Причуды страсти! Уловки! Дерзанья! Жертвы, приносимые на ее алтарь!

Прошло очень немного времени, и убежище, о котором говорил Каупервуд, предназначенное сберегать тайну, было готово. За домом присматривала вдова, видимо лишь недавно понесшая свою тяжкую утрату, и Эйлин стала часто бывать там. В такой обстановке и при таких обстоятельствах не стоило большого труда убедить ее всецело отдаться возлюбленному, ибо она не могла больше противиться бурному, слепому влечению страсти. Ее поступок в какой-то мере искупала любовь, ей и вправду не нужно было никого на свете, кроме этого человека. Ему одному принадлежали все ее помыслы, все ее чувства. Воображение рисовало ей картины будущего, когда она и он каким-то образом окажутся навеки неразлучными. Разве не может случиться, что м-с Каупервуд умрет или же Фрэнк уйдет от нее к ней, Эйлин, когда у него к тридцати пяти годам накопится миллион? Все как-нибудь устроится. Сама природа предназначила ей этого человека. Эйлин безоговорочно доверяла ему. Когда он сказал, что возьмет на себя заботу о ней и не допустит, чтобы какое-либо горе коснулось ее, она ни на минуту не усомнилась в его словах. О таком грехе, как грех Эйлин, священники часто слышат в исповедальнях.

Примечательно, что христианский мир путем какого-то логического изворота пришел к выводу, что не может быть иной любви, кроме той. которая освящена традиционным ухаживанием и последующим браком. "Одна жизнь — одна любовь"— вот идея христианства, и в эти узкие рамки оно неизменно пытается втиснуть весь мир. Язычеству были чужды такие представления. В древнем мире для развода не надо было искать каких-то особых причин. А в мире первобытном единение полов предусматривалось, видимо, лишь на период, необходимый для выращивания потомства. Семья новейшего времени, без сомнения, одна из прекраснейших в мире институций, если она зиждется на взаимном влечении и симпатии. Но из этого еще не следует, что осуждению подлежит всякая другая любовь, не столь счастливая и не приведшая к столь, благополучной развязке. Жизнь нельзя втиснуть ни в какие рамки, и людям следовало бы раз навсегда отказаться от подобных попыток. Те, кому посчастливилось заключить гармоничное содружество на всю жизнь, пусть поздравят себя и постараются быть достойными своего счастья. Те же, кому судьба его не даровала, все-таки заслуживают снисхождения, хотя бы общество и объявило их париями. Кроме того, вне всякой зависимости от наших суждений и теории, в силе остаются основные законы природы. Однородные частицы притягиваются друг к другу. Изменения в характере и темпераменте неизбежно влекут за собой и перемены во взаимоотношениях. Правда, одних сдерживает догма, других — страх. Но находятся люди, в которых мощно звучит голос природы, и для таких не существует ни догмы, ни страха. Общество в ужасе воздевает руки к небу. Но из века в век появляются такие женщины, как Елена, Мессалина, Дюбарри, Помпадур, Ментенон и Нелл Гвин, и указывают путь к большей свободе во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, чем та, что ранее считалась дозволенной.

Каупервуд и Эйлин несказанно привязались друг к другу. Узнав Эйлин поближе, Каупервуд проникся уверенностью, что она единственная женщина, с которой он мог бы счастливо прожить остаток жизни. Она была так молода, доверчива, полна надежд и так бесстрашна. Все эти месяцы, с того самого мгновения, когда их впервые потянуло друг к другу, он не переставал сравнивать ее со своей женой. Его неудовлетворенность супружеской жизнью, до сих пор смутная, теперь становилась все более ощутимой. Правда, дети по-прежнему радовали его, и дом у него был прекрасный. Вялая, исхудавшая, Лилиан все еще была красива. Последние годы он более или менее был удовлетворен ею, но теперь его недовольство стало непрерывно расти. Его жена ничем не походила на Эйлин: она не обладала ни ее молодостью, ни живостью, ни презрением к условностям. И хотя обычно Каупервуд был очень покладист, теперь им нередко овладевали приступы раздражения. Началось с вопросов, касавшихся внешности Лилиан: такие, весьма обыденные, "почему" не могут не обижать и не обескураживать женщину. Почему она не купила себе лиловую шляпу, в тон платью? Почему она не проводит больше времени на воздухе? Моцион был бы ей очень полезен. Почему она не делает того или этого? Он едва ли сам отдавал себе отчет в своем поведении, но Лилиан все замечала, догадывалась об истинной подоплеке этих вопросов и чувствовала себя оскорбленной.

— Что это за бесконечные "почему" и "отчего"?— однажды возмутилась она.— Зачем столько вопросов? Ты просто уже не любишь меня так, как раньше, вот и все, я отлично понимаю.

Каупервуд откинулся на спинку стула, пораженный этой вспышкой. Поводом для нее, видимо, послужила не догадка об Эйлин, а просто очередное его замечание; но полной уверенности у него не было. Он почувствовал легкий укор совести оттого, что вывел Лилиан из терпения, и извинился перед нею.

— Ах, это пустяки!— отвечала она.— Меня это нисколько не трогает. Но я замечаю, что ты уделяешь мне теперь куда меньше внимания. У тебя все дела, дела и дела! Ты ни на секунду не перестаешь думать о них.

Каупервуд вздохнул с облегчением. Итак, она ничего не подозревает! Но по мере того как росла его близость с Эйлин, он перестал тревожиться мыслью, подозревает ли его жена. Иногда, перебирая в уме возможные последствия создавшегося положения, он приходил к выводу, что так было бы, пожалуй, даже лучше. Она ведь не принадлежала к породе энергичных женщин, умеющих постоять за свои права. Зная ее характер, он порой надеялся, что она, может быть, и не станет так упорно противиться перемене в их семейной жизни, как он опасался вначале. Не исключено, что она даст ему развод. Страсть и жажда счастья даже его заставляли рассуждать не столь трезво, как обычно.

Нет, говорил он себе, теперь загвоздка вовсе не в его семье, а в Батлерах. С Эдвардом Мэлия Батлером у него установилась теснейшая деловая связь. Старик не предпринимал ни одной сделки с многочисленными ценными бумагами, держателем которых он являлся, не посоветовавшись с Каупервудом. Батлер состоял пайщиком таких предприятий, как Пенсильванская угольная компания, канал "Делавар-Гудзон", канал "Морис-Эссекс" и Ридингская железная дорога. Поняв то значение, которое приобретали филадельфийские городские железные дороги, он решил возможно выгоднее сбыть имеющиеся у него ценные бумаги и вложить вырученный таким образом капитал в местные линии. Ему было известно, что так же поступают Молленхауэр и Симпсон, а уж кто лучше их разбирается в местных делах? Как и Каупервуд, он полагал, что, сосредоточив у себя достаточное количество акций городских железных дорог, он в конечном итоге добьется хотя бы сотрудничества с Моленхауэром и Симпсоном. А тогда не трудно будет провести через законодательные органы законы, выгодные для объединенных железных дорог. Они получат разрешения на прокладку новых линий и на продолжение уже построенных. Эта конверсия ценностей Батлера, а также скупка случайных пакетов акций местных городских железных дорог и входила в обязанности Каупервуда. Через своих сыновей, Оуэна и Кэлема, Батлер в то время уже вовсю хлопотал о прокладке новой линии и о получении необходимого для этого разрешения; желая добиться принятия законодательным собранием нужной ему резолюции, он щедро раздавал пакеты акций и наличные деньги. Дело это, однако, было нелегкое, так как выгода, которую можно было извлечь из создавшегося положения, была ясна и многим другим, в том числе Каупервуду; усмотрев здесь источник большой наживы, он, конечно, заботился и о собственной пользе, так что из акций, которые он скупал, только часть попадала в руки Батлера, Молленхауэра и других его клиентов. Иными словами, он не столько стремился обслуживать Батлера или кого-нибудь еще, сколько себя самого.

Вот почему предложение, с которым явился к нему Джордж Стинер — фактически представитель Стробика, Уайкрофта и Хармона, пожелавших остаться в тени,— показалось Каупервуду столь заманчивым. План Стинера заключался в том, чтобы открыть Каупервуду кредит в городской кассе из расчета двух процентов годовых или, если он откажется от комиссионных, даже безвозмездно (осторожность требовала, чтобы Стинер действовал через посредника). На эти деньги Каупервуд должен был перекупить у Северной Пенсильванской компании линию конки, проходившую по Фронт-стрит, которая не приносила большого дохода и не очень высоко котировалась из-за ее небольшого протяжения — полторы мили — и краткосрочности разрешения, выданного на ее эксплуатацию. В качестве компенсации за искусно проведенное дело Каупервуд получал весьма недурной куш — двадцать процентов всех акций. Стробик и Уайкрофт знали, где можно будет купить контрольный пакет таковых, надо было только действовать расторопно. В дальнейшем этот план предусматривал следующее: взятые из городской кассы деньги используются для продления лицензии и для продолжения самой линии; затем выпускается большой пакет акций, которые закладываются в одном из "знакомых" банков: таким образом через некоторое время город получает обратно занятый у него капитал, а они начинают класть в карман прибыль, приносимую линией. Для Каупервуда этот план был более или менее приемлем, если не считать того, что акции распылялись между всеми участниками аферы и ему за все его хлопоты и труды доставалась лишь сравнительно небольшая доля.

Но Каупервуд никогда не упускал своей выгоды. А к этому времени у него выработалась особая деловая мораль, мораль финансиста. Он считал неблагоразумным красть лишь в том случае, если подобный акт стяжания или наживы так и назывался кражей. Это было неблагоразумно, опасно, а следовательно — дурно. Могло случиться, что способ приобретения или наживы вызывал сомнения и порицания. Этика, в представлении Каупервуда, видоизменялась в зависимости от обстоятельств, чуть ли не в зависимости от климата. В Филадельфии укоренилась традиция (разумеется, в кругах местных, политиков, а не всего городского населения), согласно которой казначей мог безвозмездно пользоваться деньгами города, при условии, что со временем он возвратит их в кассу. Казначейство и казначей здесь напоминали собою полный меда улей и пчелиную матку, вокруг которой вьются, в чаянии наживы, трутни, то есть аферисты и политические деятели. Единственной неприятной стороной сговора со Стинером было то, что ни Батлер, ни Молленхауэр, ни Симпсон, то есть фактическое "начальство" Стинера и Стробика, ничего об этом сговоре не знали. Сам Стинер, а также лица, стоявшие за ним, действовали через него, Каупервуда, в своих личных интересах. Великие мира сего, прознав об этом, могут разгневаться. Если же он откажется вести столь выгодные дела со Стинером или с кем-либо другим из местных воротил, он только сам себя высечет, ибо его с радостью заменит другой банкир или маклер. А кроме того, нет никаких оснований предполагать, что-Батлер, Молленхауэр и Симпсон об этом пронюхают.

В этой связи следует еще сказать, что Каупервуд, случайно проехав по коночной линии Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, счел ее весьма соблазнительным объектом, нужно было только раздобыть необходимый капитал. Первоначально эта линия имела объявленную ценность в пятьсот тысяч долларов, но позднее, с целью ее переоборудования, была выпущена дополнительная серия акций на сумму в двести пятьдесят тысяч, и теперь компания испытывала серьезные затруднений с уплатой процентов. Большая часть акций была рассеяна среди мелких держателей, и Каупервуду потребовалось бы не менее двухсот пятидесяти тысяч, чтобы завладеть контрольным пакетом и быть избранным в председатели правления. Зато, наложив руку на эту линию, он мог бы уже распоряжаться акциями всецело по своему усмотрению, например временно заложить их в отцовском банке за возможно большую сумму, затем выпустить новые акции, с их помощью произвести подкуп членов местного законодательного собрания и таким образом добиться разрешения на продление линии, а потом уже расширить дело либо посредством новых удачных покупок, либо путем соглашения с другими компаниями. Слово "подкуп" употреблено здесь в деловом, чисто американском смысле, ибо не было человека, у которого понятие о законодательном собрании штата не ассоциировалось бы со словом "взятка". Тэренс Рэлихен, представитель финансовых кругов в Гаррисбурге, низкорослый, смуглолицый ирландец, щеголявший изящ- ной одеждой и изысканными манерами,— в свое время он посетил Каупервуда по делу о размещении пятимиллионного займа.— заверял, что в столице штата ничего не добьешься без денег или их эквивалента, то есть ценных бумаг. Каждого более или менее влиятельного члена законодательного собрания полагалось "смазать", чтобы получить его голос или поддержку. Ирландец намекнул, что если Каупервуду понадобится провести какую-нибудь комбинацию, то он, Рэлихен, рад будет с ним потолковать. Каупервуд уже не раз обдумывал свой план покупки коночной линии Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, но все еще окончательно не решался взяться за это дело. У него имелось множество других обязательств, однако соблазн был велик, и он без устали размышлял над этим вопросом.

Кредит, предложенный Стинером для манипуляций с Северной Пенсильванской линией, делал более реальной и аферу с линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц. Каупервуд в это время, в интересах городского казначейства, неусыпно следил за курсом облигаций городского займа: скупал крупные пакеты таковых, когда на бирже намечалась тенденция к их падению, и продавал, правда с большими предосторожностями, но не менее крупными партиями, заметив, что их курс поднимается. Для всех этих манипуляций ему необходимо было иметь в своем распоряжении большие наличные суммы. Он все время опасался, как бы на бирже не произошел крах, ибо это привело бы к падению всех имевшихся у него ценностей и, вдобавок, от него бы еще потребовали покрытия задолженности. Правда, тогда никакой бури не предвиделось, и Каупервуд надеялся, что избегнет катастрофы, но все же не хотел слишком распылять свои средства. Теперь многое переменилось. Если он возьмет из городских средств сто пятьдесят тысяч долларов и вложит их в линию Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, то это не будет значить, что он распыляет капитал, ибо новое предложение Стинера позволит ему обратиться к последнему за большими кредитами для проведения других дел. Но если что-нибудь стрясется?.. Ну, да там будет видно!

— Фрэнк,— сказал однажды Стинер (они уже давно называли друг друга по имени), зайдя к нему после четырех часов — время, когда работа в конторе приближалась к концу,— Стробик считает, что дело с Северной Пенсильванской линией достаточно подготовлено и нам пора за него приниматься. Мы выяснили, что контрольный пакет акций находится в руках некоего Колтона, не Айка Колтона, а Фердинанда. Не правда ли, странное имя?

Потолстевший Стинер благодушно ухмыльнулся. Большие перемены произошли в его жизни с тех пор, как он случайно попал в городские казначеи. Вступив в эту должность, он стал прекрасно одеваться, и вся его особа светилась таким благодушием, такой самоуверенностью, что, посмотри он на себя со стороны, он наверно сам бы себя не узнал в своем новом обличье. Его маленькие глазки перестали шмыгать из стороны в сторону, а вечная настороженность сменилась безмятежным спокойствием. Толстые ноги Стинера были обуты в добротные ботинки из мягчайшей кожи; плотный торс и жирные ляжки скрадывались отлично скроенным серовато-коричневым костюмом; остроконечный белый воротничок и коричневый шелковый галстук завершали его туалет. Широкая грудь, постепенно переходила в округлое брюшко, на котором красовалась тяжелая золотая цепь, в белоснежных манжетах сверкали большие золотые запонки с довольно крупными рубинами. Весь он был какой-то розовый и упитанный! Одним словом — человек явно преуспевающий.

Из деревянного двухэтажного домишки на Южной Девятой улице он переехал с семьей в куда более обширный каменный дом на Спринг-Гарден-стрит. Его жена завела знакомство с женами других политических деятелей. Дети учились в средней школе, что в свое время было для него несбыточной мечтой. Он владел теперь в разных частях города четырнадцатью или пятнадцатью дешевыми земельными участками, которые со временем обещали стать ценной недвижимостью, и состоял негласным акционером Южно-Филадельфийского металлургического общества и компании "Американская говядина и свинина"— двух предприятий, существовавших только на бумаге, вся деятельность которых заключалась в том, что они, получив от города подряды, передоверяли их скромным владельцам литейных мастерских и мясных лавок, умевшим выполнять приказания, не задавая лишних вопросов.

— Да, имя необычное,— согласился Каупервуд.— Так, значит, он держатель акций? Я всегда считал, что эта линия не окупит себя: она слишком коротка. Ее следовало бы продолжить на три мили в сторону Кенсингтонского района.

— Совершенно верно.— поддакнул Стинер.

— Стробик не говорил вам, сколько Колтон хочет за свои акции?

— Как будто шестьдесят восемь долларов.

— То есть по текущему курсу. Что ж, аппетит у него неплохой, а? По такой цене, Джордж, это составит,— он быстро прикинул в уме стоимость акций, находившихся в руках Колтона,— около ста двадцати тысяч только за его пакет. А это далеко не все. Есть еще судья Китчен, да Джозеф Зиммермен, да сенатор Доновэн,— Каупервуд имел в виду члена пенсильванского сената.— В общем это дельце станет вам в копеечку. А сколько еще придется затратить на продление линии! По-моему, это слишком дорого!

Каупервуд подумал о том, как просто было бы слить эту линию с вожделенной линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, и, немного помолчав, спросил;

— Скажите, Джордж, почему вы все ваши комбинации проводите через Стройка, Уайкрофта и Хармона? Разве мы с вами не могли бы справиться с этим делом, не привлекая еще нескольких участников? По-моему, это было бы куда выгоднее для вас!

— Разумеется, разумеется!— воскликнул Стинер, и его круглые глаза уставились на собеседника с какой-то беспомощной мольбой. Каупервуд импонировал ему, и он всегда надеялся сблизиться с ним не только как с дельцом, но и как с человеком.— Я уже начал подумывать об этом. Но у них, Фрэнк, больше опыта в таких делах, чем у меня, ведь они уже столько времени занимаются ими. А я пока еще не очень-то хорошо во всем этом разбираюсь.

Каупервуд мысленно улыбнулся, хотя лицо его оставалось бесстрастным.

— Забудьте о них, Джордж!— продолжал он дружеским и конфиденциальным тоном.— Мы с вами можем знать и знаем столько же, сколько они, и справимся с этим делом не хуже, если не лучше их. Я знаю, что говорю. Возьмите хотя бы эту интересующую вас комбинацию с конкой. Мы вдвоем провели бы ее не хуже, чем с участием Уайкрофта, Стробика и Хармона. Высшей мудростью они не обладают. Деньги вносят не они, а вы. Их дело только протащить все это предприятие через законодательное собрание и муниципалитет. Причем в законодательном собрании они не добьются большего, чем кто-либо другой, я, например. Все зависит от договоренности с Рэлихеном, а на это нужно лишь ассигновать известную сумму. Что же касается городского совета, то в Филадельфии не один Стробик вхож в это учреждение.

Каупервуд надеялся, что, заполучив в свои руки контроль над какой-нибудь дорогой, он переговорит с Батлером и добьется, чтобы тот ему посодействовал. Это, кстати, утихомирило бы Стробика и его присных.

— Я не предлагаю вам менять ваши намерения относительно Северной Пенсильванской. Это, пожалуй, было бы неудобно. Но существуют ведь и другие комбинации. Может быть, в будущем мы с вами проведем вместе какое-нибудь дельце! Вам это будет весьма выгодно, да и мне тоже. На городском займе мы неплохо подработали, этого вы отрицать не станете.

Подработали они поистине очень неплохо. Не говоря уже о барышах, доставшихся "китам", сам Стинер своим новым домом, земельными участками, счетом в банке, хорошими костюмами, всем своим изменившимся мироощущением был обязан удачным манипуляциям Каупервуда с сертификатами городского займа. К описываемому нами времени уже были выпущены четыре серии облигаций по двести тысяч долларов каждая; оборот Каупервуда с этими облигациями достигал почти трех миллионов, так как он то покупал, то продавал их, играя на повышение или понижение, в зависимости от конъюнктуры. Стинер обладал теперь состоянием по крайней мере тысяч в сто пятьдесят долларов.

— Я знаю здесь в городе одну линию, которую, при небольшой затрате энергии, можно было бы сделать очень доходной,— задумчиво продолжал Каупервуд.— Она слишком коротка, так же как Северная Пенсильванская, и потому обслуживает недостаточно большую территорию. Ее следует продолжить. Если бы нам с вами заполучить эту линию, мы могли бы слить ее управление с управлением Северной Пенсильванской, или какой-нибудь другой линии. Таким образом, мы сэкономили бы на содержании конторы, конторского персонала и на многом другом. Короче, при большом оборотном капитале всегда можно найти прибыльное дело.

Он замолчал и, раздумывая о том, что сулит ему будущее, стал смотреть в окно своего изящно обставленного, обшитого полированным деревом кабинета. Окно это выходило на задворки здания, прежде бывшего жилым домом, а теперь занятого под конторы. Во дворе зеленела чахлая травка. Красная стена дома и старинная кирпичная ограда чем-то напомнили Каупервуду их дом на Нью-Маркет-стрит. куда приходил дядя Сенека, кубинский негоциант, в сопровождении своего черного слуги. Глядя в окно, Каупервуд видел его перед собой как живого.

— Так почему же,— с важным видом спросил Стинер, клюнув на приманку.— нам с вами не завладеть это линией? С финансовой стороны, думается мне, я мог бы обеспечить эту операцию. Какая, по-вашему, нам нужна сумма?

Каупервуд снова улыбнулся про себя.

— Точно я сейчас сказать не могу,— отвечал он помолчав.— Мне нужно досконально изучить этот вопрос. Беда в том, что я и без того уже взял немалые суммы из средств городского казначейства. Как вам известно, за мною числится двести тысяч долларов, выданных мне для операций с городским займом. Такая комбинация потребовала бы еще тысяч двести или триста. Если бы не это обстоятельство...

Он думал о необъяснимых биржевых паниках, о странных, типичных для Америки, депрессиях, которые обусловливались не столько общим положением в стране, сколько характером самих американцев.

— Если бы дело с Северной Пенсильванской линией было уже закончено...

Он потер подбородок и разгладил свои холеные шелковистые усы.

—Больше не расспрашивайте меня, Джордж,—сказал он наконец, видя. что его собеседник уже ломает голову над тем, о какой линии идет речь.— И никому ни слова! Я сперва хорошенько проверю все данные, а потом мы с вами потолкуем. По-моему, нам надо заняться этим несколько позднее, когда с Северной Пенсильванской все уже будет на мази. У меня сейчас столько хлопот, что я не решаюсь взяться еще за какое-нибудь дело. Пока что вы помалкивайте, а там увидим!..

Он повернулся к своему столу, и Стинер встал.

— Как только вы решите, Фрэнк, что пора действовать, я открою вам кредит на ту сумму, какая вам понадобится!— воскликнул он, дивясь про себя, что Каупервуд не так уж горит желанием взяться за это дело, несмотря на то. что может рассчитывать здесь на его, Стинера, поддержку, как, впрочем, и во всякой другой выгодной комбинации. Почему бы этому талантливому, оборотистому Каупервуду не обогатить их обоих?— Вы только уведомьте Стайерса, и он вам пришлет чек, Стробик находит, что мы должны действовать без промедления.

— Я займусь этим, Джордж,— ободрил его Каупервуд.— Все будет в порядке. Положитесь на меня.

Стинер задрыгал толстыми ногами, расправляя брюки, и протянул Каупервуду руку. Погруженный в обдумывание этого нового замысла, он вышел на улицу. Спора нет, если он сумеет как следует спеться с Каупервудом, богатство ему обеспечено: этот человек на редкость удачлив и в высшей степени осторожен. Его новый дом, его прекрасная контора, растущая популярность и хитроумные комбинации, которые он проводил в жизнь вместе с Батлером и другими,— все это внушало Стинеру благоговение. Еще одна линия конной железной дороги! Они завладеют и ею и Северной Пенсильванской! О, если так пойдет дальше, он, Джордж Стинер, жалкий агент по страхованию жизни и продаже недвижимых имуществ. станет магнатом, да, да, настоящим магнатом! Погруженный в эти мечтания, он шел по улице, забыв о том, что существуют такие понятия, как гражданский долг и общественная этика.