1. Экономическое развитие

2. Свободная торговля и международные отношения

3. Внутренняя политика и Sozialpolitik

4. Финансовая политика Гладстона

5. Золото

В течение примерно десяти лет, предшествовавших Французской революции, стали видны некоторые черты той социальной и политической модели, которая после прекращения революционных и наполеоновских войн и преодоления их прямых последствий установилась и существовала в той или иной степени до конца XIX в. Нам представляется желательным коснуться нескольких ее основных черт хотя бы для того, чтобы исправить некоторые предвзятые мнения, возможно сложившиеся у читателя, и смягчить искаженные однозначные оценки, которые давались ей в различных идеологических традициях.

При осуществлении этой задачи нам предстоит борьба с уже известной нам трудностью. Мы попытаемся наглядно представить экономическую и социальную структуру (разумеется, в процессе непрестанных изменений) и культурную надстройку, либо связанную с ней, либо, согласно марксистской доктрине, порожденную ею, которую мы назовем цивилизацией, духом времен, или Zeitgeist. ^1-1 Но этот дух времени (Zeitgeist) не является единым целым. Он всегда представляет собой несовершенный синтез противоречивых элементов, и его нельзя охарактеризовать посредством нескольких согласованных «принципов». Наиболее очевидная причина указанного положения состоит в том, что в любой период времени экономическая и социальная структура общества, а также Zeitgeist содержат элементы, происходящие из исторически предшествующих структур. Но имеются другие, более существенные причины, труднее поддающиеся объяснению. Они делают невозможным анализ всего происходящего в данном общественном организме в терминах процессов, соответствующих его имманентной логике, и процессов, порождаемых сопротивлением пережитков, или еще более поверхностный анализ в терминах «прогресса» и «реакции». Концептуальная схема, которую мы собираемся использовать, свидетельствует об этой трудности. В целом можно утверждать, что, хотя господство буржуазии достигло высшей точки позднее, именно в рассматриваемый период восхождение делового класса было почти беспрепятственным, почти неоспариваемым. В великих державах буржуазия не имела политической власти, наиболее значительные исключения составили Соединенные Штаты и семнадцать лет режима Луи-Филиппа во Франции. Но правительства всех стран, какими бы небуржуазными они ни были по происхождению и структуре, не исключая тех, что были признаны буржуазной оппозицией наиболее «реакционными», поддерживали экономические интересы делового класса почти безоговорочно и делали все для их защиты. ^1-2 Еще более важно то, что они действовали в духе laissez-faire, т. е. согласно теории, которая утверждает, что лучший путь содействия экономическому развитию и всеобщему благосостоянию заключается в избавлении от пут экономики частного предпринимательства и предоставлении ее самой себе. Именно это мы будем подразумевать в данной книге под «экономическим либерализмом». Рекомендуем читателю запомнить это определение, поскольку начиная приблизительно с 1900-х и особенно с 1930-х гг. данный термин приобрел другое (в действительности противоположное) значение; в качестве высшего, если и не преднамеренного комплимента системе частного предпринимательства ее враги сочли разумным присвоить это название.

Под «политическим либерализмом», который необходимо отличать от экономического либерализма, как достаточно подробно объяснено в нашей сноске, мы подразумеваем правительство, опирающееся на парламент, свободное участие в выборах и расширение избирательного права, свободу печати, отделение церкви от государства, суд присяжных и т. д., включая сокращение государственных расходов и мирную, хотя не обязательно пацифистскую внешнюю политику. Это была программа^1-3 первой фазы Французской революции. Тенденция к ее осуществлению со временем проявлялась повсюду. Но скорость ее осуществления была самой разной в разных странах; значительно различались также сочетания сил и обстоятельств, влиявшие на каждый шаг, сделанный в этом направлении.

Темпы превращения делового класса в сторонника политического либерализма также существенно различались — и не только в разных странах, но и между разными подгруппами буржуазии. Даже экономический либерализм приветствовался не повсюду и не всем деловым классом; к политическому либерализму большое число представителей этого класса относилось как к пасынку. Сторонники испанской конституции 1811 г., которые первые назвали себя либералами (liberales), не получили поддержки всей буржуазии. Не получили ее и французские либералы (liberaux) 1820-x гг. Это было крыло, получившее всего лишь полупризнание делового класса, а также внешнюю поддержку со стороны интеллектуалов и масс, оно навязывало программу политического либерализма не вполне желающему этого большинству, хотя в итоге это большинство перешло на сторону либералов. В Англии это весьма явно проявилось в том, что сначала виги, а затем сторонники Пальмерстона испытывали давление небольшой группы, известной как «радикалы». Эта группа, или по крайней мере ее интеллектуальное ядро — «философские радикалы», представляет для нас особый интерес, поскольку некоторые английские экономисты принадлежали к ней или относились к числу сочувствующих. Но в отличие от своих последователей в более поздние времена такие радикалы вовсе не были радикалами в области экономической политики. Некоторые из них, в частности Дж. С. Милль, ожидали, что в более или менее отдаленном будущем возобладает совершенно иная организация экономической деятельности. Однако в то время они были экономистами-либералами в определенном выше смысле (теперь мы должны были бы назвать их консерваторами). Достаточно широкое поле для деятельности их радикализм нашел в чисто политической сфере. Более того, в начале периода политика laissez-faire и, в частности, свободной торговли еще не утвердилась. Она была тем, за что предстояло бороться, чем-то свежим, а не застойным, ощущалась как «прогрессивная». Она притягивала, а не отвращала большинство интеллектуалов. Их идея реформы заключалась в очищении экономической системы от того, что они рассматривали как ненужные «помехи», чтобы таким образом позволить полностью развиться системе laissez-faire. ^1-4 Они поддерживали новый Закон о бедных и выступали против чартизма, еще менее они сочувствовали появившимся тогда группам социалистов. ^1-5

Таким образом, корреляция интересов и позиций делового класса и либерализма никак не была совершенной. Кроме того, как мы уже отмечали, буржуазия подвергалась давлению не только со стороны своего левого крыла. Консервативные правительства — и не только автократические, но и английские консервативные правительства — внесли важнейший вклад в продвижение к экономическому либерализму. Кроме того, группы, слои, партии некапиталистического происхождения в целом стояли на своем, хотя временами им и приходилось уступать. Об этом свидетельствует как политическая история, так и история религии данного периода. Действительно, рассматриваемый период начинается и заканчивается десятилетиями преобладания равнодушия к вопросам религии или даже активной секуляризации. Но между наполеоновскими войнами и 1860-ми гг. активность католической церкви заметно оживилась, а влияние ее возросло. Параллельно усилилась роль религии в протестантских странах, особенно в Англии (евангелическое движение с одной стороны, оксфордское — с другой). Различные течения мысли в нерелигиозной сфере в данный период также не вписывались в какую-либо простую схему. Возникла демократия тори. Наивный радикализм (а философы-радикалы, конечно, были наивны), разумеется, интерпретировал все это как пережитки. Только следующий период показал, что, думая, будто они борются с прошлым, радикалы в действительности боролись с будущим.

Обзор интеллектуальной атмосферы того периода и некоторых достижений в областях, представляющих особый интерес для экономиста, мы представим в следующей главе. Остальная часть данной главы будет посвящена обзору политики рассматриваемого периода. Ради краткости мы почти полностью ограничимся экономической политикой и английским опытом.

в начало

1. Экономическое развитие

Либеральное интермеццо повсюду, но наиболее ярко в Англии, ассоциировалось с экономическим развитием, которое, насколько мы можем судить, было беспрецедентным (речь идет о достижениях начала и середины эпохи железных дорог). Было легко приписать эту впечатляющую череду неоспоримых успехов политике экономического либерализма, объявив ее главной или даже единственной причиной успехов. Читатель поймет, что, какой бы неадекватной ни была эта теория, она вовсе не являлась полностью ошибочной. Нет сомнения, что в исторических условиях той эпохи освобождение от пут энергии, устремлявшейся в сферу бизнеса, в сочетании с политикой, гарантирующей бизнесмену возможность спокойно пользоваться плодами успеха и одновременно ясно показывающей ему, что в случае неудачи он не может ожидать никакой помощи, должно было придать экономике дополнительный импульс. Эта политика превозносилась до тех пор, пока аргументы, в силу повторения, не стали избитыми. Таким образом, система продолжала оправдывать себя в глазах большинства наблюдателей того времени, даже тех кто, подобно Дж. С. Миллю, не питал к ней симпатии. Столь самодовольная констатация «прогресса» кажется нам странной поскольку мы рассматриваем ту эпоху с других точек зрения с другим настроением — нам ненавистна атмосфера претенциозных домов набирающих силу промышленников почти так ясе как убогие жилища их работников. Но давайте вспомним, что многое, вызывающее у нас теперь отвращение, было своего рода детскими болезнями, причем некоторые из них начали поддаваться излечению уже во времена гневных нападок Маркса. Экономическое обещание, которое система свободного предпринимательства давала всем, не было пустым: уровень жизни масс оставался низким, но он почти неуклонно рос; все большее количество работников вступало в ряды наемных работников, труд при росте реальных ставок заработной платы, лозунг «бесплатного завтрака» (free breakfast table), выдвинутый английскими фритредерами, был, возможно, наименее вводящим в заблуждение лозунгом, когда-либо изобретенным политиками. К тому же критики того времени и более поздних периодов — как консерваторы, так и социалисты — никогда в достаточной мере не понимали, до какой степени политика социального обеспечения следующего периода стала возможной благодаря экономическому развитию первых трех четвертей XIX в. и политике, поощряющей это развитие. В этом смысле у нас нет причин отказывать в честности или компетентности экономистам того времени или объявлять их жертвами идеологических заблуждений.

в начало

2. Свободная торговля и международные отношения

Английские защитники свободной торговли претендовали на универсальную применимость их аргументации. По их мнению, свободная торговля была абсолютной мудростью на все времена и для всех стран; тот, кто отказывался соглашаться с этим, был или дураком, или мошенником, или тем и другим. Но, как уже не раз указывалось, особое историческое положение Англии, в котором политика свободной торговли была явно полезна, сыграло, очевидно, большую роль в деле ее приобщения к этой политике, чем элемент универсальной истины, содержащийся в аргументации ее сторонников. Некоторую роль могла также сыграть надежда, что пример Англии заставит и другие народы приобщиться к свободной торговле. Однако решающие факторы и аргументы совершенно не зависели от подобной надежды.

В 1840 г. превосходство английской промышленности в обозримом будущем было неоспоримо. Дешевизна сырья и продуктов питания могла бы только упрочить его. Это не было заблуждением: страна была так удовлетворена тем, что приняла за результат этой политики, что всякая ее критика фактически прекратилась до наступления депрессии 1880-х гг. Даже надежда на то, что другие страны последуют примеру Англии, в течение нескольких десятилетий не признавалась иллюзорной. Хотя Англия оставалась единственной великой державой, принявшей свободную торговлю, все другие страны в разные периоды времени и в разной степени также проявляли тенденцию к ее внедрению. Так Пруссия, а затем Германская империя продвигались от Прусского тарифа 1818 г. к договорам Каприви 1891-1894 гг. в направлении, приблизительно соответствующем принципам свободной торговли. ^2-1 Англо-французский договор I860 г. (договор Кобдена—Шевалье) символизировал важный, хотя и краткий, перерыв в традиционно протекционистской политике Франции. Следует отметить, что на Европейском континенте политика свободной или почти свободной торговли никогда так сильно не поддерживалась общественным мнением, как в Англии, — она либо навязывалась чиновниками, как в Германии, либо правителями, — такими как Наполеон III, — сторонниками либеральной доктрины в этих вопросах. Те экономисты, которые, как большинство французов, были сторонниками свободной торговли, не находили широкой поддержки в обществе. В Соединенных Штатах свободная торговля также никогда не пользовалась популярностью, разве что у экономистов, да и то не у всех. Разумеется, это вполне объясняется различными условиями в разных странах и дает нам возможность более благоприятно толковать взгляды экономистов-протекционистов этих стран, чем это делали ярые фритредеры. Здесь нет необходимости пересказывать драматическую историю обращения Англии к политике свободной торговли. Однако двумя аспектами этой истории мы не вправе пренебречь.

Во-первых, заслуга в одобрении политики свободной торговли парламентом полностью принадлежит консервативной партии. Первые реальные шаги в направлении свободной торговли были предприняты накануне Французской революции лордом Шелберном и Питтом-младшим. Дальнейшие шаги в этом направлении были возобновлены в 1820-е гг. Хаскиссоном. Политика свободной торговли, включая наиболее трудный вопрос отмены пошлин на ввоз зерна, в основном проводилась консервативным правительством сэра Роберта Пиля. Хотя его кабинет и партия сели на мель, все же остается правдой, что правительство, по большей части состоявшее из землевладельцев, придерживалось политики, явно направленной против экономических интересов собственного класса, а также наиболее тесно связанного с ними класса фермеров. Интерпретируйте сказанное как угодно, но не забудьте поразмышлять над этим интереснейшим феноменом политической социологии. Промышленники и торговцы, нагнетавшие пар в машину политики свободной торговли, — это другое дело. Следует упомянуть петицию торговцев 1820г., поскольку она была составлена одним из ведущих ученых-экономистов того времени — Томасом Туком. И это наша единственная возможность упомянуть в истории экономического анализа обоих героев Лиги против хлебного закона: Ричарда Кобдена и Джона Брайта. ^2-2

Во-вторых, политика свободной торговли означает нечто значительно большее, чем особый способ решения вопросов внешней торговли. В действительности можно сказать, что это наименее важный вопрос — человек может быть фритредером, даже если на него не производят сильного впечатления чисто экономические аргументы в пользу свободной торговли как таковой. Легко увидеть, и до некоторой степени мы в этом сейчас убедимся, что политика свободной торговли соотносится с другими видами экономической политики так, что как по политическим, так и по экономическим соображениям эти другие виды политики трудно проводить без политики свободной торговли и наоборот. Другими словами, свободная торговля — это всего лишь элемент всеобъемлющей системы экономической политики, и ее нельзя обсуждать отдельно от других элементов. Но это еще не все. Действительно важно указать, что система экономической политики обусловливает (и сама в свою очередь испытывает обратное влияние) нечто еще более широкое, а именно общую политическую и нравственную позицию, или видение, которое проявляется во всех областях общенациональной и международной жизни и может быть связано с утилитаризмом. ^2-3 Эта позиция, которую ее враги стали называть «манчестеризмом», в действительности была позицией Кобдена и Брайта. Среди многих ее проявлений для нас особенно важны колониальная и внешняя политика. Колонии обычно приобретались с единственной целью их подчинения и эксплуатации в интересах метрополии и недопущения подобных действий со стороны других государств. С точки зрения манчестерской школы, отсутствуют даже экономические аргументы в пользу осуществления этих действий, не говоря уже о политических. Подобно другим странам, колонии "уптептвуют сами по себе; они должны иметь самостоятельное управление и не обязаны предоставлять метрополии какие-либо особые торговые преимущества (обратное также справедливо). Все это не осталось только в области философии или агитации. Были предприняты некоторые практические шаги на пути к указанной цели. Английская политика по отношению к Канаде, представленная в отчете лорда Дурхэма, в то время была наиболее важным таким шагом. ^2-4 Разумеется, от этого курса было много отступлений.

Международную политику как в период Священного Союза, так и позднее нельзя проанализировать кратко. Однако что касается Англии, можно отметить несколько фактов, которые, хотя вряд ли представляют собой преобладающую практику, все же указывают на существование тенденции, согласующейся с растущим значением свободной торговли. Наиболее важным из этих фактов являлась деятельность второй администрации Пиля, отменившей хлебные законы: ее здравое и ответственное управление иностранными делами и отказ видеть интересы Англии во всем, что случается на земле, были важным знамением времени. Другим важным фактом является принятие принципа (Каннинг) поддержки народов, «сражающихся за правое дело своего освобождения», или, с некоторыми оговорками в отношении Германии, поддержки народов, борющихся за национальное единство. В то время слово «национализм» еще не имело дополнительного значения, приобретенного им впоследствии, и национализм был союзником, а не врагом буржуазного либерализма или чего-то стоящего левее его (Мадзини). Кроме того, несмотря на то что ланный период ознаменовался многочисленными войнами, целый ряд их был предотвращен благодаря новой позиции, примером которой служат отношения между Англией и США во время гражданской войны. Самое важное, что критике подвергались попытки возбудить дух агрессии или подозрительности и посеять семена войны, которые, конечно, предпринимались в течение всего периода. В качестве примера приведу весьма характерную борьбу Кобдена за лучшее взаимопонимание с Францией и его не менее примечательную борьбу с Уркартом. ^2-5 В парламенте Гладстон стал (и остался) самым ярким выразителем новой позиции и украсил ее всем великолепием своей риторики. ^2-6

в начало

3. Внутренняя политика и Sozialpolitik^3-1

Мы должны помнить, что в разных странах существовали разные условия и в результате формировались разные варианты политики и различные точки зрения экономистов даже если основополагающие принципы были одинаковыми. Так, отмена крепостного права в России и аграрные реформы в Германии и Австрии (так называемое освобождение крестьян) были, несомненно, задуманы и проведены в духе экономического либерализма: идея превращения крестьянина в свободного собственника участка земли и предоставления ему возможности жить на свои средства была, как это ни удивительно и даже абсурдно, радикальной. Но во Франции это было сделано во время Революции; земельная система Англии в тот период не имела проблем, требующих безотлагательного решения, а аграрные проблемы Ирландии носили совершенно иной характер. Аналогично этому уставы, сковывающие или защищающие ремесленные цехи, а также другие промышленные сектора в Англии, к этому времени уже были отменены; во Франции их опять-таки разрушила Революция; в других странах они были устранены в разное время и в разной степени. Например, в Пруссии это произошло в результате реформ Штайна— Харденберга после битвы при Иене. Однако эти различия не были обусловлены применением различных экономических принципов, хотя некоторые авторы объясняли их именно этим. Дело было просто в разных социальных условиях, в различных экономических структурах, существовавших в разных странах в начале рассматриваемого периода. Далее, Англия полностью переработала закон об акционерных компаниях. До некоторой степени это было сделано во всех странах, и везде утвердилась тенденция «либерализовать» законы о компаниях и сокращать государственный контроль (до краха 1873 г., после которого некоторые дерегулирующие меры были отменены). Однако проведенные мероприятия дали весьма неодинаковые результаты.

Значительные различия в политике, проводимой в таких областях, как религия, пресса, уголовное и гражданское право, образование и т. д., в рамках одной страны в различные периоды, а также между разными странами, объясняются применением разных принципов, а также неодинаковостью существующих в этих странах условий. Например, в Англии после восстановления прежних гражданских свобод по окончании наполеоновских войн стандартными объектами текущей неэкономической политики были свобода католического вероисповедания, парламентская реформа — поначалу привилегия либералов, затем инициативу перехватили консерваторы Дизраэли^3-2 — и Ирландия. Но нас интересует в основном английская Sozialpolitik этого периода. ^3-3

Английское трудовое законодательство развивалось по трем направлениям. Во-первых, существовало фабричное законодательство, ограничивавшееся в основном защитой женщин и детей. ^3-4 Во-вторых, в 1824 г. были отменены различные законы, запрещающие объединения рабочих, хотя полная легализация профсоюзов произошла только в 1871 и 1875 гг. В-третьих, Акт о внесении поправок к Закону о бедных был принят в 1834 г. Кроме других соображений для нас этот факт важен еще и потому, что данная поправка была основана на докладе Эдвина Чедуика, написанном совместно с одним из ведущих экономистов того времени — Сениором. Следует четко различать два аспекта этого акта. С одной стороны, он значительно улучшил административный механизм выдачи пособия бедным и отменил многое из того, что и сейчас могло бы рассматриваться как злоупотребление. Это было признано почти всеми, хотя некоторые критики нашли недостатки в административной схеме акта. В любом случае данный аспект не представляет для нас интереса. С другой стороны, акт исходил из некоторых экономических принципов, не имеющих отношения к нашей теме. Принципы эти были далеко не новы. На самом деле они были столь же стары, как и споры по поводу Закона о бедных: акт просто принял взгляды одной из сторон, участвующих в споре. Иначе говоря, он ограничил помощь беднякам их содержанием в работных домах и в принципе запретил выдачу пособия тем, кто в них не живет; ^3-5 идея заключалась в том, что нельзя обрекать на голодную смерть трудоспособного безработного, пребывающего в нужде, но содержать его следует в полутюремных условиях.

Интерпретация этой политики является крайне деликатным делом. Мы можем лишь рассмотреть различные группы возникающих проблем. Прежде всего, эти политические меры не должны рассматриваться отдельно. Они составляли часть системы, предлагавшей рабочему классу и нечто другое. Если мы по достоинству оценим влияние политики свободной торговли на реальную заработную плату, а также все, что подразумевалось под лозунгом «бесплатного завтрака», то у нас сложится совершенно другое представление о результатах проведения Sozialpolitik в тот период. Во-вторых, совершенно неясно, как эта политика вписывалась в экономический либерализм. Например, в отношении фабричного законодательства можно с одинаковым успехом утверждать, что оно составляло часть логики экономического либерализма или являлось отходом от этой логики. Я предлагаю принять первое мнение по крайней мере в том, что касается защиты женщин и детей. В-третьих, не стоит забывать, что, несмотря на некоторую поддержку этого фабричного законодательства со стороны либералов и радикалов (Кобден энергично отстаивал интересы детей), основная часть политических сил, проводивших его в жизнь, состояла из консерваторов (лорд Эшли, седьмой граф Шефтсбери), подходивших ко всему этому спектру проблем совершенно с иных позиций. Это значительный факт, независимо от того, как мы ответим на вопрос о совместимости социального законодательства с логикой экономического либерализма.

Современники и более поздние критики, в частности германские сторонники Sozialpolitik, обвиняли английских экономистов-«классиков» в холодном равнодушии к судьбе рабочего класса. Прежде всего следует отметить, что данное обвинение обнаруживает отсутствие исторического подхода, что особенно странно для германской исторической школы: человек, не одобривший законопроект о десятичасовом рабочем дне в 1847 г., легко мог стать последователем Нового курса в современной Америке, и мы не имели бы оснований обвинить его в непоследовательности. Но мы можем пойти дальше. Большинство экономистов-«классиков» поддерживали фабричное законодательство, особенно МакКуллох. Отмене законов об объединениях рабочих во многом способствовал Плейс — член кружка последователей Бентама, ^3-6 а Акт о внесении поправок к Закону о бедных, почти единодушно поддержанный экономистами, имеет и другие аспекты кроме тех, которые, как представляется нам, выражают бесчувственное отношение к нуждающимся. В то же время нам не следует заходить слишком далеко. Поддержка, которую оказали экономисты-«классики» этому закону, приобретает дополнительное значение, если учесть, что лежащая в его основе теория вполне соответствовала их общей схеме «естественной свободы». Она также отвечала их взглядам на численность населения и уровень заработной платы. Еше в большей мере она соответствовала их почти смехотворной вере в способность индивидов действовать энергично и разумно, отвечать за себя, находить работу и откладывать средства на старость и черный день. Это, разумеется, бентамитская социология, а следовательно, плохая социология. В этом отношении критики были правы, как бы они ни ошибались, вменяя в вину «классикам» недостаточную социальную сознательность. ^3-7

в начало

4. Финансовая политика Гладстона

В области финансовой политики мы еще больше, чем обычно склонны приписывать жокею заслуги, которые в действительности принадлежат лошади.

П. Ж. Камбон был одаренным финансистом и все же, скорее всего, единственное, что читателю известно о финансах Французской революции, это крах бумажных денег. ^4-1 Ф. Н. Мольен принадлежал к числу мастеров своего дела, но в условиях наполеоновского режима не имел возможности проводить «великую» фискальную политику. ^4-2 Целый ряд других финансовых деятелей также заслуживают нашего уважения, хотя их деятельность оценивалась по-разному. И все же один человек не только обладал огромным талантом и имел беспрецедентные возможности, но также знал, как обратить бюджеты в политические триумфы, и остался в истории как великий английский финансист эпохи экономического либерализма. Этим человеком был Гладстон. ^4-3 Сосредоточим свое внимание на нем одном.

Величайшая черта гладстоновской финансовой политики, общая для всякой «великой финансовой политики», заключается в том, что она с идеальной адекватностью выражала всю цивилизацию и нужды времени с точки зрения конкретных условий страны, для которой данная политика была предназначена. Иными словами, она переводила социальное, политическое и экономическое видение, которое было комплексным и исторически корректным, на язык ряда скоординированных финансовых мер. Адекватностью отличались как сами меры, так и породившая их интуиция, но не повседневные выступления, включая и речи самого Гладстона, которые носили в высшей степени доктринерский характер. Нас интересуют не подробности этих мер, а только принципы, на которых они основаны. Попытаемся их установить.

Финансы Гладстона являлись финансами системы «естественной свободы», laissez-faire и свободной торговли. С позиций соответствующего социального и экономического видения (которое мы теперь должны понимать в историческом плане независимо от всех общих аргументов за и против него) самым важным было устранить фискальные преграды для частной деятельности. А для достижения этой цели следовало сохранить низкий уровень государственных расходов. Сокращение расходов было победоносным лозунгом дня, причем большей популярностью он пользовался у радикалов, таких как Джозеф Хьюм, прозванный «недремлющим сторожевым псом финансов», чем среди вигов или тори. Сокращение расходов означает две вещи. Во-первых, сведение к минимуму функций государства. Позднейшие критики, в особенности немецкие, называли это политикой, отводящей государству роль «ночного сторожа». Например, в рамках этого социального видения едва ли есть место для государственных расходов на искусство или науку: способ поддержания искусства и науки (и они действительно имели мощную поддержку) заключался в предоставлении людям возможности хорошо зарабатывать, что позволит им покупать картины или использовать свой досуг на проведение научных исследований. ^4-4 Во-вторых, сокращение расходов достигается за счет рационализации других функций государства, что, кроме всего прочего, означает сведение к минимуму военной системы. Ускорившееся в результате экономическое развитие приведет, как тогда полагали, к тому, что расходы на социальные нужды станут в значительной степени ненужными. Отметим еще раз, что все эти рассуждения совершенно ошибочны, если понимать их как вневременные общие принципы, однако для Англии 1853 г. они содержали большой элемент истины.

Исходя из того же видения экономических возможностей и механизмов, столь же важно было обеспечить государственные доходы, причем таким образом, чтобы как можно меньше отклонить экономическое развитие от того пути, по какому оно шло бы при отсутствии всякого налогообложения («налогообложение только для получения государственных доходов»). Поскольку считалось, что мотивы получения прибыли и склонность к сбережению играли первостепенную роль в экономическом прогрессе всех классов общества, это означало, в частности, что налогообложение должно как можно меньше покушаться на чистые доходы от бизнеса. Следовательно, в области прямого налогообложения не должно быть никакой налоговой прогрессии. В 1853 г. в своих принципах, если не на практике, Гладстон пошел даже дальше этого. В связи с наполеоновскими войнами был введен подоходный налог (в английском значении этого термина). Он был отменен сразу же, как только чрезвычайная ситуация миновала (1816), но был введен снова Пилем (1842) с целью возмещения дефицита, ожидаемого в результате снижения пошлин на импорт. ^4-5 Гладстон в 1853 г. предложил снова его отменить через семь лет. ^4-6 Что касается косвенных налогов, то принцип наименьшего вмешательства в интерпретации Гладстона означал, что налогообложение необходимо сосредоточить на нескольких важных товарах, а все остальные должны быть освобождены от налогов. Во время Крымской войны это мнение возобладало над мнением министра финансов сэра Джорджа Корнуэлла Льюиса, предпочитавшего систему многочисленных пошлин, которые легким бременем ложились бы на каждый товар. ^4-7

Последним, но не менее важным является принцип сбалансированного бюджета или, скорее, поскольку ставилась задача сокращения долга, принцип, который один из министров финансов эры Гладстона Роберт Лоу выразил в своем определении министра финансов: «Животное, которое обязано иметь активное сальдо». Повторяю, что нет смысла критиковать политику сбалансированного бюджета или политику погашения долга с современных точек зрения. Если даже мы примем как должное все заявления современных защитников дефицитного финансирования, нам придется допустить, что в мире, полном «инвестиционных возможностей», ни ту ни другую политику нельзя счесть чистым нонсенсом.

в начало

5. Золото

То немногое, что, исходя из нашей задачи, следует сказать о политике того периода в области денежного обращения и банков, удобнее будет рассмотреть в последней главе этой части. Следовательно, в данном параграфе необходимо коснуться только одного вопроса. После нарушения денежного обращения т. е. инфляции, связанной с наполеоновскими войнами, все государства стремились вернуться назад к тому, что считалось нормальным состоянием. В таких странах, как Австрия, процесс занял многие десятилетия, а в Англии и Франции цель была достигнута быстро и сравнительно легко. На Европейском континенте нормальное состояние означало серебряный или биметаллический стандарт, но Англия, легализовав de facto золотой стандарт, установленный в XVIII в., уже через несколько лет после Ватерлоо возобновила размен на золото банкнот Банка Англии; это во многом сходно с тем, как она вернулась к довоенному золотому паритету (хотя в несколько иной форме) после Первой мировой войны. Более того, это был совершенно «свободный», или «автоматический», золотой стандарт, не допускающий другого типа контроля, кроме права быть «кредитором последней инстанции», имеющегося у каждого центрального банка. Возникает вопрос: почему? Эта мера вызвала недовольство во многих кругах и даже у некоторых экономистов. Возвращение золотого стандарта влиятельные аграрные круги сочли причиной (в данном случае неважно, справедливо или нет) возникновения депрессии, нанесшей им ущерб. Уровень безработицы был достаточно высок, чтобы побудить правительство Каслри в 1821 г. предложить в качестве меры борьбы с ней проведение общественных работ (почти Рузвельтовская программа). Торговцев не радовали убытки, банкиров — замороженные активы, а того и другого было предостаточно. Мы увидим также, что многие компетентные люди выступали за регулируемое обращение бумажных денег. Тем не менее политике золотого стандарта никогда и ничто по-настоящему не угрожало, и если она долго не была принята другими промышленно развитыми странами, то не потому, что таков был их выбор: несмотря на все контрдоводы, «автоматический» золотой стандарт почти повсеместно оставался идеалом, к которому следует постоянно стремиться и о достижении которого необходимо только молиться. И снова возникает вопрос: почему?

В настоящее время нас учат рассматривать такую политику как полностью ошибочную, как своего рода фетишизм, который глух к рациональным доводам. Нас также учат не принимать в расчет все рациональные и чисто экономические аргументы, которые можно привести в пользу этой политики. Но, совершенно независимо от этого, у золотого стандарта есть одно преимущество, которое могло бы снять с него обвинение в глупости даже при отсутствии чисто экономических выгод; с точки зрения этого преимущества многие другие позиции того времени предстают в ином свете. «Автоматическое» золотомонетное обращение^5-1 является неотъемлемой частью экономики laissez-faire и свободной торговли. Оно связывает процентные ставки и уровни цен каждого государства с процентными ставками и уровнями цен всех других государств, чья экономика основана на золотом стандарте. Оно чутко реагирует на государственные расходы и даже на позиции или политические меры, не затрагивающие непосредственно расходы, например на внешнюю политику, на некоторые меры налоговой политики и в целом на все те меры, которые нарушают принципы экономического либерализма. Вот почему золотой стандарт так непопулярен теперь, но был столь желанным в буржуазную эру. Золотой стандарт накладывает на правительства или чиновничий аппарат значительно более мощные ограничения, чем критика со стороны парламента. Это одновременно и символ, и гарантия буржуазной свободы, не просто свободы буржуазного интереса, но свободы в буржуазном смысле. С этой точки зрения человек может с полным основанием бороться за золотой стандарт, даже будучи совершенно убежденным в справедливости всех экономических аргументов, направленных против него. И напротив, человек, стоящий на позициях этатизма и планирования, может с не меньшим основанием осуждать золотой стандарт, даже будучи полностью убежденным в справедливости всех экономических аргументов в его пользу.

в начало

Примечания

1-1. Смысл марксистского термина Oberbau удовлетворительно передается буквальным переводом «надстройка». Но для немецкого слова Zeitgeist нет точного эквивалента, поэтому я намерен его использовать (как и другие иностранные термины, не поддающиеся точному переводу) так же, как американские физики пользуются немецким термином Eigenschwingung {собственные колебания;», а американские философы пользуются немецким термином Weltanschauung {мировоззрение}.↑

1-2. Прусское правительство эры Штайна—Харденберга, австро-венгерское правительство в период с 1849 по 1859 г. и российское правительство на протяжении всего периода являются наиболее поразительными примерами администраций, которые, несмотря на самодержавный характер правления, придерживались в отношении принципов и тенденций экономической политики того, что я собираюсь назвать экономическим либерализмом. Это может вызвать удивление. Но единственной его причиной является то обстоятельство, что в начале рассматриваемого периода эти страны были очень далеки от состояния личной свободы в экономической сфере, и продвижение к такому состоянию (особенно в России) было столь медленным, что данная тенденция не проявилась там столь наглядно, как в Англии. Однако изучение любой экономической истории Европы и до некоторой степени комментарии, содержащиеся в нашем тексте, убедят читателя в нашей правоте. Этот факт имеет первостепенную важность для понимания экономической литературы рассматриваемого периода. Учение Смита в Пруссии и России не было только лишь увлечением оппозиции, его цитадель была в среде консервативной бюрократии.↑

1-3. Некоторые пункты этой программы спорны. Например, люди, чье право называться политическими либералами нельзя отрицать, выступали против бесплатного народного образования. Не все либералы поддерживали свободу участия в выборах, в то время как некоторые консерваторы выступали в ее поддержку.↑

1-4. Отсюда можно сделать вывод, что Маркс и марксисты должны были испытывать презрение к буржуазному радикализму (хотя они перенесли свое презрение и на более поздний радикализм), что они должны были рассматривать радикалов как притворщиков, которые в действительности хотели сохранить то, что якобы собирались перестроить. Но хотя наличие такого мнения у людей, чувствовавших себя конкурентами буржуазного радикализма, объяснимо, оно тем не менее ошибочно, поскольку: 1) радикалы и ведомые ими простые либералы помогли трудящимся добиться больших успехов даже в экономической области; 2) их политическая деятельность создала условия для возникновения многочисленных социалистических партий.↑

1-5. О чартистском движении см. книгу М. Ховелла (Hovell M. Chartist Movement. 1918).↑

2-1. Этот факт несколько заслонил ходы и контрходы, предшествовавшие заключению Таможенного союза 1834 г., и время от времени имевшие место уступки отдельным протекционистским интересам. В целом политика Таможенного Союза и Германской империи до конца XIX в. надлежащим образом охарактеризована вышеприведенной фразой. Мягкий протекционизм Бисмарка исходил в основном из фискальных соображений.↑

2-2. Несмотря на все мои попытки оправдаться, тот факт, что в данной книге эти великие имена упомянуты лишь вскользь, может показаться неприличным. Но единственное, что я могу сделать, — это отослать читателя к двум мастерски написанным биографиям, которые он может прочесть с удовольствием и с пользой для себя. Речь идет о книгах лорда Морли (Lord Morley. Life of Richard Cobden) и Дж. М. Тревелиана {Trevelyan G. M. Life of John Bright).↑

2-3. В Англии это родство было очевидным, но оно не обязательно. Имеются другие системы мышления, порождающие ту же самую позицию.↑

2-4. См. изд. Чарльза П. Лукаса (Lucas Charles P. Lord Durham's Report on the Affairs of British North America. 1912). Лорд Дурхэм (1792-1840) представил свой отчет в 1839 г.↑

2-5. Дэвид Уркарт, бывший дипломат, основал в 1835 г. периодическое издание Portfolio, а позднее — комитеты по иностранным делам, осуществлявшие мощную пропаганду активной внешней политики. Кобден подверг уничтожающей критике возможные преимущества последней, высмеял высокомерных и невежественных дипломатов и политиканов и в целом эффективно противодействовал Уркарту.↑

2-6. Возможно, лучшим и, несомненно, наиболее приятным способом для читателя удовлетворить свою любознательность по этому вопросу является чтение великолепной биографии Гладстона, написанной лордом Морли (Lord Morley. Life of William Ewart Gladstone: In 3 vol. 1903). К этой книге рекомендую обратиться и тем, кого интересуют другие вопросы, затронутые в данной главе.↑

3-1. Как я уже говорил, я предпочитаю слово, понятное всем, даже если оно иностранное, слову, нуждающемуся в объяснении. Поэтому мы везде будем пользоваться термином Sozialpolitik.↑

3-2. В Англии борьба за предоставление избирательных прав массам велась исключительно между группами, принадлежащими к высшим классам, а самим массам оставалось только стоять в стороне и выражать свое отношение одобрительными или неодобрительными возгласами. Это интересное явление хорошо иллюстрирует характерную трудность политической интерпретации. Тактика играла большую роль в позициях, занимаемых вигами и тори: вопрос о свободе католического вероисповедания «вернул вигов к парламентской реформе», а парламентская реформа вигов, в свою очередь, обратила тори к дальнейшей парламентской реформе. Но тактика — это еще не все. Что-то есть в заявлении Дизраэли, что консерватизм его типа (демократия тори) представляет истинные интересы и чувства масс, а следовательно, должен обратиться к массам за поддержкой.↑

3-3. Как читатель, вероятно, и ожидал, патерналистские тенденции предшествующего периода лучше сохранились в некоторых странах континентальной Европы. Но следует добавить кое-что еще. Во Франции до прихода к власти Наполеона III социалистические движения имели мало практического значения и лишь вызывали резкую враждебность между классами. Но тем не менее существовали авторы, предвосхищавшие правительственную Sozialpolitik более позднего времени. Наиболее выдающимся из них был Шарль Дюпон-Уайт (Dupont-White; 1808-1878) — см. его работы Essai sur les relations du travail avec Ie capital (1846) и L'individu et 1'etat (1857). Наполеон III и некоторые его советники придерживались вполне передовых идей относительно социальных реформ, которые должны были исходить от властей (socialisme autoritaire {авторитарный социализм;»), socialisme d'etat государственный социализм;», и некоторые меры действительно были приняты. Дюпон-Уайт может считаться литературным выразителем этого типа этатизма.↑

3-4. Вместо информации, которая не может быть помещена в данной книге, приводим ссылку на книгу Хатчинса и Харрисона {Hutching, Harrison. A History of Factory Legislation. New ed. 1907).↑

3-5. Вскоре выяснилось, что ввести в действие этот принцип там, где оказывалось серьезное сопротивление, невозможно.↑

3-6. Об этом интересном человеке можно узнать из книги Грэма Уоллеса (Wallas Graham. Life of Francis Place. 1898). Это одна из лучших книг, вводящих нас в обстановку того времени.↑

3-7. Не совсем верно, что все «классики» были либералами в смысле партийной принадлежности. Мальтус не принадлежал к ним. Однако остальные в большинстве своем либералами были, поэтому есть основания говорить об «альянсе» экономистов-«классиков» с либеральной партией. Поэтому в силу психологической, но не логической ассоциации позднейший упадок политического либерализма способствовал падению престижа экономистов-«классиков». Отметим все же, что от признания этого факта до отождествления «систем» и их судеб с политическими настроениями дня очень далеко.↑

4-1. Это дает мне возможность привлечь внимание читателя к составленной Рене Стурмом обширной библиографии, посвященной финансам Франции в XVIII в. (Stourm Rene. Bibliographie historique des finances de la France au dixhuitieme siecle. 1895).↑

4-2. Мемуары Франсуа Н. Мольена, министра финансов Франции (Mollien Francois N. Memoires d'un ministre du tresor public. 1780-1815. Ed. 1845), местами поднимаются до уровня научного анализа.↑

4-3. Самый значительный из триумфов Гладстона связан с бюджетом 1853 г. Читателю было бы полезно ознакомиться с его основными чертами. С описанием политической обстановки и сохранением всего блеска красноречия они изложены в биографии Гладстона, написанной лордом Морли, на которую мы уже ссылались.↑

4-4. В хорошо известном пассаже Рескин (см. ниже, глава 3) укорял английские правительства за отказ в отличие от правительств континентальной Европы расходовать деньги на поощрение искусств. Это интересный пример такого типа социальной критики, которой никогда не удается увидеть социальную систему в целом. Рескин был вправе предпочитать другие способы поощрения искусства. Но как аналитик социальных явлений он был обязан понять, что английский метод поощрения искусства, даже если он не был адекватным, все же был методом, а не просто ничем. Независимо от этого, он должен был сначала признать, что, если судить по результатам, неадекватность английского метода не была очевидной. То же относится и к наукам, в частности к экономической науке. Если мы посмотрим на результаты в исторической перспективе и, в частности, придадим надлежащий вес оригинальности исследования, то нам нелегко будет доказать, что данная социальная система породила меньше достижений в области искусства и науки, чем современная система, пользующаяся другими, более прямыми способами. Я подчеркиваю указанное обстоятельство, поскольку рассматриваемый принцип очень важен в области экономического анализа: например, современные кейнсианцы логически правы, доказывая, что капиталистический механизм, который уравновешивает сбережения и инвестиции ex ante, слаб и подвержен перебоям, но если они будут утверждать, что его не существует, то совершат определенную и доказуемую ошибку.↑

4-5. Ту же политику приняла администрация Вильсона в 1913 г.↑

4-6. В действительности он все время придерживался этой идеи. В своем предвыборном заявлении 1874 г. Гладстон снова высказался в пользу полной отмены подоходного налога. Трудно ответить на вопрос, насколько это было созвучно кредо экономического либерализма. Конечно, высокий подоходный налог, способный привести к существенному изменению распределения доходов, вводить не следовало. Такое действие вступило бы в очевидный конфликт с принципом «налогообложения только для получения государственных доходов». Однако подоходный налог в несколько процентов, даже прогрессивный, по моему мнению, лучше согласовывался с видением Гладстона, чем принятый им в действительности курс.↑

4-7. Возможно, с экономической точки зрения, хотя и не с административной, Льюис был прав. Гладстоновская доктрина упустила еще один момент. Она решительно выступала против налогообложения «предметов первой необходимости». Фактически этот принцип в соединении с политикой свободной торговли был величайшим прямым вкладом финансовой политики Гладстона в дело социального обеспечения (чтобы дать комплексную оценку, мы должны помнить, что этот прямой вклад не был единственным результатом применения данного принципа: кроме того, он способствовал созданию богатства, которое, как оказалось впоследствии, было легко облагать налогом в интересах масс). Но, уделяя исключительное внимание различию между «предметами первой необходимости» и «предметами роскоши», Гладстон упустил возможность правильно оценить следствия, вытекающие из различия между товарами эластичного и неэластичного спроса.↑

5-1. Разумеется, оно никогда не бывает вполне автоматическим, и это выражение может ввести в заблуждение. Я пользуюсь им здесь ради краткости и подразумеваю под ним только то, что все другие средства платежа должны конвертироваться в золото и что каждый должен иметь право импортировать и экспортировать золото, перечеканивать его в монету и по желанию изымать из обращения.↑