Водитель такси гнал машину во всю мочь вверх по Третьей авеню. Он не придерживался двадцати двух миль в час, той скорости, с которой было согласовано переключение светофоров, а вырывался вперед и резко тормозил на каждом перекрестке, чтобы несколько секунд ждать зеленого света.

Палмер был буквально зачарован удивительной неспособностью водителя извлечь хоть какой-нибудь вывод из того факта, что он регулярно попадал на красный свет, который лишь чуть погодя сменялся зеленым. Палмер уже собрался было объяснить водителю это явление, но решил промолчать. И как бы отплатив Палмеру за его нерешительность, водитель рванул на ужасной скорости, передачи протестующе взвыли. В результате машина примчалась к очередному красному свету, настолько опередив цикл переключения, что прошло целых пятнадцать секунд, прежде чем зажегся зеленый сигнал.

Пока они ждали, внимание Палмера привлек человек, который стоял возле почтового ящика, размеренно и тяжело ударяя по его крышке. Под сероватой, наверно уже трехдневной, щетиной был рот — беззубый, благодаря чему нос нависал над подбородком. Палмер высунулся из окна машины, пытаясь разобрать, что бормочет этот житель Нью-Йорка.

— ...гнилой, паршивый и вонючий...— Он выдерживал ямб, подчеркивая размер четкими сильными ударами, от которых почтовый ящик приглушенно гудел.

— ...и я вовек не захочу увидеть их, во... век о...пять.— Точный ритм завораживал.

Хотя красный свет уже сменился зеленым, оба — и Палмер, и водитель такси — этого не заметили, целиком захваченные зрелищем.

— А людям не узнать вовек, где верный, верный, верный, верный путь.— Бум, бум.

Житель Нью-Йорка оторвал взгляд от почтового ящика и заметил Палмера и водителя такси, наблюдавших за ним. Он широко улыбнулся, сопроводив улыбку жестом человека, полностью смирившегося со всем на свете. Палмер увидел розовые десны, усеянные коричневыми язвами.

— Другими словами,— заявил житель Нью-Йорка,— они больше ничего не могут мне сделать.

Шофер дернулся, включил скорость, и машина с ревом ринулась вперед по Третьей авеню — Они действительно не могут,— подтвердил водитель.

— Не так уж много осталось сделать,— сказал Палмер.

— Несчастный ублюдок.— Водитель внезапно крутанул влево и помчался к западу по боковой улице.— И мне осталось не так уж много лет,— задумчиво произнес он,— до того как я начну разговаривать сам с собой на улицах.

— Господи!

— Ни у кого не будет иначе,— угрюмо добавил водитель.— Ни у кого.

До конца пути он молчал. Палмер вышел из такси и отпер дверь дома с бетонно-ажурным фасадом. Он нажал на дверную ручку так слабо, что дверь приоткрылась, наверно, не более чем на несколько сантиметров. Проклятый старый клоун, мысленно выругался Палмер, под замок бы его куда-нибудь. На обществе лежит обязанность скрывать свои наиболее очевидные изъяны. Напряжением воли, гораздо большим, чем того требовала задача, Палмер собрал силы и, нажав рукой на дверь, распахнул ее. От нажима суставы пальцев заныли. Он вошел в дом и тихо закрыл за собой дверь, радуясь теплу, особенно ощутимому после холодной улицы. Постоял в темноте, поглаживая руку. Потом повесил пальто и шляпу, снял туфли и, бесшумно двигаясь, отыскал на стене выключатель. Осветил лестницу и медленно поднялся по висящим в воздухе дубовым ступенькам на второй этаж. Добравшись туда, он выключил свет над лестницей и, осторожно продвигаясь в темноте, прошел в кухню.

Закрыв за собой дверь кухни, он включил свет и опустился на какую-то табуретку, обессиленный так, что секунду-другую не мог пошевелиться. Впервые, насколько он мог припомнить, подъем по лестнице вызвал у него головокружение.

Наконец он смог открыть холодильник и налить себе стакан молока. Стал пить и услышал какое-то движение за дверью. С замирающим сердцем он понял, что Эдис проснулась и, очень возможно, надевает халат. И тут же дверь в кухню распахнулась. Эдис уже была без всякой косметики. Широкая яркая бирюзовая лента придерживала ее тусклые, зачесанные со лба назад волосы, чтобы они не падали на лицо, покрытое тонким слоем какого-то увлажняющего крема, который, как Палмер знал по опыту, действительно оставался всю ночь странно влажным на ощупь. Какое-то время Эдис смотрела на него ничего не выражающим взглядом, лишь немного прищурив свои светло-карие глаза, что, впрочем, могло быть вызвано ее внезапным переходом из темной комнаты в светлую. Потом она подошла к столу и, взяв туфли Палмера, которые он умудрился поместить рядом со стаканом молока, наклонилась и поставила их на пол.

— Понадобилось всего десять лет, чтобы выбить из Вуди эту привычку,— заметила она.— Думаю, ты тоже не безнадежен.— Она помолчала.— Ты ужасно выглядишь.

— Ужасно себя чувствую.

— Виски и шампанское?

— И предательство.

Она прищурилась:

— Предательство?.. Мак Бернс?

— Ты очень проницательна.— Не могу даже сказать, чтобы оно меня особенно удивило.— Палмер взял стакан с молоком.— Он с самого начала работал на Джет-Тех, задолго до того, как я вообще здесь появился.

— Что у тебя с рукой? — спросила она.

Палмер нахмурился.— Что такое?

— Вудс, ты знаешь о чем речь. Что с твоей правой рукой? Ты то и дело потираешь ее. Суставы распухли и красные. Палмер устало пожал плечами: — Я его ударил.

— Бэркхардта?

— Бэркхардта? — уставился на нее Палмер.— Откуда, черт побери, ты взяла?

— Именно он запихнул тебя в это змеиное гнездо,— сказала она.— А-а, понимаю. Ты неправильно выбрал мишень. Бернса.

Он немного помолчал, не в силах шевельнуть языком. Потом:

— Может быть.

— Значит, вся эта полная патриотического духа борьба со сберегательными банками с самого начала была липой.

— Вовсе нет. Просто Джет-Тех подбросил им подкрепление.

— Но твоя работа! Все эти совещания до поздней ночи, твои увеселительные прогулки почти по всей периферии штата, все те вечера, и ночи, и дни, когда тебя не было дома... Все это собаке под хвост?

Он медленно кивнул и почувствовал, что от усталости голова начинает клониться вперед.

— Колесо вертится.

— Вудс, я считала тебя достаточно умным, чтобы не попасть в такой оборот.

Он поднял голову и взглянул на нее.

— Эдис.— Он замолчал.— Послушай.— Его рука сделала какой-то бесцельный жест и снова упала на колени.— Когда я приехал в Нью-Йорк, игра уже началась, карты были сданы.

— Понимаю.— Она взяла у него из рук пустой стакан и поставила на стол.— Ты подразумеваешь игру сберегательных банков? Их карты?

Он молча кивнул.

— Но по-видимому, велась еще одна игра,— продолжала Эдис.— Тебе не кажется, что...— Ее голос замер, она замолчала.

— Да?

— Ничего.— Она села за стол напротив него.— Но все-таки, как насчет этой...— Она резко прервала фразу.

— О чем ты?

Эдис тряхнула головой.

— Неважно. Как-нибудь в другой раз...

Палмер заметил, что она изучающе разглядывает его. Он постарался выпрямиться, как будто это сколько-нибудь могло помочь ему выдержать осмотр. И все же у него не хватило энергии на такое усилие. Хотя он чувствовал, что не в состоянии пошевелиться, спать ему не хотелось. Если бы нашелся какой-то способ продлить это бездействие на неопределенное время, он бы с удовольствием сидел здесь и ждал. Но чего он ждет, Палмер не имел понятия.

— Все неважно,— медленно и задумчиво сказала Эдис, как бы обращаясь к самой себе.— Кроме одного. Что ты собираешься делать?

Палмер попытался пожать плечами. Неодолимая апатия сковала его движения.— Поклониться и уйти? — предположил он.— Признать, что большой город загнал меня в угол? Лицо Эдис было абсолютно спокойно.

— Что бы ты сделал, если бы мог?

Брови Палмера изогнулись, потом устало опустились.

— Побил их.

— Ради Бэркхардта?

Палмер издал губами какой-то тихий звук:

— Ему конец, что бы я ни сделал. Он уже не нуждается в помощи. И я не собираюсь помогать ему, даже если бы мог.

— Тогда почему ты хочешь одержать над ними победу?

Он сделал медленный вдох.

— Это принесло бы мне огромную радость.— Он бессмысленно улыбнулся.— Огромную юношескую радость, должен признаться.— Он лениво выдохнул воздух, который задерживал в легких.— Это все мечты. Так кончаются только сказки.

— Тогда что же мы будем делать?

— Мы?

— Если ты уйдешь из банка? Что будет делать вся семья? Покинем Нью-Йорк? Покинем этот дом?

Палмер закрыл глаза.

— Я пока не думал.

— Но это же совершенно ясно.

Ее резкий тон заставил его открыть глаза.

— Да?

— Но просто так сдаться...— Она сидела очень спокойно, разглядывая свои руки, в которых держала стакан из-под молока. Потом: — Вудс, если тебе не нравились твои карты, зачем ты вступил в игру?

— Не знал, что они крапленые.— Он глуповато ухмыльнулся.

— Может быть, это вообще были не те карты.

— Учитывая, что сдавал Джо Лумис... да.

— Кто-о?...

— Джет-Тех,— Палмер поморщился.— Семидесятилетний идейный вождь.— Он тихо засмеялся: — Главный шулер.

— А это...— Она замолчала.

— Что это?

— Ничего.

— Черт возьми, Эдис. Ты все время начинаешь вопросы и не заканчиваешь их.

— Мне интересно. Возможно ли, не слишком ли поздно... просто,— она сделала руками какой-то вращательный жест,— просто начать новую игру. Со своими картами?

— Как?

— Ну я не знаю...

— Ты переборщила с этой метафорой,— сказал Палмер.— Это ведь все-таки не карточная игра. Правда?

— Но она на нее похожа. И когда твой противник подтасовывает карты, ты требуешь новой игры с новой колодой.

— Но я не могу ни от кого ничего требовать в моем положении.— Он почувствовал в себе искры раздражения. Оно казалось направленным на жену, но совершенно очевидно, это было раздражение на самого себя, на свою беспомощность. Странно, но эта злость согрела его. Огромная, давящая, какая-то мертвая апатия неожиданно прошла. Он почувствовал почти невесомость.

— Ты что? Тебе нехорошо? — спросила она.

— Просто... я неожиданно почувствовал невесомость...— Он смущенно рассмеялся и в это же мгновение вспомнил Гейнца Гаусса.— Послушай,— начал он.

— Да?

— Дело в том...— Он снова замолчал.

— В чем?

— Это напомнило мне о моем антигравитационном друге.

— Вудс, о чем, черт побери, ты говоришь?

— О Гауссе, который открыл новейший закон.

Эдис поднялась и поставила стакан из-под молока на сушилку над раковиной.

— Уже страшно поздно, дорогой. Думаю, нам лучше отправиться спать.

Палмер щелкнул пальцами.

— Нет еще.

Повернувшись, она посмотрела на него:

— Что с тобой случилось?

— Черт возьми вот это здорово.

— Вудс!

— Да-да. Я объясню. Всего два хода.— С неожиданным приливом энергии он вскочил и зашагал в одних носках по кухне.— Первый не слишком сложный. Второй — похитрее.

Он рванул галстук-бабочку и отстегнул верхнюю запонку.

— Боже милостивый! — Он опять засмеялся.— Это, может быть, даже сработает.

— Вудс, уже глубокая ночь.

Он посмотрел на часы:

— До утра ни черта не удастся сделать.

— Тогда, может быть, мы пойдем спать?

Он энергично мотнул головой.

— Мне нужно много часов на составление плана...— Он замолчал и повернулся к ней: — Эдис, ты не могла бы сварить кофе?

— Если бы ты хоть намекнул мне...

— Ладно,— выпалил он.— Обязательно. Начинай варить. Я объясню.

Не спуская с него внимательного взгляда, Эдис машинально вытащила кофеварку и стала наливать в нее воду.

— Я слушаю.

— Ладно.— Палмер дошел до двери и повернул обратно.—

Мы возьмем кофе в рабочую комнату, или кабинет, словом в мою комнату, как там она называется. Там весь справочный материал, правильно?

— Что за справочный материал?

— «Справочник директоров», «Руководство по снабжению вооруженных сил». Вашингтон в том же поясе времени, что и... Ну, конечно. Хорошо. Прекрасно. Как там насчет кофе?

— Не думаю, чтобы он тебе был очень нужен.

— Нужен. Все детали должны быть пригнаны, как в швейцарских часах.

— Детали?

— Я все время забываю,— сказал он, на секунду остановившись. Он так энергично стал потирать руки, что суставы больно стукнулись друг о друга. Но он не почувствовал этого. Он крепко сжал руки и помахал ими в воздухе.

— Ты увидишь такую подтасовку, что ничего подобного ты никогда...— Он оборвал это невероятное предложение и снова заходил по комнате.— Абсолютно новая колода карт. Совершенно другая игра.

— Как называется эта игра?

Он повертел пальцами у нее перед носом:

— Карты на стол!