Теперь все мы одеты. Куда мы должны идти? Для какой цели и каким образом мы должны использовать упрощенный денежный механизм, намеченный в общих чертах в предыдущих главах, или, если на то пошло, нашу нынешнюю устаревшую, скрипучую модель?

По крайней мере с момента появления брошюры Денежная реформа Джона Мейкарда Кейнса¹, стало общепринятым мнение, что эта проблема имеет две стороны, международную и внутреннюю, и что решение, принятое для одной из них, может сильно ограничить доступные альтернативы для другой. Оказывается, что для Соединенных Штатов при существующих условиях эти две стороны более независимы, чем для большинства других стран и периодов времени. Кроме того, международные денежные соглашения, которые кажутся мне лучшими, оставляют максимальную свободу действий относительно внутренней политики. По этим причинам, так же как из-за возросшего интереса к этой проблеме, вызванного недавними сокращениями запаса золота США, я сначала рассмотрю международные отношения, а затем обращусь к внутренней политике.

Международные денежные отношения

Маленькая страна [Имеется ввиду «малая экономика». (Примеч. пер.)] с товарным стандартом, который принят большей частью остального мира — или, что экономически то же самое, страна, которая стремится поддерживать фиксированные курсы обмена между своей собственной валютой и валютами большинства других стран без использования мер валютного контроля или эквивалентных им, — обладает относительно малой свободой действий во внутренней денежной политике. Ее денежный запас должен быть таким, каким бы этого ни потребовало поддержание внешнего равновесия.

Соединенные Штаты были в этой ситуации большую часть периода перед первой мировой войной. Наш внутренний уровень цен и наш внутренний запас денег определялись общемировыми изменениями в ценах и международными потоками капитала, которые вместе определяли уровень цен в Соединенных Штатах, согласующийся с внешним равновесием. Единственным важным исключением был период с 1862 до 1879 г., когда в Соединенных Штатах был неконвертируемый бумажный стандарт с гибкими обменными курсами и, таким образом, мы могли следовать независимой внутренней денежной политике. Хотя даже в последней части этого периода доминировало желание возобновить платежи золотом по предвоенным обменным курсам. Во время двух других периодов сильной нестабильности, на которые мы ссылались в первой главе, — 1837—1844 гг. и середина 1890-х гг. — денежная неопределенность создавала трудности главным образом через свое воздействие на нашу международную позицию. В обоих случаях сомнения в поддержании товарного стандарта вели к повторяющимся время от времени бегствам от доллара, которые приводили к спекулятивному движению капитала, а также воздействовали на другие виды движения капитала. Утечка капитала или сокращение притока капитала делали внутренний уровень цен, согласующийся с поддержанием стандарта, ниже, чем он был бы в противном случае. Стандарт мог поддерживаться, как это и было в обоих случаях, хотя и с некоторыми упущениями, только принятием более сильной внутренней дефляции, чем была бы необходима в противном случае. Не будет большим преувеличением сказать, что для остальной части периода до первой мировой войны внутренние денежные соглашения имели малое или не имели влияния на размер происходивших изменений в предложении денег. Они воздействовали скорее на каналы, через которые происходили имевшие место изменения, и на состав предложения денег.

После первой мировой войны ситуация была совсем другой. За исключением периода с марта 1933 до января 1934 г., когда, как в период гринбеков, у нас был неконвертируемый бумажный стандарт с гибкими обменными курсами, номинально мы имели золотой стандарт, хотя другого характера и при другом паритете после 1934 г., нежели до него. Кроме того, внутренняя денежная политика определялась внешними силами самое большее в трех случаях: в 1920—1921 гг., когда быстрое приближение золотого резервного отношения Федерального резерва к его законодательному минимуму вызвало резкий рост дисконтной ставки в январе 1920 г., что компенсировало или интенсифицировало последующую внутреннюю дефляцию, и когда смягчение политики было отложено до того момента, пока отношение не обратило свое изменение и не оказалось выше своего законодательного минимума на безопасную величину; во второй раз в 1931 г., когда отход Британии от золотого стандарта и страх перед оттоком золота вызвали в октябре 1931 г. резкие повышения дисконтной ставки, которые интенсифицировали внутреннюю дефляцию; и, в третий раз, в период с 1934 до 1939 г., когда рост официальной цены США на золото в январе 1934 г. вместе с бегством капитала из Европы в кильватере прихода Гитлера к власти стали причиной больших потоков золота, направленных в Соединенные Штаты, которые были главным источником одновременного роста запаса денег. И даже последний эпизод — что-то сомнительное. Если бы потоки золота не вызвали увеличения запаса денег, кажется весьма вероятным, что подобное увеличение было бы произведено другими мерами, так как внутренняя политика была ясно нацелена на увеличение. Для остальной части периода с 1914 г. трудно усмотреть сколько-нибудь близкую связь между внутренним поведением предложения денег и потребностями внешнего равновесия. Внешние силы проявили себя в первую очередь в изменениях долларовых остатков, которыми владели иностранцы, или в изменениях золотого запаса, которые компенсировались — «стерилизовались» — денежными властями, если использовать этот антисептический термин, который кажется подходящим ввиду инфекционности заболевания, в результате которого произошли два или три случая, когда потокам золота противодействовали, а не компенсировали их.

Есть несколько причин, по которым Соединенные Штаты сумели достичь такой большой видимой степени независимости в своем внутреннем денежном поведении во время этого периода. Одна из них заключается в том, что для большей части этого периода в большинстве других стран мира не было золотого стандарта. Что касается обменных курсов, не имеет значения, свободна ли цена золота, а цена иностранной валюты зафиксирована, как это было в случае, например, периода гринбеков, или долларовая цена зафиксирована, а иностранная цена свободна, как было в случае многих стран в течение нескольких лет после первой мировой войны и второй мировой войны, во время большей части 1930-х гг. и сейчас, например, для Канады. В любом случае изменяющиеся обменные курсы обеспечивают средство согласования внешнего равновесия с независимой внутренней денежной политикой. Другая причина — это асимметрия, которую мы, как и большинство других стран, демонстрировали в отношении избытков и дефицитов наших внешних счетов. В течение большей части периода с первой мировой войны оказывалось, что экономические обстоятельства, наша политика, политика других стран вызывали фактический или потенциальный дефицит в нашем платежном балансе. До 1914 г. результирующий приток золота имел тенденцию вызывать увеличение предложения денег, и этой тенденции позволялось действовать. После 1918 г. денежные власти могли с большей готовностью предотвращать действие подобных тенденций и были более расположены делать это. Мы были готовы пассивно принять приток золота и позволить расти нашему золотому запасу. На отток золота мы реагировали совсем по-другому. Оба случая, в которых внешние силы воздействовали на внутреннее денежное поведение, включали реакцию на фактический или потенциальный отток, даже хотя золотой запас в этих случаях был на историческом пике в результате большого предшествующего притока золота. В последние несколько лет вновь выражается гораздо большая обеспокоенность об оттоке золота, нежели когда-либо выражалась о предшествующем притоке, который увеличивал золотой запас до беспрецедентных уровней.

Обе причины сводятся к одному основному объяснению нашей большой меры независимости в денежной политике, несмотря на номинальную приверженность золотому стандарту: скорее остальной мир в значительной степени приспосабливался к нам, чем мы к нему. Мы стали такой большой частью мира, что наша политика имеет важное воздействие на общемировые тенденции. Кроме того, иностранные платежи занимают больший объем в счетах большинства других стран, чем в наших собственных. Другие страны тоже демонстрируют асимметричную реакцию на избытки и дефициты; наше пассивное приятие притоков золота просто отбросило необходимость приспособлений к ним. Они тоже часто были готовы принимать притоки золота — свидетельство Франции в конце двадцатых или Германии в последние годы, — но реагировали на оттоки. Проявилась несовместимость фиксированных обменных курсов с независимой денежной политикой, которую столь блестяще проанализировал Кейнс, но мы обычно бездействовали [В оригинале — silent partner — компаньон, не участвующий в деле активно, но известный. (Примеч. пер.)]. Меры, принятые другими странами в результате этой несовместимости, широко разнились в зависимости от внутреннего отношения, политики и других проблем, перед лицом которых они оказывались: плавающие обменные курсы, широко принятые после первой мировой войны и опять в конце 1930-х гг.; изменение внутренней политики, в известной мере испробованное Британией после 1925 г. и многими странами во время Великой депрессии; прямой контроль валютных трансакций, широко принятый после второй мировой войны, и т.д.

Наша внутренняя политика, конечно, не была совершенно независимой от нашей иностранной платежной позиции. Например, так называемый «недостаток долларов» в послевоенные годы, несомненно, сделал наши траты на иностранную помощь большими, чем они были бы в противном случае, точно так же, как сейчас отток золота вызывает некоторое давление к сокращению расходов на иностранную помощь. Но эта связь была слабой и, что более важно для наших целей, не приняла форму автоматической адаптации запаса денег к потребностям внешнего равновесия, сохраняемую классическим механизмом приспособления золотого стандарта.

Развитый золотой стандарт, при котором все деньги состоят из золота или складских расписок на золото, за исключением, возможно, фиксированной фидуциарной эмиссии, будет иметь огромные достоинства совершенного автоматизма и свободы от государственного контроля. Он будет сопряжен с издержками и в терминах ресурсов, используемых для добычи золота, и в терминах изменений цен в результате изменений относительных издержек производства золота и других товаров. Тем не менее, если бы он был осуществим, преимущества могли бы быть намного выше издержек. Однако по причинам, указанным в первой главе, кажется сомнительным, что такая денежная система была бы стабильной. Это не та система, которая поддерживается большинством теперешних сторонников золотого стандарта, и не система, которая преобладала даже во время безмятежных дней золотого стандарта в девятнадцатом веке, когда имели место большие примеси фидуциарных элементов и гораздо более сознательное управление. Она даже дальше от номинального золотого стандарта, который преобладал в Соединенных Штатах с первой мировой войны до 1933 г., кроме периода с 1934 г. В течение этого периода у нас не было ни одного из преимуществ развитого золотого стандарта, но были его многие значительно преувеличенные недостатки.

Только культурное отставание приводит нас к тому, чтобы по-прежнему думать о золоте, как о центральном элементе в нашей денежной системе. Более точное описание роли золота в политике США заключается в том, что оно в первую очередь является товаром, цена которого поддерживается, как пшеница или другие сельскохозяйственные продукты, нежели ключом к нашей денежной системе. Наша программа поддержки цены на золото отличается от программы поддержки цены на пшеницу в трех важных отношениях: первое, мы платим поддерживаемую цену иностранным, так же как внутренним производителям; второе, мы продаем по поддерживаемой цене свободно только иностранным покупателям, но не внутренним; третье, и это один из важных пережитков в оценке денежной роли золота, Казначейство уполномочено создавать деньги, чтобы платить за золото, которое оно покупает, так, что расходы на покупку золота не проявляются в бюджете, и требуемые суммы не нуждаются в явном ассигновании Конгрессом. Эта последняя характеристика в равной степени и по той же причине относится к нашим покупкам серебра при различных программах поддержки цены, которые действовали с 1934 г. Мы накапливали золото в прошлом до настоящего момента — сейчас мы владеем половиной золота мира — по той же причине, по которой мы накапливали пшеницу, — потому что поддерживаемая цена 35 долл. за тройскую унцию была выше рыночной цены. Оперируя в этих терминах, не должны ли мы приветствовать ситуацию, которая дает нам возможность разместить некоторую часть этого избытка?

У золота есть одна дополнительная роль. От Резервной системы законом требуется сохранять резерв в золоте, равный 25% ее обязательств по банкнотам и депозитам Федерального резерва. Существующие резервы намного выше этого уровня и, вероятно, будут оставаться выше при обстоятельствах, которые сейчас поддаются предвидению. Но если они подойдут к 25%-ному лимиту, кажется вероятным, что, скорее лимит будет изменен, как произошло в 1945 г., когда приблизились прошлые лимиты, чем резервной позиции будет позволено форсировать денежную дефляцию, которая иначе не приветствовалась бы, — и это определенно желаемый ход событий. Следовательно, даже как денежный резерв золото в первую очередь является символом.

С начала 1958 г. наш золотой запас упал примерно на 3 млрд. долл. Способа идентификации этого спада с какой-либо частной статьей нашего платежного баланса не существует. Это просто форма, в которой иностранцы решили взять часть превышения своего долларового прихода от покупок благ и услуг США, заграничных инвестиций, частных даров и иностранной правительственной помощи над своими долларовыми расходами по соответствующим статьям. До тех пор, пока сохраняется наша теперешняя политика относительно золота, оно является эквивалентом долларов для иностранных держателей. Оно может предпочитаться или потому, что ожидается рост его цены, или потому, что его желают использовать другие страны в качестве денежных резервов или индивиды в качестве денежных накоплений.

Из-за того, что иностранная помощь — это независимый источник долларов, определяемый нерыночными силами, существовала некоторая тенденция связывать потерю золота с иностранной помощью. Оперируя в этих терминах, кто-то может описывать потерю золота, говоря, что остальной мир решил взять большую часть иностранной помощи, которую мы им оказываем, в форме золота, а не других товаров. С нашей точки зрения золото в Форт Нокс не выполняет никакой производительной функции; мы не используем его ни для еды, ни для того, чтобы одеваться, ни для обеспечения жильем. Товары, которые зарубежные страны могут взять взамен, способствуют нашему благосостоянию. Вследствие этого, в наших интересах, чтобы иностранная помощь приняла форму экспорта золота, нежели других товаров. Мы накопили большую часть золота во время и после войны, потому что зарубежные страны имели настоятельную необходимость в американских товарах в превышение того количества, которое они могли купить на доллары, которые они зарабатывали, занимали или получали в качестве помощи. Тогда мы не позволили притоку золота влиять на нашу внутреннюю денежную политику. Сейчас было бы ошибкой позволить оттоку золота делать это.

Я не вижу больших оправданий для продолжения нашей настоящей денежной политики. Мы не готовы, и, на мой взгляд, правильно, позволить потокам золота определять внутреннюю денежную политику. Также трудно видеть, почему золото — это товар, цену которого мы должны поддерживать. Главные страны, производящие золото, — это Южная Африка, Канада и СССР; ни одна из них не является страной, которой мы считаем важным содействовать экономической помощью; если бы мы хотели им содействовать, было бы дешевле и более эффективно делать это прямым предоставлением помощи; и определенно это довод в пользу интересов золотодобытчиков в нашей собственной стране.

Существующая утечка золота предоставляет возможность сократить наш золотой запас. Она также имеет некоторую ценность в содействии устранению или сокращению дискриминирующих торговых барьеров или валютных ограничений, которые были установлены некоторыми зарубежными странами против товаров из США. Вместе с тем это вызывает ту серьезную опасность, что, если утечка продолжится, давление в пользу того, чтобы делать что-нибудь на этот счет, заставит нас принять нежелательные меры — или поднять цену золота, таким образом, еще больше увеличив издержки программы поддержки золота, или установить дополнительные препятствия импорту и стимулировать экспорт, таким образом, отходя еще дальше от политики свободной торговли, по направлению к которой мы должны двигаться, или ужесточить денежную политику более, чем требуется по внутренним причинам. Единственный способ избежать принуждения к любой из этих мер — прекратить предлагать покупку и продажу золота по фиксированной цене, чтобы элиминировать существующие анахронические золотые резервные требования и позволить цене золота определяться на свободных рынках мира. В то же время, мы также должны отказаться от даже менее оправданных обязательств относительно покупки серебра.

Есть соблазн поверить, что существующий отток золота означает, что если наша программа поддержки цены будет аннулирована, свободная рыночная цена золота поднимется выше 35 долл. за тройскую унцию. Это вполне может быть так, но никоим образом не ясно, что будет. Основная причина, по которой многие желают держать золото, — его конвертируемость в доллары по фиксированной цене. Реальный спрос предъявляется на доллары. Если бы мы отказались от поддержки цены золота, но, скажем, поддерживали наш настоящий запас, спрос на золото изменялся бы, так как золото больше не было бы наделено свойством власти над фиксированным количеством долларов. Результатом мог бы стать скорее спад, чем рост мировой цены золота.

Сейчас дела обстоят так, что фиксированная цена золота в 35 долл. за тройскую унцию служит для определения обменных курсов между долларом и валютами других стран, которые так же поддерживают фиксированную цену золота. Несмотря на то что отказ от фиксированной цены на золото мог бы быть объединен с жесткими обменными курсами посредством других способов, с моей точки зрения, было бы гораздо лучше позволить курсам обмена определяться рынком. Это потребовало бы от США воздержания и от установления каких-либо официальных курсов обмена между долларом и другими валютами, и от правительственной спекуляции на валютных рынках. Это, по существу, система, которую Канада приняла несколько лет назад, и которая с тех пор работала хорошо. В другом месте я очертил с некоторыми подробностями доводы в пользу системы гибких обменных курсов². Здесь достаточно, поэтому, сказать, что такая система допускает максимальную степень международной кооперации между странами, каждая из которых следует независимой денежной политике, без требования валютного контроля, импортных или экспортных квот или других препятствий торговле.

Внутренняя денежная политика

Имея данными те условия, что мы не готовы и не должны быть готовы позволить внутренней денежной политике определяться или потоками золота, или другими проявлениями иностранных платежных мероприятий, без ответа остается центральный вопрос: какой должна быть наша внутренняя денежная политика.

В знаменитой статье «Правила versus [Против. (Примеч. пер.)] власти в денежной политике» ³ Генри Саймонс резко противопоставил два способа отвечать на этот вопрос: первый, определяя общую цель и затем давая денежным властям широкие полномочия для использования при свободе действий в их продвижении; второй, приписывая денежным властям определенные обязанности, которые должны проводиться в жизнь в соответствии с определенными заранее и известными всем правилами. Саймонс прояснил, что противопоставление не полное. Одна общая цель несколько ограничивает дискрецию властей, а их полномочия — даже в большей мере; разумные правила едва ли возможно написать так, что это не оставит некоторой меры дискреции. Несмотря на это, противопоставление все же и заметно, и важно.

На практике мы почти целиком полагались на власти. Как было указано ранее во второй главе, мы делали это не намеренно, но по причине изменения роли золотого стандарта, которое повлекла за собой первая мировая война и которое так сильно ослабило то, что, как ожидали авторы Федерального резервного закона, будет эффективным «правилом», ограничивающим дискрецию денежных властей. В отсутствие смирительной рубашки жесткого золотого стандарта «поддержание коммерции и бизнеса», цитируя оригинал Федерального резервного закона, едва ли налагало какие-либо ограничения на дискрецию властей⁴.

Доверие дискреции властей в такой большой мере и такой важной области политики в свободном обществе высоко предосудительно по политическим основаниям. Опыт наглядно продемонстрировал, что это также имело неудачные денежные последствия. Это означало постоянные и непредсказуемые сдвиги в ближайших ориентирах политики и в содержании политики, когда менялись люди и отношения, определяющие власти, — от придания особого значения «реальным векселям» начала 20-х к компенсированию товарных спекуляций середины 20-х, сдерживанию спекуляций на фондовом рынке конца 20-х, чувствительности к внешним давлениям и робости перед лицом внутренних утечек начала 30-х, программе поддержки облигаций 40-х, чувствительности циклическим колебаниям и ситуации, когда полагались на «эффекты объявления» 50-х гг. Это означало постоянную подверженность властей политическим и экономическим давлениям и обманчивым эффектам непродолжительных приливов и отливов событий и мнений. Роль денежных властей состоит в том, чтобы обеспечивать стабильную денежную основу, идти против или, по меньшей мере, не усиливать всегда изменяющиеся направления текущих мнений и событий. Это и есть оправдание их заявленной «независимости». Кроме того, неопределенность их сфер ответственности и широкие пределы дискреции не оставили им других средств, кроме «мудрости» и персональной дальновидности, для противостояния одновременным давлениям и отказало им в защите, каковой являются ясно определенные критерии и правила, которыми они могут быть обеспечены.

Доверие дискреции в преследовании общих целей также означало отсутствие удовлетворительного критерия оценки действий денежных властей. Это сделало почти невозможным определение ответственности за успех или провал и сильно увеличило трудность обучения на опыте. Резервная система или даже денежные власти, определенные более широко, не были единственными организациями, ответственными за общие цели, которые они стремились продвигать и которые стали переводом «здоровых кредитных условий и обеспечения коммерции, промышленности и сельского хозяйства» на современный язык — такие общие цели как экономическая стабильность, полная занятость, стабильность цен, рост. Достижение этих целей должно приближаться объединенными действиями многих общественных и частных организаций, только одной из которых являются денежные власти. Успех или провал в их достижении не может быть отнесен единственно к денежной политике и, следовательно, не может быть критерием (оценки) действий. Забавное впечатление, складывающееся от чтения Ежегодных докладов Федеральной резервной системы пункт за пунктом, — резко циклический характер, который появляется в оценке действенности, приписываемой денежным силам и политике. В годы просперити [Процветание. (Примеч. пер.)] денежная политика — это сильный инструмент, искусное применение которого заслуживает признательности за благоприятный ход событий; в годы напастей источниками экономических изменений являются другие силы, а денежная политика обладает относительно малой свободой действий, и только искусное применение крайне ограниченных доступных полномочий предотвратило еще большее ухудшение условий⁵.

Официальное назначение денежным властям широких и важных обязанностей, которые ясно не ограничены определенными правилами для ориентации политики и не являются предметом проверки действий внешними критериями, — это серьезный дефект наших настоящих денежных соглашений. Это делает денежную политику потенциальным �