулся:

- Теперь в этом доме столько бензина, что можно под­жечь весь Цюрих. Я сам в нем утопаю. Еще шаг, Сеттинь­яз, и мы сгорим вместе. Поднимитесь и увидите…

- Дэвид, во имя всего святого, вернитесь, - вмешался Таррас.

Сеттиньяз с досадой подчинился.

- Вам обоим пора уйти, - сказал Диего. - Отгоните вашу машину. Я бы не хотел, чтобы вы или она сгорели. Реб не приказывал мне сжигать и вас.

Он смеялся, все еще держа горящую зажигалку над лу­жей бензина.

- Пойдемте, Дэвид.

Таррас потащил своего товарища на улицу, на снег, ут­рамбованный бесконечными хождениями в последние дни.

- Садитесь за руль и отгоните машину куда-нибудь по­дальше, Дэвид, прошу вас…

- Нужно его... остановить, - дрожа от гнева, сказал Сеттиньяз. - И предупредить полицию.

- Закройте рот и не глупите, отгоняйте вашу чертову машину, поживее, студент Сеттиньяз, - невозмутимо сказал Джордж Таррас, на этот раз изменив изысканному стилю, которым обычно изъяснялся.

Он подождал, пока машина отъедет, а затем снова под­нялся на ступеньки. И тут нос к носу столкнулся с Диего Хаасом, который выходил из дома с двумя другими кани­страми. Таррас поднял руки:

- Я вовсе не намерен мешать вам.

- Знаю, - буркнул Диего. - Реб так и сказал мне. Он прошел мимо Тарраса, чуть не задев его и не обра­щая на него никакого внимания.

- Осторожно, профессор, уберите ноги.

Полился бензин. Диего опустошил канистры, выплес­нув жидкость на резные ставни. Затем пошел к служеб­ным помещениям и при ярком, как днем, свете горящих ламп Таррас увидел, как из других канистр он обливает одноэтажные постройки и конюшню.

Таррас отошел в сторону, прислонился к стволу лист­венницы, стоявшей метрах в пятидесяти. Зубы у него сту­чали, все тело трясло, и он не знал, что было тому причи­ной - холод или охватившее его возбуждение. Он услышал скрип снега под ногами Сеттиньяза, который молча встал с левой стороны.

- Успокоились, Дэвид?

- Да.

- Теперь вы понимаете?

- Да, кажется. Но это ужасно.

- А кто, черт возьми, утверждает обратное? - сказал Таррас. И подумал: «Быть может, Реб стоит где-то недалеко от нас, невидимый в ночи, неподвижный, только глаза расширены, как у ночной птицы, а душу жгут все огни ада. Господи, этот человек, наверное, страдает, как никто другой…»

Первый огонь загорелся несмело и будто с оглядкой. Го­лубоватое пламя побежало по перилам деревянного балко­на, окружавшего фасад дома. А затем огонь разгорелся, и желтый свет ослепил все вокруг. В ту же секунду, так неуместно, что Таррас подумал, уж не бредит ли он, прозвучали глухой топот лошадиных копыт и ржание.

Но эти звуки были вполне реальными: опять появился Диего, который сидел верхом на рыжей кобыле с тремя бе­лыми отметинами на ноге и вел за собой на очень длинной узде еще восемь лошадей. Он погнал их галопом подальше от пламени, но очень скоро перешел на шаг и подъехал к двум мужчинам.

- Реб ничего не сказал мне о лошадях. Но он знает, что я люблю их больше всего на свете.

Обернувшись, он посмотрел на белый дом. Затем раз­махнулся и бросил зажигалку в холл.

В ту же секунду взметнулось пламя.

И вдруг Диего издал дикий вопль, лошади тут же броси­лись в галоп по снегу, и ночь мгновенно поглотила их.

38

После этого практически никто, кроме Диего Хааса, бо­лее или менее доверявшего Джорджу Таррасу, не мог рас­сказать, что происходило с Королем.

Хотя многие встречались и говорили с ним.

Братья Петридис, Алоиз Кнапп, Поль Субиз, китаец Хань, Роджер Данн, Эрни Гошняк, Франсиско Сантана, а также Генри Чане с Этель Кот и, разумеется, Сеттиньяз и Таррас, каждый по нескольку раз на день, а то и в течение ряда дней общались с ним. Пять лет после смерти Реб Климрод без конца разъезжал по миру, появляясь в самых неожиданных местах, где никто не ожидал его увидеть. Например, к Ханю, который окопался в Гонконге и

Сингапуре, он наведывался добрый десяток раз в начале шестидесятых годов, в частности в 1963-м, когда Климрод начал создавать заводы и фабрики в Юго-Восточной Азии, сделав упор на текстильную промышленность и микроэлектронику.

По меньшей мере пять лет, вплоть до 1966 года, он продолжал развивать сложнейшую сеть своих предприятий. В тот же период Сеттиньяз приступил к новой систематиза­ции документов с использованием компьютера. Это было время, когда он увеличил площадь своих помещений на Пятьдесят восьмой улице, заняв дополнительно семьсот квадратных метров на другом этаже, где в разместил ин­ формационную службу.

«Я следил за передвижениями Реба. Сам же он в те редкие дни, когда мы встречались или когда он звонил мне по телефону, никогда не говорил, где находится я куда едет. Все чаще и чаще он прибегал к посредничеству Черных Псов, число которых значительно выросло и к 1955-1956 годам достигло двадцати шести человек Что касается Черных Псов, то он, в сущности, усовершенствовал механизм, который использовал в самом начале я который полностью оправдал себя. Большая часть этих людей (четыр­надцать, если быть точным) были румыны, многие из них - евреи, но не все, и в основном американские граждане, но не только американцы. Я не очень хорошо знаю румынскую диаспору, тем более причины, вынудившие уроженцев Валахии, Молдавии и ряда районов Трансильвании эмигрировать в другие страны в период между двумя войнами в после 1945 года. Но, если прислушаться к тому, что говорит Климрод, создается впечатление, что эти чертовы румыны рассеялись по всей земле. Однажды, например, в моем кабинете появился, некий Димистрих (это ненастоящее его имя) с австралийским паспортом; он сообщил мне, что Реб создал три новые компании, одна из них - авиационная, две другие - горнодобывающие - в Новом Южном Уэльсе и в Перте, «вотчинах» Ханя. Но каково бы ни было их происхождение или национальность, этих людей объединяла безоглядная и даже фанатичная преданность Климроду, и если бы через минуту после того, как они передали порученное им послание, я попросил бы их рассказать мне о Ребе Климроде, они, конечно, уставились бы на меня своим непроницаемым взглядом спросили: «Как, вы говорите, его зовут?»

Что же касается повседневной жизни Реба, то никакой иной информации, кроме рассказанного Хаасом, не существует».

За исключением, конечно, того, что было известно! Убалду Роше. И «латиноамериканцам». Но на протяжении всего Второго наступления Климрода, вплоть до 1967 года, Дэвид Сеттиньяз даже не слышал имени Убалду Роши. Так же как не знал о существовании Жоржи Сократеса и Эмерсона Коэлью, а следовательно, и того гигантского дела, которое потихоньку зарождалось и крепло на южно­американском континенте.

Таким образом о деле Вако стало известно от Диего Хааса, которого сменил затем Джордж Таррас.

Реб провел два дня в Далласе, где вел переговоры с неф­тяными и финансовыми магнатами. Как обычно, сам он не участвовал в дискуссиях, возложив эту обязанность на плечи двух адвокатов: техасца по имени Гари Морс (он так никогда и не узнал о существовании Реба Климрода) и ловкого, хорошо воспитанного мексиканца Франсиско Сантану.

Сантана входил в число Приближенных Короля и к июлю 1964 года, времени проведения операции Вако, уже проработал с Климродом не менее девяти лет. Во всяком случае, в картотеке Сеттиньяза его имя появилось весной 1953 года и сопровождалось неизменным досье, свидетель­ствующим о уже приобретенном или намечающемся весе данного лица: на папке была пометка «Особое» - красны­ми чернилами.

Несмотря на внешние данные (он был высок и строен, очень красив; чуть раскосые глаза говорили о том, что в его жилах течет немного индейской крови, отчего его легко можно было принять за наследника аристократического испано-мексиканского рода), он происходил из совсем скромной семьи, вырос среди темных простых людей и, видимо, лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств и, разумеется, каторжному труду сумел получить свои дипломы. Джордж Таррас прозвал его Матадором, Убийцей. И в его плавных движениях, небрежной точно­сти речи, холодной жесткости в переговорах было что-то от Ордоньеса или скорее от Луиса-Мигеля Домингина на арене. Приближенный Короля Франсиско Сантана отве­чал за «налоговый рай», нефтяные операции в Венесуэле, Соединенных Штатах и районе Карибского моря, но что особенно удивительно - за заводы по опреснению мор­ской воды.

На переговорах в Далласе он предстал перед техасски­ми собеседниками в качестве представителя американо-мексиканской группы, завладевшей в самом городе и вок­руг него, а также в Форт-Уэрте десятками тысяч гектаров земель, скупленных, по подсчетам одних, в 1952 - 1953 го­дах, по мнению других - начиная с 1957 года. (Упоминая о земельных владениях в Далласе и Форт-Уэрте, Сеттинь­яз на самом деле называет цифру девятнадцать тысяч пятьсот гектаров, являвшихся собственностью подставных панамских компаний. 1957 год - время, когда Климрод вместе с Тудором Ангелом проворачивал свои операции в Неваде.)

Что же касается собеседников Сантаны, то это были бизнесмены двух крупнейших местных династий, те са­мые, с которыми Несим Шахадзе, действующий от имени Климрода, столкнется как с противниками в гигантской спекулятивной операции вокруг серебряных металличе­ских денег.

Сантана с помощью Морса с обычным для него блеском провел переговоры, обрушив на присутствующих град тореадорских ударов, следуя букве и духу инструкций, предварительно полученных от Реба. Что касается последнего, то он присутствовал на встречах в качестве канцелярского служащего при мексиканце и, поскольку не был лишен определенного чувства юмора, даже бросался услужить ему, когда «патрону» надо было, например, раскурить си­гару, но тот каждый раз ставил его на место. Настала оче­редь предусмотренного обмена: столько-то гектаров в рай­оне Лейк Клифф Парк на столько-то домов на Коммерс-стрит и далее - землю вокруг Далласа - Форт-Уэрт Тернпайка на долю в различных предприятиях, при этом само участие в том или ином бизнесе обменива­лось - с учетом денежного взноса или без оного - на определяющую долю участия в другой сфере деятельно этих компаний. Эту операцию, хотя она и закончилась июле 1964 года, Морс и Сантана на самом деле начал осуществлять четырнадцать месяцев назад.

В общей сложности она принесла сто миллионов долларов.

- Зачем тебе понадобилось подносить зажигалку этому хренову мексиканцу?

Диего сидел за рулем желтого грузовичка. Три часа назад, на рассвете, они с Ребом покинули Даллас и зачем-то поехали прямо на запад. И вот уже подъезжали к Абилину.

- Адвокат, сидевший напротив Франсиско и Морса, од­нажды видел меня. Пять лет назад, в Хьюстоне. И чуть не узнал. В Хьюстоне ему говорили, что меня зовут Дреммлер, а здесь Франсиско представил меня как Фуэнте.

- Madre de Dios! [Madre de Dies (ucn.) - (здесь) Черт побери!] - воскликнул с иронией Диего. - Велика важность, хочу я сказать, что какой-то Карлсон узнает тебя. И что вообще он там делал? Великий Матадор должен был тебя предупредить, что этот Карлсон появит­ся. Ты бы вспомнил его фамилию.

- Замена произошла в последний момент, и Морс за­был оповестить об этом Франсиско. Морс больше не будет работать с нами. Диего, я проголодался.

Они только что проехали Абилин и продолжали ехать все время на запад, прямо по направлению к Пекосу, в сторону Эль-Пасо. А Диего все еще не знал зачем. Реб ска­зал: «Поезжай по этой дороге». И он поехал. Совсем про­сто. Перед отъездом из мотеля в Далласе, где они провели две ночи, Реб сказал: «Переодеваемся». И они переоде­лись, сменив костюмы и галстуки на потертые джинсы, поношенные техасские рубашки и остроносые ковбойские сапоги, которые тоже были уже в употреблении. «Во всем этом мои изящные ножки, мой милый пухленький задик и мой обожаемый животик чувствуют себя из рук вон плохо. Я похож на мышку из мультфильма, на Спиди Гонзалеса. Мне не хватает только сомбреро…»

- Кстати, - сказал Реб, - придется купить тебе шля­пу. В этих местах не ходят с непокрытой головой…

- Вот еще, - пробурчал удрученный Диего.

С правой стороны промелькнуло какое-то барачное строение с вывеской «Продукты» на трафаретной доске с большими белыми буквами.

- Остановимся?

- Нет.

- Кажется, ты хотел поесть?

- Не горит. Мы еще не приехали.

- Счастлив узнать, что мы куда-то едем. И куда же все-таки?

- В Свитуотер.

Прибыли туда к одиннадцати часам 2 июля. С точки зрения Диего, место это не заслуживало того, чтобы де­лать крюк или остановку. Городишко, вытянувшийся в длину под палящим солнцем, словно уснул навеки. Реб выбрал задрипанную забегаловку. Они заказали по бифш­тексу, и Диего в миллионный раз без всякой надежды объ­яснил официанту, который явно плевать на него хотел, что он любит мясо с кровью, красное, очень красное, абсо­лютно сырое внутри, вы понимаете, что я хочу сказать?.. Но он уже смирился: в любом случае бифштекс будет пе­режарен. Так оно и было. Они съели его, и в тот момент, когда они поглощали неизбежный кусок яблочного пая, это и случилось.

У вошедшего были мускулистые, с татуировкой руки, волосы подстрижены коротко, как у морских пехотинцев, на голове - черная широкополая шляпа, украшенная лен­той из кожи ящерицы или змеи. В левой руке он держал обыкновенный металлический мусорный ящик с закрытой крышкой, закрепленной кожаным ремнем.

Он поставил посудину на ближайший табурет и заказал пиво.

Диего, знавший своего Реба, заметил его взгляд и спро­сил:

- В чем дело?

- Посмотри на афишу у себя над головой, - ответил Реб, и в его светлых зрачках промелькнул странный весе­лый огонек.

Диего задрал нос, но вынужден был встать, чтобы про­честь. Ключевым словом было «Вако»; Диего знал, что так называется один город в Техасе, между Далласом и Хью­стоном, далее шли слова «rattle-snakes-round-up», затем сумма награды, которую получит победитель: «Триста долларов». Лихорадочная дрожь охватила Диего Хааса.

- Мы за этим приехали, Реб?

- М-м-м-м…

Диего знал, что такое «round-up» - просто соревнова­ние. Знал, что «rattle-snake» - это гремучая змея. И вдруг ему стало страшно.

Страшно до тошноты.

- Вы должны поймать ваших зверей сами, - сказал мужчина с татуировкой на руках, его звали Джок Уилсон. - Эти - мои. Но если вы хотите, чтобы я показал, где их найти, тогда о’кей, за двадцать долларов.

- Шесть, - ответил Реб.

Они сошлись на двенадцати и поехали на желтом грузо­вичке в сторону раскаленных холмов, где на солнце навер­няка было больше пятидесяти пяти градусов. Уилсон при­хватил с собой необходимый инвентарь: палки, к концу которых плетеной железной проволокой были прикреплены металлические шипы, карманные зеркала, канистру с бензином и неизменный мусорный ящик.

В течение следующего часа они довольно быстро пойма­ли трех змей: они лежали в выемке скалы, в тени, даже они не выдерживали палящего солнца. Но затем прошло еще два часа, но ни одна гремучая змея не выползла нару­жу.

- Мы уже недурно поохотились в этом углу, - объяс­нял Уилсон. - Но, к счастью для вас, я оказался здесь, эта чертова дыра мне хорошо известна. Пятнадцать долларов, которые вы мне обещали, будут заплачены не впустую.

- Двенадцать, - с улыбкой поправил Реб. - Плюс кружка пива по возвращении.

Улавливая солнечные лучи карманными зеркалами, они одну за одной освещали каждую щель в скале и нако­нец в какой-то момент обнаружили шевелящееся гнездо. Уилсон вставил небольшую медную трубку в отверстие канистры и начал потихоньку лить бензин…

- Осторожно, парень…

За несколько минут при помощи палок с насаженными на них шипами они поймали пять гремучих змей; одна из них чуть не укусила кончик сапога Реба, который не ожидал, что с такой молниеносной быстротой змея выскочит из боковой дыры.

- Они такие, эти гремучие змеи, - сказал Уилсон. - Не закручиваются, как другие твари, а коварно выскаки­вают сбоку. Гремучая змея может проползти до полутора миль за один раз, но чтобы поверить в это, надо видеть их миграцию, парень. Но вести себя следует чертовски осто­рожно. Теперь только одной не хватает, и вы получите свой десяток гадов…

Шесть гремучих змей из пойманных в этот день были обыкновенными, самая большая достигала семидесяти - восьмидесяти сантиметров; одна оказалась каскавеллой в полтора метра длиной, помимо обычного мозаичного ри­сунка на спине, у нее с обеих сторон головки было множе­ство пятен, смыкавшихся в ряд полосок, три остальные от­носились к алмазной разновидности гремучников - самый большой экземпляр достигал двух метров.

Они были явно опасны, но по-разному: обыкновенные и алмазные змеи впрыскивают гемотоксичный яд, который поражает кровеносные сосуды и разрушает ткани. Каскавелла отличается тем, что ее яд (а ее ядовитый зуб, так же как и у алмазных змей, был размером в четыре сантимет­ра) содержит нейротоксины, вызывающие паралич мус­кульной ткани, например, сердца.

- Это зависит от обстоятельств, парень, - ответил Уилсон на вопрос Диего. - Если уж действительно вас должна укусить какая-то из этих мерзких тварей, пусть лучше это будет обыкновенная или алмазная змея. Каскавеллы - такое дерьмо, хуже не придумаешь. В любом случае тридцать - сорок минут - и вы окочуритесь. Мак­симум сорок.

Вторую алмазную змею поймали поздно вечером. Когда она охотилась на зайца. Чтобы удержать ее сначала на земле, затем поднять и сунуть в ящик, Диего и Ребу при­шлось взяться за дело вдвоем, Уилсон ограничил свое уча­стие тем, что быстро захлопнул крышку.

- Это ведь не мои змеи. Я только проводник. И не надо этого забывать. Тринадцать долларов?

- Двенадцать плюс пиво.

У Диего кровь застыла в жилах. Они снова сели в грузо­вичок.

- Вы хотите ехать в Вако на соревнование? - спросил Уилсон.

Реб кивнул. Уилсон с любопытством посмотрел на него:

- А вы уже участвовали в «играх» с гремучниками?

- По правде говоря, нет, - ответил Реб.

Соревнование проходило в огромной риге, середину которой расчистили по этому случаю; огромные сельскохозяйственные машины поставили так, чтобы было где сесть и получилось нечто вроде барьера вокруг маленькой арены. Ферма стояла на берегу реки Бразос, в десяти километрах к югу от Вако и в сорока пяти от Далласа и его башен.

Клетку поставили посреди арены. Она была величиной три на три метра; сетка очень густого плетения, без верха, заканчивалась примерно на высоте метр двадцать. Около двухсот пятидесяти или трехсот зрителей потратили полтора доллара каждый за право смотреть внутрь клетки.

- Ты понял, чего я хочу от тебя, Диего?

- Да.

- Диего, если ты пошевелишься до моего сигнала, я тебе этого не прощу.

- Понял, Реб.

В риге стало совсем тихо. Только что в клетку вывалили содержимое железного чемодана, и десять гремучих змей расползались, шелестя своими чешуйками. Одна из них даже с яростью бросилась на сетку и, раскрыв во всю ширь свой зев, два раза ударила головой по металлической проволоке. Толпа загудела, наверное, такой же могла быть реакция зрителей при появлении на арене быка.

… Но ропот стих, как только появилась первая команда, из двух человек. На них были джинсы, рубашки, широкие полые шляпы и сапоги на скошенных каблуках. Руки обнажены. Один держал мешок из толстой джутовой ткани, вроде той, из которой делают мешки для зерна. Сетчатая стенка клетки доходила им до талии. Они подождали, пока распорядитель не крикнул: «Начали», - и тут же заработали. Один из них длинной палкой с шипами ловил змей прижимал их головки к деревянному настилу, затем пальцами быстро сдавливал им глотку под челюстью и бросал в мешок, который в нужный момент приоткрывал его партнер. В промежутках последний все время размахивал мешком, чтобы держать змей на расстоянии.

Оказалось, что они делали это не очень быстро. Чтобы уложить десяток змей в мешок, им понадобилось две ми­нуты и десять секунд с хвостиком.

- Неплохо, но можно сделать то же самое значительно лучше, - заявил распорядитель.

И напомнил, что уже установленный рекорд - минута девять секунд.

- Реб?

- Рано, Диего.

Климрод стоял очень прямо, кисти вытянутых вдоль те­ла рук неподвижно повисли, глаза блуждали в пространст­ве.

- Реб, кто войдет с тобой в клетку и будет держать ме­шок?

- Уилсон.

Пауза. Вторая команда вошла в клетку.

- Пусть Уилсон идет ко всем чертям, - сказал вдруг Диего с угрюмой решительностью. - Я, и никто другой, буду держать для тебя мешок.

- Нет.

- Хорошо, Реб. В таком случае тебе придется убить ме­ня. Потому что я прыгну в эту клетку и сяду на этих под­лых гадов.

Диего мучил страх по двум причинам, и обе были оди­наково чудовищны. Во-первых, змеи внушали ему настоя­щий ужас, но, с другой стороны, еще больше он боялся увидеть, как Реб умирает у него на глазах, а он ничего не может сделать, пожалуй, только умереть вместе с ним. Ему ни разу и в голову не пришло мешать Ребу в том, что Уилсон называл «игрой с гремучниками». Но если даже предположить, что такая мысль и посетила бы его, он, зная, каким бывает Реб в любых ситуациях, тут же отбро­сил бы ее. Он считал, что его роль при Ребе состоит в том, чтобы .сопровождать, а если нужно, ободрять и помогать ему до последней точки на его пути. На каком угодно пу­ти. Независимо от цели.

- Реб, умоляю тебя.

Он дрожал, на глаза навернулись слезы:

- Не откажи мне, Реб.

- Джок, - спокойно сказал Реб Уилсону, - произошла замена: Диего будет держать мешок вместо вас. В остальном, Джок, все крайне просто: пока я не посмотрю на вас, вы ничего не делаете. Ничего. Согласны?

- Это идиотизм, парень, - сказал Уилсон.

- Я буду пристально смотреть на вас несколько секунд, и только в этот момент, не раньше, вы вмешаетесь.

- Ладно. Если вам так хочется.

- Да, я так хочу.

Они вышли пятыми, и как раз перед ними команда из двух человек, приехавших из соседней деревни Брауневуд, поставила новый, довольно поразительный рекорд по заброске десяти гремучих змей в мешок - пятьдесят де­вять секунд; у них были все шансы получить приз в триста долларов. И они решили отпраздновать свою будущую по­беду - убили змей и начали снимать с них шкуру, чтобы поджарить на углях и съесть.

Третьей команде, выступавшей перед ними, не так по­ везло: змей пришлось удерживать снаружи при помощи палок с зубцами; одна из них укусила змеелова в ногу, и машина «скорой помощи» - у входа в ригу стояло три та­ких с заведенными моторами, - загудев всеми сиренами, повезла его в больницу Вако.

С девятью первыми змеями все обошлось хорошо, хотя временной показатель был не из лучших. Когда девятая змея упала в мешок, который держал обливавшийся потом Диего, прошло уже около полутора минут. Но Реб, конеч­но, мог двигаться и побыстрее. Каждый раз без тени коле­баний его большая рука хватала треугольную голову точ­но под челюстью, затем спокойно и неторопливо Реб делал последнее движение, опускал бешено извивающееся тело в отверстие мешка. На лице - полнейшая невозмути­мость. Однако два раза он улыбнулся Диего. Так что в ка­кие-то секунды последний поверил, что Реб отказался от своего намерения.

Наступила очередь десятой змеи. Это была алмазная порода длиной полтора метра, очень красивая, переливаю­щаяся. В тот момент, когда Реб приблизился к ней, она приняла боевую стойку: передняя часть тела изогнулась вертикально в букву S, а голова с чуть выступающим раз­двоенным язычком еле заметно покачивалась туда-сюда.

…Когда палка, которую Реб держал в правой руке, ока­залась примерно в двадцати сантиметрах от нее, голова, как молния, метнулась вперед. В десятую долю секунды левая рука упала, вцепившись в верхнюю часть тела змеи, очень быстро продвинулась вперед к голове и зажала ее - змея не могла уже прыгнуть, а только размахивала хво­стом.

- Внимание, Диего! - предупредил Реб, улыбнувшись в третий раз.

Он бросил палку, очень осторожно поменял левую руку на правую и нажал: челюсти невероятно широко раскры­лись и стали ясно видны крючковатые зубы.

- Пора, - сказал Реб.

Он вытянул вперед разжатую ладонь левой руки, под­ставил ее змее и разжал правую руку. Толпа взревела. Зу­бы впились в перемычку между большим и указательным пальцами.

- Пожалуйста, Диего, держи мешок крепче, - произ­нес Реб сквозь сжатые зубы.

Но после этого он уже не мог говорить. Какой-то чело­век ринулся в клетку и вырвал у Диего Хааса мешок, ко­торый тот чуть не уронил. Уилсон приблизился к Ребу и ударом ножа отсек голову змеи и оторвал ее зубы от руки. Уилсон и еще двое взяли Реба под мышки и под колени, вынесли из клетки и положили на стол; Реб весь дрожал, лицо стало белым, как мел.

Он крепко сжал челюсти, закрыл глаза, и только ноздри напряглись. Реб не издал ни одного звука.

- Его нужно оперировать. - Я жду, - сказал Уилсон. - Он велел ждать до тех пор, пока не посмотрит на меня. Спросите у его приятеля.

- Ждем, - подтвердил Диего, его желтые глаза лихо­радочно горели. Тридцать секунд.

- Следи за машиной «скорой помощи», - сказал Уил­сон.

- Сорок секунд, Реб, - не выдержал Диего.

- Keep it cool, man [Кеер it cool, man (англ.). - Не горячись, парень.].

- Пятьдесят, - продолжал Диего.

Теперь Реба сотрясали судороги, и, если бы двое мужчин не поддерживали его, он упал бы на землю.

- Keep it cool, man.

- Минута! - воскликнул Диего.

Через двадцать пять секунд Реб открыл глаза и явно силился улыбнуться, его светло-серые глаза сначала отыскали глаза Диего и наконец обратились к Уилсону.

- ПОРА! - заорал Уилсон.

Бегом донесли они Реба до машины; дверцы ее были заранее, открыты, шофер сидел за рулем, а носилки и инструменты были наготове. Один из медиков попытался пустить Диего в машину, но сразу ему в живот уперлось дуло кольта-45, который держал аргентинец.

- Если он умрет в дороге, amigo, мы все за ним отправимся. Muy pronto, рог favor [Muy pronto, роr favor (исп.). - Поскорее, пожалуйста.].

И прямо в машине при помощи ножа и без анестезии они отрезали всю уже омертвевшую ткань: затронутая полоска протянулась от перемычки между большим и указательным пальцами к кисти руки и даже почти до локтя, длина ее была примерно тридцать сантиметров, ширина в наиболее зараженном месте - пять сантиметров, глубина, раны - не менее полсантиметра. Потеря крови сравнительно невелика.

В Вако врачи сказали Диего, что эта варварская операция практически была не нужна, «но здешние безумцы гордятся такими шрамами, а ваш друг, судя по всему, побил в этом своеобразный рекорд».

Но, как бы то ни было, он, конечно не умер.

39

Джордж Таррас считает абсурдным предположение, что Реб Климрод, затеяв вышеизложенную историю в Вако (и других местах, о которых Диего Хаас не пожелал расска­зывать), сознательно искал смерти.

«Он жестоко страдал, потеряв единственную женщину, которую любил. И очень романтично представлять обезу­мевшего от горя Климрода этаким скитальцем, при каж­дом удобном случае бросающим вызов Смерти, отнявшей у него Чармен.

Но нельзя подходить к сверхчеловеку с обычной чело­веческой меркой.

Второго такого богача, наверное, не знала история.

С середины шестидесятых годов Климрод владел состо­янием в семь-восемь миллиардов долларов, в то время рав­ным, а может быть, и превосходящим состояние Людвига и Гетти вместе взятых. Но он еще не достиг потолка, далеко не достиг.

Нет, если романтика и присутствовала где-то, то не здесь, и ее, конечно, надо учитывать, на совсем на другом уровне. Схватка Реба с гремучими Змеями вполне вписы­вается в рисунок его жизни, и, конечно, это всего лишь ба­нальное приключение. Достаточно вспомнить первую встречу с Диего Хаасом в ноябре 1947 года, когда Реб бук­вально на его глазах отправился в бескрайние, нехоженые и опасные джунгли, чтобы пройти в одиночку несколько тысяч километров, тогда у него был только один шанс из миллиона выбраться оттуда живым. Или то, как он создал состояние, размеры которого не укладываются в голове, и при этом до конца оставался в тени; но даже этого недо­статочно, чтобы охарактеризовать его.

Подлинный размах личности Климрода превосходит все это. Я вижу его в фантастическом финальном фейерверке…»

Франсиско Сантана приехал в Нью-Йорк в сентябре 1964 года. Тогда-то и состоялась первая его встреча с Дэвидом Сеттиньязом, который знал Сантану только по фа­милии. Двое его помощников уже побывали у Сеттиньяза раньше, явились поодиночке, не зная друг друга, и каж­дый принес особое досье; оба были уверены, что выполня­ют секретное поручение. Совершенно ясно, что Сантана и в отношении своих подчиненных строго придерживался системы непроницаемой изоляции, которая была дорога Ребу Климроду.

Мексиканец отказался лично явиться в контору на Пятьдесят восьмой улице. Однажды утром он позвонил, назвал условленный пароль, чтобы его узнали, и крайне любезно, на беглом английском с еле заметным акцентом спросил Сеттиньяза, не согласится ли он прийти в квартиру на Пласа, ведь это совсем недалеко. Благодаря сведениям, переданным таинственным Джетро, Сеттиньяз знал абсолютно все о своем собеседнике и, разумеется, то, что он поднимался все выше и выше по иерархической лестнице в штабе Реба. Сеттиньяз, не колеблясь, согласился. Не так часто он имел возможность покидать свой кабинет, к тому же его подстегивало любопытство: группа Сантаны представила первоклассную работу и обнаружила новые и очень заманчивые варианты дальнейшего расширения де­ятельности Климрода.

- Я мало знаю о вас, - начал Сантана. - Только то, что мне сказал Реб. Точнее, он велел мне отчитываться перед вами во всем, абсолютно во всем. Могу я задать вопрос?

- Спросить всегда можно, - ответил Сеттиньяз, которого немного забавляла ситуация. Ведь уже не в первый раз посланник Реба, какой бы ранг он ни занимал в тайной иерархии, боялся довериться ему.

- Кто вы? - спросил Сантана.

- Адвокат, - ответил Сеттиньяз. - Такой же, как и вы. Ни больше ни меньше.

И после этого он уже угадывал вопрос или скорее вопросы, которые вертелись на языке у мексиканца: «Кто вы такой, чтобы мне приходилось давать вам столь полный отчет?» Или: «Кто такой Реб Климрод? Может быть, он то­же чей-то агент? Но если да, то чей же? Кто может стоять над Климродом, кто, черт возьми, мог бы это быть? Суще­ствует ли в мире человек, имеющий право приказывать Ребу Климроду?»

В основном именно последний вопрос не давал покоя людям, приходившим к Сеттиньязу. Как правило, они бы­ли фанатически преданны Ребу, и их бесило, когда они уз­навали, что еще кто-то другой имеет доступ ко всем тем тайнам, которые они так ревностно хранили. К тому же никто из этих людей, абсолютно никто, не имел полного представления о Ребе. Каждому из них было открыто лишь одно звено в чудовищной головоломке… И только Сеттиньяз мог сложить все звенья воедино… Впрочем, не все, а почти все, потому что в 1964 году он абсолютно ни­чего не знал о том, что готовится в Южной Америке…

На случай, если бы Сеттиньяз возгордился своим иск­лючительным положением и надо было бы вернуть его на грешную землю, существовал очень хитроумный ход: Джордж Таррас высказал предположение, что, вполне возможно, где-то еще, например, в Нью-Йорке, существу­ет другой Сеттиньяз, также много мнящий о себе и также в полной тайне решающий головоломку, которая, конеч­но, отличается от головоломки Дэвида, но тем не менее столь же чудовищно сложна…

Сеттиньяз взглянул на Сантану:

- Моя задача - все регистрировать, и только, я что-то вроде писаря.

Мексиканец сверлил его своими черными, чуть раско­сыми, очень жесткими глазами. Но вот он, кажется, рас­слабился. Спросил, успел ли Сеттиньяз изучить досье, ко­торые он передал ему через своих помощников. Сеттиньяз сказал «да».

- Это грандиозный план, - чуть ли не с сожалением продолжал Сантана. - Только в Далласе операции рас­считаны на сто миллионов долларов и больше.

- Действительно грандиозно, - согласился Сеттиньяз, изо всех сил стараясь показать, что его это поразило.

А сам думал: «В данную минуту я, кажется, разыгры­ваю из себя Реба. А ведь у меня напрочь отсутствует чув­ство юмора!»

- И это еще не все, - снова заговорил Сантана. - Столько же, а может быть, и больше принесут нефтяные сделки в Маракайбо и в Карибском бассейне. Сто пятьде­сят дополнительных миллионов - более или менее реаль­ная цифра.

- Невероятный размах, - сказал Сеттиньяз, который, быстро сделав подсчет, одновременно рассуждал про себя так: «В общей сложности это должно составить три-четыре процента состояния Реба. По крайней мере того состоя­ния, о котором мне известно. На том уровне, которого мы достигли, цифры теряют значение».

- Еще одно, - продолжал Сантана, - завод по опрес­нению морской воды…

Этот проект был известен Сеттиньязу с самого рожде­ния - не его самого, конечно, а завода. Сведения о нем появились в досье в 1956 году, сразу после начала Второго наступления. Одна панамская компания, разумеется, принадлежавшая Климроду, в три приема арендовала у мексиканского правительства примерно сто тысяч гектаров пустынных, а потому и необитаемых земель. Вторая, тоже акционерная, компания построила установку, позволяющую получать одновременно и питьевую воду, и соль; вторую компанию возглавлял некий Элиас Байниш, позднее Сеттиньяз узнал, что это был двоюродный брат Яэля, эмигрировавший в США. Третья компания, основная база которой находилась на английском острове Джерси, по­строила дешевые дома. Четвертая занялась продажей земельных участков под руководством одного доверенного мексиканца - его рекомендовал Франсиско Сантана; за­тем эти участки были перепроданы земледельцам или мексиканским компаниям. Пятая, на сей раз француз­ская, компания - одним из ее крупных акционеров был Поль Субиз - построила порт, который мог принимать суда водоизмещением до ста пятидесяти тысяч тонн.

… И, наконец, шестая компания, владельцем которой по доверенности оказался Франсиско Сантана, занималась продажей соли, объем производства которой достиг пят­надцати миллионов тонн в год.

- Есть новости, - сказал Сантана, - и я предпочел приехать сам, чтобы поговорить с вами, а главное - по­знакомиться. Новости касаются заводов, опресняющих во­ду: мы подписали договора о строительстве других таких заводов на Аравийском полуострове на очень выгодных ус­ловиях. Ливанский банкир из Бейрута по имени Шахадзе помогал нам во время всех встреч с эмирами, и я посовето­вал Ребу как-то вознаградить его. Но не это привело меня сюда. В настоящее время мы ведем переговоры о выкупе нашего завода в Мексике. Согласие практически достигну­то, цена - шестьдесят миллионов долларов, а это очень хорошо. Проблема в другом. Несколько лет назад мы, на­лаживая производство соли, заключили договора с одним химическим концерном в Японии. Недавно мы их возоб­новили, но их адвокат, некий Хань, упрям, как черт. Этот гонконгский китаец кого угодно сведет с ума. Но бог с ним. Я хотел бы обсудить историю с судами. Она меня немного раздражает. Эксклюзивное право на перевозку соли было передано одной либерийской компании на условиях, кото­рые в данном случае меня не удовлетворяют.

- Какое это имеет значение, - заметил Сеттиньяз, - сиги все будет перепродано немецким компаниям?

- Вот уже три года, самое малое, эта либерийская су­доходная компания наживает огромные барыши за нашей спиной.

- Вы говорили об этом с Ребом?

- Много раз. Он признал, что совершил ошибку, когда заключал первые контракты. Но после моих настойчивых уговоров разрешил снова вступить в борьбу. Хотя сам готов был отнести это дело в разряд прибылей и убытков. И тут я столкнулся с адвокатами либерийской компании, нъю-йоркскими греками, братьями Петридис. Это стена. Вы их знаете?

- Только по фамилии, - ответил Сеттиньяз. - У них прекрасная репутация.

А сам думал: «Приближенные Короля теперь воюют друг с другом! Представляю себе, каким невозмутимым, наверное, стало лицо Реба, когда Сантана пришел и объя­вил ему, что собирается вцепиться в горло Нику и Тони. Что за безумная история!»

- Сеттиньяз, - обратился к нему мексиканец, - бывают дни, когда я с трудом понимаю Реба. Чаще всего он кажется мне гениальным, поистине гениальным, и я знаю, что говорю. Но иногда он совсем исчезает. И я даже не знаю, где искать его, если он мне понадобится…

- Такое уже случалось? Я хочу сказать: случалось ли так, что вам он был нужен, а найти его вам не удавалось?

- До сего дня ни разу. Но это же может произойти. И я говорю не только о его физическом отсутствии. Иногда он работает спустя рукава, как, например, в этой истории с морскими перевозками. Можно подумать, что деньги его не интересуют. Я не жалуюсь, наоборот. Но мне хотелось бы обсудить это с кем-нибудь. Сеттиньяз, а нет ли чего-то такого, что я должен был бы знать, но не знаю? Не верю, не могу поверить, что Реб совершил ошибку. Вы будете смеяться, но я считаю его почти непогрешимым. Можете вы ответить на мой вопрос?

- Вы знаете все необходимое.

Сеттиньяз улыбнулся. За секунду до этого он чуть не расхохотался как безумный, представив себе всех Приближенных Короля, которых только что назвал Сантана: Ханя, Шахадзе, Субиза, Этель Кот (компания Джерси), Петридисов, самого Сантану и даже Элиаса Байниша (хотя последний был не Приближенным Короля, а просто, доверенным лицом, которому Реб передал компанию), и как они борются, торгуются друг с другом, не будучи знакомы, и, разумеется, все поголовно проявляют «упрямство и настойчивость». А за всеми ними наблюдает хитрый глаз самого Реба, который держится в тени, «точно так же, как и я».

Но растерянность, которую вдруг обнаружил перед ним мексиканец, столь блестящий человек, очень напоминала ему его собственное отношение к Ребу, чтобы он мог над ним смеяться.

- Франсиско, Реб производит на меня такое же впечатление. Несомненно, он человек необыкновенный.

С этого момента началась их дружба. У Франсиско Сантаны была другая и, по сути, главная причина для встречи с Сеттиньязом. По приказу Реба он вот уже год работал вместе с Джорджем Таррасом над решением особой задачи: того, что принято называть «налоговым раем». С самого начала, то есть с тех пор, как возникло умопомрачительное состояние Климрода, именно Джордж Таррас с помощью целой команды специалистов в области международного налогового права лично на себя возложил задачу создания тайных фондов организации (которая по форме напоминала множество пирамид, по­ставленных рядом, по одной на каждого Приближенного Короля; они были разного размера в зависимости от сферы деятельности и ничем, помимо самого Реба да того, что знал о них Дэвид Сеттиньяз, не были связаны между со­бой).

Сама природа этой организации хранилась в тайне. Она широко использовала возможности, которые в начале пя­тидесятых годов предоставляли законодательства некоторых стран для деятельности совершенно неизвестных ак­ционерных компаний, когда это было возможно или выгодно. Таким образом в картотеку Сеттиньяза попала целая вереница предприятий, разместившихся в Панаме, Монако, Вадуце в Лихтеншейне, на Джерси или Гернси.

С 1962 по 1968 год, по мере того как колониальное правление ослабевало или вообще упразднялось, список пополнили и другие, в основном экзотические названия: Багамские острова, Кюрасао (нидерландское владение на Антильских островах), Кайман, Терке и Кайкос, Науру (крошечный атолл, затерянный в Тихом океане), Гибралтар, Гонконг и даже остров Мэн.

… И, конечно, Либерия [Либерия начала предоставлять право использования ее флага в 1947 году - идея эта родилась в изобретательном мозгу бывшего госсекретаря (министра иностранных дел) Франклина Делано Рузвельта Гарри Стеттиниуса. Первым человеком, воспользовавшимся льготами, предостав­ленными «Либериан Траст Компани», стал Аристотель Онасис. А льготы были немалые: приобретение прав почти ничего не стоило, поскольку по либерийским законам компании не обязаны обнародовать число и имена акционеров, а также проводить общие собрания, во всяком случае, они могли делать это где им заблагорассудится, хоть на корабле в открытом море, и никаких публикаций отчета не предполагалось; акции находи­лись у акционеров, и в отличие от панамских законов никакой регистра­ции в торговой палате не требовалось (прим. автора).].

Почти сто восемьдесят компаний, в действительности принадлежавших Климроду, плавали под либерийским флагом. А если считать те, что иногда появлялись, а затем исчезали по той или иной причине, то их было не менее двухсот.

- Дэвид, - объяснил Таррас, - я старею. Годы начинают давить на мои хилые плечи, и с каждым годом мне становится все труднее летать на самолетах. Я попросил Реба приставить ко мне кого-нибудь, кто со временем пол­остью меня заменит. Не знаю, кого выберет Реб… Франсиско Сантану. Сеттиньяз рассказывает:

«Он и еще один человек, нидерландец, которого я буду называть де Фриз, сделали очень много. Их задача состояла не в том, чтобы создавать компании Реба (за исключе­нием тех, которые Сантана контролировал лично), а прежде всего в том, чтобы сначала способствовать возник­новению предусмотренного «налогового рая», а затем сле­дить за его надежностью. По крайней мере в трех стра­нах - или на островах, поскольку это островные государства - то, что сегодня называется «налоговым ра­ем», было полностью «изобретено» Сантаной и де Фризом. Я это знаю, потому что занимался специальным бюдже­том, которому Реб дал довольно символичное название «Мильтон» - прозрачный намек на Джона Мильтона, автора «Потерянного…» и «Возвращенного Рая». Этот бюджет был предназначен, скажем, для того, чтобы убеждать причастные к нашим делам правительства малых стран. Имелись в виду, конечно, не только взятки. Один раз, на­пример, желаемые юридические обязательства были взя­ты на себя вновь образовавшимся государством в обмен на контракт, связанный с одной нашей судоходной компа­нией».

На следующий день Сеттиньяз пригласил Сантану поо­бедать, и мексиканец с большой охотой принял предложе­ние. Они были ровесники - обоим чуть за сорок, - и им одинаково нравилось заниматься делами, которые удаются без слов, но еще успешнее продвигаются после их обсуж­дения; оба отличались скрупулезностью, точностью, мето­дичностью и были в равной степени щепетильны. И хотя Сеттиньяз не питал враждебных чувств к Нику Петридису, несмотря на бурную пиратскую изобретательность не­унывающего грека, а тем более к Полю Субизу, они все же не были близки ему, даже француз, на языке которого он говорил. И на то были причины. «Его вечная ирония меня раздражает». Серьезность Сантаны больше устраивала его, что ничуть не удивляло Тарраса, который говорил: «У Матадора так же мало чувства юмора, как у вас, Дэвид, вы оба по натуре бухгалтеры высокого класса и созданы, чтобы понимать друг друга…»

Сантана уехал из Нью-Йорка, но незадолго до этого че­рез одного из своих помощников передал Сеттиньязу но­вое досье. Речь шла об очередной сделке, о вновь создан­ной компании, к которой мексиканец имел, между прочим, косвенное отношение: Сантана лишь участвовал в переговорах о приобретении земельных участков на Ямайке, даже не зная, для чего они будут использованы. В действительности эта закупка была частью более гранди­озной операции, которую осуществляли два Приближен­ных Короля, а именно Филип Ванденберг и Этель Кот: а конечной ее целью было создание двух гостиничных сетей на островах Карибского моря. (Ванденберг и Этель Кот были незнакомы друг с другом и по воле Климрода высту­пали как конкуренты; каждый из них отвечал за свою сеть.)

К досье Сантана приложил личное письмо Сеттиньязу с приглашением пожить в мексиканском доме в Мериде, штат Юкатан.

Сеттиньязы сомкнутым строем - у них уже было пятеро детей - совершили путешествие весной 1965 года, предварительно обменявшись несколькими письмами. Они провели две недели в довольно скромном доме, но отсюда гостям легко было добираться до храмов майя - Сантана с улыбкой утверждал, что и в его жилах течет частичка крови майя.

Мексиканец добрых десять дней не решался задать вопрос, но все же спросил:

- Дэвид, вы, конечно, не ответите, но меня крайне интересует один вопрос: Бога ради, скажите, что собирается делать Реб с восемью миллионами карибских сосен?

- С чем? - воскликнул совершенно ошарашенный Сеттиньяз.

- С соснами. Вот с такими же деревьями, что растут здесь. Их настоящее название Pinus Carybea.

- Какую цифру вы назвали?

- Восемь миллионов.

Удивление Сеттиньяза было искренним. Ему с трудом далось сохранить невозмутимость. Но Сантана, видимо, по-своему истолковал его молчание. И, дружелюбно улыб­нувшись, сказал:

- Извините меня. Я не должен был задавать этот вопрос и своей бестактностью поставил вас в неловкое поло­жение. Не будем говорить об этом, пожалуйста. Пойдемте лучше посмотрим Cenote. Это нечто вроде большого естественного колодца - очень впечатляющее зрелище; мои предки когда-то бросали туда людей, принесенных в жерт­ву богам, не забывая предварительно украсить драгоцен­ностями. Не такая уж плохая смерть…

«Восемь миллионов карибских сосен! Что еще он приду­мал?» Сеттиньяза терзала новая загадка. Вернувшись в Нью-Йорк, он тут же погрузился, хотя и испытывал не­ловкость, в изучение материалов, касающихся более тыся­чи двухсот пятидесяти уже зарегистрированных компа­ний. Все без исключения принадлежали, разумеется, Климроду. Компьютер 1965 года был далеко не соверше­нен, но все же достаточно хорош для того, чтобы подтвердить: в его памяти нет никаких следов сделки, касающейся карибских сосен.

Сеттиньяз включил другую программу: деревья.

И узнал или вспомнил благодаря компьютеру, что Климрод имел очень большую долю участия в лесной про­мышленности Норвегии, Швеции и особенно Финляндии. Одна из канадских компаний совместно с совершенно не­известной аргентинской фирмой (во всяком случае, неиз­вестной Сеттиньязу) заключила крупнейшие договора с Советским Союзом во времена Хрущева; эти договора без особого труда (заслуга Поля Субиза) были продлены на следующий год, в 1964-м, уже после отставки Хрущева.

И на этот раз речь шла о лесе. Оба этих одинаковых досье, касающихся сделки, были переданы ему, Сеттинья­зу, с одной стороны, Субизом, с другой - Черным Псом, швейцарцем, в соответствии с двойной системой контроля, введенной Ребом.

Но это не все: некая франко-итальянская компания че­тыре года назад уступила пятьдесят один процент своих акций типично климродовской фирме, находящейся в Па­наме.

Сеттиньяз, чем дальше, тем больше заинтригованный, продолжил поиски.

И вдруг выскочило имя человека, о котором он практи­чески ничего не знал: Хайме Рохас. Рохас оказался управ­ляющим аргентинской компании, которая сотрудничала с русскими. Он был также юридическим и финансовым со­ветником той панамской компании, которая проявляла интерес к лесам Черной Африки. И все тот же Рохас в Ка­наде подписал добрый десяток договоров.

По всем признакам он был из Приближенных Короля. Только в его случае не существовало никакой папки с над­писью «Строго конфиденциально - Передать в собственные руки», а тем более пресловутого досье с пометкой «Особое», сделанной красными чернилами.

В принципе это означало, что данный персонаж играл очень незначительную роль. Но противоречие было оче­видным. «И поскольку я не могу поверить, что Реб допу­стил ошибку или забыл что-то…»

В опустевших кабинетах (он всегда дожидался, пока ос­танется один, чтобы заняться своими розысками, и потому на них ушло несколько недель) Сеттиньяз снова и снова бросался на штурм загадки. Стал собирать все сведения о Хайме Рохасе. Его имя всплыло еще четырнадцать раз, то есть среди данных о четырнадцати различных компаниях. Этот Рохас много разъезжал: помимо СССР, бывал в Скандинавии и Африке, появлялся в Индонезии, Индоки­тае и Китае, принимал также участие в проведении важ­ных операций в Южной Америке, в частности в Венесуэле. В большинстве случаев его вмешательство в той или иной мере касалось сельского хозяйства, лесоводческой сферы, но дважды он сыграл определенную роль в довольно запу­танной сделке, связанной с фарфоровой глиной, и в выку­пе целого ряда бумажных фабрик во Франции. Его путь очень часто перекрещивался с маршрутами Приближен­ных Короля: с Ханем - в Китае и Индонезии, Субизом и Несимом - во Франции и странах Востока, с Сантаной - в Венесуэле, Этель Кот - в Африке, Эрни Гошняком - в Скандинавии. И другими. Но человек этот оставался на редкость незаметным. И лишь случайное упоминание Франсиско Сантаной восьми миллионов деревьев позволи­ло Сеттиньязу извлечь его имя из памяти компьютера, хранящей более тридцати пяти тысяч различных фами­лий.

Он почувствовал, что напал на крупную дичь…

В течение лета 1965 года Климрод так и не появился. Осенью и зимой тоже. Насколько было известно Сеттинья­зу, в 1966 году он трижды приезжал в Нью-Йорк. Тот год, кстати, был особенно урожайным по части создания новых компаний: их число, по данным Сеттиньяза, превысило полуторатысячную отметку. Не проходило ни одного рабо­чего дня, чтобы кто-то из Черных Псов не принес новое досье, и именно в это время организаторские способности Дэвида Сеттиньяза особенно пригодились. С отпуском у него ничего не получилось, и пришлось даже увеличить количество сотрудников, а за неимением мест подумать о новом переселении, несмотря на удобства, связанные со все более широким использованием компьютера. Но Реб покачал головой!

- Не нужно, Дэвид. На вас сейчас обрушилась большая волна. Скоро она начнет спадать.

Заваленный работой, отнимавшей у него до пятнадцати часов в сутки, Сеттиньяз уже не успевал разгадывать тайну Хайме Рохаса, хотя дело это и так застыло на месте, так как на протяжении нескольких месяцев имя аргентин­ца больше не всплывало нигде. Казалось, он перестал слу­жить у Климрода, что, возможно, и было решением загад­ки.

«Но затем во мне сработал обычный рефлекс, свойст­венный всем подчиненным Реба. Я подумал: «А если он просто хотел ввести меня в курс дела… И ждал молча…»

Это случилось в октябре 1967 года».

В телеграмме, полученной Сеттиньязом, было указано место встречи: Хантс Лейн, то есть Бруклин Хайтс, на другой стороне Ист-Ривер. Это был адрес элегантного, ти­пично аристократического дома прошлого века, из окон которого открывался великолепный вид на Аппер-Бэй и Манхэттен. «Спросите Али Данаан». Фамилия звучала по-ирландски, имя же могло принадлежать как мужчине, так и женщине. Улица была засажена деревьями, что не так часто встречается в Нью-Йорке, а Али Данаан оказалась молодой женщиной, высокой брюнеткой потрясающей красоты. Сразу было видно, что это художница, Она вы­шла к Сеттиньязу чуть ли не с кистью в руке, во всяком случае, в блузе, красиво заляпанной разноцветными пят­нами. Открыв ему дверь, красавица встретила его ослепи­тельной улыбкой.

- Он вышел, но должен скоро вернуться, - сказала она. - Подождите, пожалуйста. Не хотите ли, случайно, побыть ангелом?

- Ангелом?

Пройдя вперед, она привела его, поигрывая бедрами, в красивую мастерскую. На мольберте стояла картина - хитросплетение кругов и штрихов, сквозь которые проглядывали контуры детского лица.

- Мне нужен ангел, здесь, в середине, или чуть поо­даль. Но вы рыжий. Кто когда-нибудь слышал о рыжем ан­геле?

- Я не рыжий, - с досадой ответил Сеттиньяз. - Я рыжеватый блондин.

- Спорный вопрос. Но как бы то ни было, вы любите крепкий кофе, хорошо прожаренный, но не пережаренный бифштекс, жареные грибы с мясом, клубнику «а ля Шантийи» и бургундские вина. Так мне показалось. Мы заказали, кстати, несколько ящиков «Бонн-Мара» - он ска­зал, что это ваше любимое вино. Обед будет готов через полтора часа. Присядьте же. Будьте как дома. Он предупредил меня, что вы довольно чопорный человек. Если вам позвонить или принять душ, не стесняйтесь. Я закончу своего ангела и буду в вашем распоряжении. По правде говоря, в вас действительно есть что-то ангельское…

Она мило улыбалась ему. Опять повторилась старая история: в очередной раз Дэвид Сеттиньяз столкнулся с женщиной, ничего не зная о ее отношениях с Ребом. Она даже не называла его по имени, каждый раз говорила «Он», но все же было сказано: «Мы заказали…» - что предполагает хоть какую-то близость. «А я и понятия не имею, под каким именем она его знает! И, оказывается, я должен здесь обедать, все уже подготовлено, вплоть до «Бонн-Мара», моего любимого вина, этот бес запомнил название!»

- Мне нужно позвонить, - сказал Сеттиньяз, - и отменить другую встречу.

- Кабинет выше этажом. Он предупреждал, что вам надо будет позвонить. Я приготовила большой бокал мартини, как вы любите!

Он поднялся и вошел в белую почти пустую комнату, где было восемь телефонных аппаратов, стол, два стула, несколько десятков книг на английском, французском, не­мецком, испанском и итальянском языках. И Исаак Зингер на идиш. А также труды по юриспруденции, в том числе два тома сэра Джеральда Фицмориса: «Основные принципы международного права» и номера «Джэрмен бук оф интернешнл ло», «Журнал по правилам междуна­родной торговли» - классические издания, над которыми Джордж Таррас корпел столько часов в далекие гарвардкие времена.

«Он не оставил изучения права…»

И тут только Сеттиньяз заметил зеленую папку, остав­ленную нарочно на виду, среди телефонных аппаратов. На обложке красовалась знакомая надпись: «Строго конфиденциально - Передать в собственные руки…»

… И другая, гораздо мельче: инициалы Д.Дж.С. «Дэвид Джеймс Сеттиньяз?» Он протянул руку к зеленой папке, одновременно объясняя своей личной секретарше, что она должна отменить все встречи до нового распоряжения, а также предупредить его домашних, что он не придет обе­дать.

Но папку он не тронул. Повесив трубку, Сеттиньяз сел на второй стул, взял Сола Беллоу и стал читать. Через не­сколько минут он услышал легкий стук двери, выходящей на улицу, затем гул голосов, и, наконец, не выдав и ма­лейшим звуком своего приближения, в проеме двери вы­росла высокая фигура Реба. Он улыбнулся:

- Извините за опоздание, Дэвид. Мне хотелось пешком пройти от Манхэттена, но я переоценил свою скорость. Вам следовало открыть папку.

Подразумевалось: «Поскольку я оставил ее на виду. И надо было понять, что она предназначалась вам. Или вы думаете, что я допустил ошибку?» Кто осмелился бы предположить, что Реб Климрод совершает ошибки? Раздраже­ние, даже настоящая злость снова пронзила Сеттиньяза.

- Дэвид, извините меня. Я иногда ставлю вас в нелов­кое положение. Не сердитесь, прошу вас.

Он вошел в комнату и сел, приняв свою обычную позу: руки - в карманах куртки, ноги вытянуты, подбородок опущен на грудь, а глаза подернуты поволокой. Реб тихо сказал:

- Возьмите же папку и прочтите.

Сеттиньяз отложил Беллоу и подошел к столу. В папке лежал только один лист машинописного текста. Он про­чел: «Сеттиньяз, Дэвид Джеймс, родился в Нью-Йорк-си­ти, штат Нью-Йорк, 2 сентября 1923 года. Смотри предыду­щее досье. Период с 1 января по 31 декабря 1966 года: никаких нарушений. В соответствии с полученными инст­рукциями наблюдение прекращено с 1 января 1967 года в ноль часов». Вместо подписи - буквы «Дж».

- Джетро, - пояснил Реб. - Диего должен был рас­сказать о нем Джорджу Таррасу, а он - вам. Да, это он присылает вам одно за другим все досье. И в дальнейшем будет это делать.

- С каких пор я… нахожусь под наблюдением?

- С 1 января 1950-го, с ноля часов. Но вы ведь догады­вались об этом.

- И что он откопал обо мне?

- К его величайшему сожалению, ничего. Ничего серь­езного. Джетро считает, что все люди, находящиеся на свободе, - неразоблаченные преступники. Вы и Таррас заставили его усомниться в этом основном постулате. «Таррас тоже», - подумал Сеттиньяз, которого это немного утешило.

- Таррас тоже, - сказал Реб, приводящий в отчаяние своим умением читать чужие мысли.

- И с него тоже снято наблюдение?

- Да.

Реб поднял руку:

- Дэвид, ответа на вопрос, с какого времени я приказал Джетро не следить за Джорджем Таррасом, не будет. Так не задавайте его, прошу вас. Не так важно знать, оказал ли я полное доверие Джорджу раньше, чем вам, или наоборот. К тому же вы и так знаете, как обстоит дело. Вы сейчас спросите, почему я, державший вас под наблюдением более пятнадцати лет, теперь решил прекратить его. Ответ: не знаю. Вероятно, потому, что наступает в жизни момент, когда ты должен полностью довериться кому-то.

- Вы приводите меня в отчаяние.

- Моей манерой задавать вопросы и отвечать на них? Я знаю. Но иначе не умею.

И он засмеялся:

- Скажем, иногда так получается невольно. Но смех очень быстро оборвался. Взгляд снова затума­нился. Он смотрел на Сеттиньяза.

- Прошло двадцать два года и сто пятьдесят четыре дня, Дэвид. Вы помните Маутхаузен?

- Да.

- Ваши воспоминания абсолютно точны?

- Конечно, не так, как ваши.

Взгляд серых глаз стал очень тяжелым, сверлящим и почти гипнотизирующим.

- Боже мой! Те звуки жизнь родит простая… Дэвид? Помните, как дальше?

Сеттиньяз чувствовал, что слабеет неизвестно почему. Волнение охватывало его.

- Кротко ропщут звуки, город оглашая…

- Да, Дэвид!

- Что с собой ты сделал? Ты богат слезами… Что ты, бедный, сделал с юными годами?..

И он замолчал. Реб был доволен. Он улыбался необык­новенно ласково и дружелюбно:

- Я не хочу… как сказать?., играть на ваших чувствах. Так говорят по-французски, не правда ли? Или предавать­ся воспоминаниям в вашем присутствии…

Он размял ноги, кисти рук - когда он вынул их из кар­манов куртки, пальцы разжались и стал виден глубокий шрам у основания большого и указательного пальцев.

- Я действительно только что подумал о том дне в мае 1945-го, когда шел сюда. «Я никогда не забуду, что спас вам жизнь». Это тоже француз написал. Вы действительно не должны забывать, что, не будь вас, я был бы мертв. Я тоже помню об этом.

- Вы никогда ничего не забываете.

- Это не всегда хорошо, Дэвид.

В словах его звучало почти отчаяние, и это было просто непостижимо. Эмоции вновь захлестнули Сеттиньяза, и он подумал: «А молодая женщина там, внизу, похожа на Чармен…» Опять воцарилось молчание. Реб Климрод встал и начал ходить.

- Хайме Рохас, - сказал он. - Мне было интересно, сколько времени понадобится вам, чтобы вычислить этого человека. Вы оказались оперативнее, чем я ожидал. И как только понял, что вы все знаете, стал нарочно избегать вас. Я не был готов. Кто навел вас на след? Франсиско Сантана?

- Да.

- Я заметил, как он удивился, услышав от меня об этих восьми миллионах деревьев. А вы ездили к нему в Мериду. И, конечно, он сказал вам об этом. Дэвид, два че­ловека носят почти одинаковую фамилию. Хайме Рохас и Убалду Роша. Второй - бразилец. Вы не должны путать их. В скором времени вы узнаете и другие имена: Эмерсон Коэлью и Жоржи Сократес. Они тоже бразильцы. Энрике Эскаланте, Джим Маккензи, Ян Кольческу, Тражану да Силва, Унь Шень, Уве Собески, Дел Хэтэуэй, Элиас и Этель Вайцман, Морис Эверет, Марни Оукс не так важны, даже если, с моей точки зрения, это чрезвычайно полез­ные люди. Да, понимаю, Дэвид: никого из них вы не знае­те. Их фамилии не попали ни в одно досье. Но в этом и со­стоит смысл нашей сегодняшней встречи.

Он опять сел. Яркое солнце освещало Ист-Ривер и Манхэттен, и казалось: еще немного - и нагромождение бе­тонных башен обретет почти человеческий облик.

- Дэвид, в последние годы я вплотную занимался определенным количеством дел. Только мы с вами понимаем до конца, как их много и как они порой сложны. И вы, конечно, лучше меня знаете, чем я располагаю в смысле денег. Я никогда не любил заниматься подсчетами. Меня это мало интересует.

Он улыбнулся:

- И вы прекрасно знаете, что это никакое не кокетство с моей стороны.

- Могу представить вам все цифры, - сказал Сеттиньяз. - Только на это понадобится некоторое время. Четыре-пять недель. Ошибка возможна не более чем на два процента.

- Мне наплевать, Дэвид.

- Вы самый богатый человек в мире, намного богаче других миллиардеров.

- Очень хорошо, - весело и иронично, но без издевки ответил Реб. Он вытянул свои худые загорелые руки с белой отметиной шрама, о происхождении которого Сеттиньяз пока ничего не знал. Реб не носил часов и, разумеется, никакого кольца.

- Дэвид, вот уже несколько лет я готовлю одну чрезвычайно важную операцию, которая очень дорога мне, гораздо дороже любого предприятия, которое я мог бы зате­ять. До сего дня я вам об этом не говорил и не собирался говорить до будущего года. Это дело очень длительное, Дэвид. Мне хотелось бы, чтобы через два года, если согласитесь, вы приехали туда, на место, и посмотрели, что там происходит…

«Он все еще не решается сказать мне», - подумал Сеттиньяз, который слишком хорошо изучил Климрода, чтобы не разглядеть за всеми этими выстроенными в ряд фра­зами желания помедлить еще.

- Вы правы, - произнес Реб. - Я не решаюсь сказать вам.

- В таком случае не говорите.

- Я создаю новую страну, Дэвид.

По его словам, он уже вложил в свой проект восемьсот миллионов долларов. Но это только начало. Он считает, что понадобятся по меньшей мере четыре миллиарда дол­ларов. Может быть, и больше. Скорее всего, больше. Поскольку возникло много непредвиденных проблем. Он действительно сказал «много», точно так же, как несколь­ко секунд назад говорил, что дел, которыми он занимался семнадцать лет, «много и они порой сложны».

Художница пришла сказать, что обед готов; за столом они беседовали о живописи, книгах и фильмах, Реб упор­но защищал Никола де Сталя, на которого нападала Али Данаан…

Но как только обед был закончен, они снова поднялись в белый кабинет и заперлись в нем.

Король рассказал, что идея уже давно созревала в его голове. «С 1949 или 1950 года. Но никак не раньше». Толь­ко тогда она не была такой четкой и ясной. Долгое время он недодумывал ее до конца. Но теперь, кажется, додумал, но, может быть, и не совсем, кто знает?

- Я хочу сказать, что окончательно разобрался, в чем состоит моя мечта, Дэвид. Что же касается ее реализации, то до этого еще далеко, надо преодолеть миллион трудно­стей и сломить сопротивление… И все же я прав. Свобод­ный человек, если он неспособен до конца воплотить свою законную мечту из-за препятствий, из-за вмешательства нескольких государств или одного, прожил бы свою жизнь как заурядная личность, подвластная любому деспотизму в эпоху торжествующего варварства. Вы немного знаете меня, Дэвид… Разве я смирился бы с этим?

И Реб уже не мог остановиться, несколько часов подряд он изливался перед растерявшимся от неожиданности Дэ­видом Сеттиньязом, который то начинал верить в проект, то вдруг осознавал, какое это немыслимое безумие. И по­тому не произносил ни слова или почти, а мягкий, спокой­ный голос перечислял то, что уже сделано, что делается и что намечено.

Сеттиньяз все же спросил:

- Вы говорили об этом с Джорджем Таррасом?

Улыбка:

- Да.

- Кто еще знает о проекте? Молчание.

Взгляд светлых глаз на несколько секунд стал ужасно колючим, почти свирепым, затем погас.

- За исключением Джорджа и вас, Дэвид, никто в этой части света. Никто, помимо людей, живущих там.

- А Диего Хаас? - не удержался Сеттиньяз. Опять молчание. Спускалась ночь.

- Пока я кончил, Дэвид, - сказал Реб. - Запомните: не в будущем году, а через год я хотел бы показать первые результаты и очень надеюсь, что вы приедете. Когда вам будет угодно, начиная, скажем, с апреля месяца. Позвони­те Диего в Рио и просто скажите ему, что согласны пожить в его доме в Ипанеме. Пожалуйста, приезжайте один. И вот еще что, Дэвид: впредь я буду в основном рассчиты­вать на вас, как уже было сказано. Если вы не против. А коли так, то вам будут даны все необходимые полномочия. Я же буду очень занят в ближайшие годы…

Сеттиньяз предпринял специальное путешествие в Но­вую Англию.

Ему был хорошо знаком веселый маленький домик, снаружи выкрашенный красным лаком и внутри выдер­жанный в разнообразных тонах того же цвета. Это был дом Таррасов в Мэне. Сеттиньяз приезжал сюда сразу после вой­ны, когда был еще студентом Гарварда, а Джордж Таррас преподавал там тогда.

Домик не изменился, к нему только пристроили две комнаты:

- Чтобы разобраться… наконец-то разобраться! Разло­жить все книги, ведь я действительно не знаю, куда их де­вать.

- Смените дом.

Сеттиньяз не знал, сколько денег Таррас, получал еже­годно от Реба, но, учитывая щедрость последнего, предпо­лагал, что сумма должна быть огромной. Во всяком слу­чае, достаточной для того, чтобы старый профессор позво­лил себе купить три-четыре графства.

- Не говорите глупостей, студент Сеттиньяз. Где, черт возьми, живется спокойнее, чем здесь? И потом, я люблю этот пейзаж.

Глаза за стеклами очков смотрели очень оживленно:

- Что вас так встревожило, Дэвид?

- Он рассказал мне о своем проекте.

- А! - просто отреагировал Таррас. И затем самым ес­тественным тоном продолжил: - Я в это время пью чай, хотите чашечку?

И только тогда Сеттиньяз, смутившись, заметил, что его друг - один в доме.

- Как поживает Шерли?

- Она вышла на некоторое время, - ответил Таррас. Но Сеттиньяз обратил внимание на его тон:

- Все хорошо?

- Небольшие осложнения. Бедняжка уже не так моло­да, как ей кажется. Но ничего серьезного. Поговорим о вас.

Он весело улыбнулся, но видно было, что это та же иро­ническая веселость, которой грешил Диего Хаас

- О вас, не о Ребе. Дэвид, я безоговорочный союзник Реба. Вы, кстати, тоже, хотя и сопротивляетесь со свойст­венной вам храбростью. Я не обсуждаю его поступков. Смотрю на вещи просто: мне повезло в жизни, я встретил гения. Безумного гения или гениального безумца, как вам угодно, хотя, в сущности, тут разницы нет. Но гения. Со своей судьбой. Я люблю его, как никого в мире. Все, что он делает, хорошо. Понимаю я его или нет - почти не имеет значения. Поэтому давайте не будем углубляться в тему. Но почему вы так мучаете себя? Из-за новых обязан­ностей, которые Реб собирается возложить на вас?

- И этого было бы достаточно, чтобы я потерял сон, - признался Сеттиньяз.

- Вы собрали вокруг себя прекрасную команду юри­стов, специалистов всех профилей, лучших из тех. что можно было найти, Дэвид, у вас незаурядные организа­торские способности. Я подозревал их в вас, но Реб их раз­глядел и сделал ставку на вас, а сейчас выигрывает пар­тию. Вот уже пятнадцать лет…

- Семнадцать.

- Семнадцать лет вы собираете всю, даже самую ни­чтожную информацию о грандиознейшей империи, когда-либо созданной человеком. Вы, без сомнения, единственный, кто хоть что-то в ней понимает. Даже Реб, сколь бы феноменальной ни была его память, наверное, не смог бы… Как всегда, без молока?

- Да, как всегда.

- … не смог бы перечислить вам все свои компании. Он всего лишь человек, хотя иногда мне и приходит в голову мысль, не пришелец ли он. Сахар в горшочке с надписью «Лавровый лист». Нет, мне не надо, спасибо, я теперь не пью с сахаром, запрещено. И к тому же… вернемся в кабинет, я обожаю пить чай с булочками у камина.

Они перешли в другую комнату, покинули красную кухню, перейдя в ярко-красный кабинет, пересекли карминную столовую, бордовый холл и гостиную цвета красной герани, мимоходом бросили взгляд в алую ванную комнату, прошли рубиновую, затем гранатовую библиотеку, томатного цвета гараж, вишневый офис и цикламеновую телевизионную комнату,

- А это фантазия Шерл, - объяснил Таррас. - Цикламен! Скажите, пожалуйста!

Они уселись у огня.

- Кстати, мой дорогой Дэвид, какого черта, по-вашему, с тех давних пор, когда вы были моим студентом, я всегда отдавал вам предпочтение? Влюблен был в вас, что ли? Шутка. И Реб такого же мнения о вас. Мы говорили с ним об этом, если хотите знать. Да, разумеется, он иногда советуется со мной или вслух размышляет в моем присутствии. Он не ждет, что вы будете все время умножать его состояние, оно в этом вовсе не нуждается, возрастает само по себе и, наверное, достигнет гималайских высот, даже если вы просто усядетесь на нем, ничего не делая. Я не враг сомнений, но не слишком им предавайтесь. Лучше попробуйте эти булочки… Поверите ли? Реб велел вывезти из Ирландии целую семью, разместил ее здесь и обеспечил материально только потому, что мадам Каванаф, мозговой трест семейства, печет лучшие в мире булочки. Что правда, то правда. Так не говорите мне, что он сумасшедший, что его проект безумен и что я не в своем уме, раз поддерживаю его. - Джорж Таррас опустился в большое кресло с бордовыми подушечками. - Дэвид, мой мальчик, не знаю, когда он начнет, но, даже если конец известен заранее, это будет необыкновенно прекрасна битва. Так выпьем за безумие и мечту, Дэвид, за единственно разумные в мире вещи.