За последние три десятилетия мы были свидетелями сначала радикальной революции против прежде принятой экономической мысли о роли денежных факторов в экономических изменениях, а затем контрреволюции, которая по-прежнему не завершена, но обещает быть не менее радикальной. До великой депрессии начала 1930-х гг. принятая экономическая доктрина придавала большое значение запасу денег как детерминанту уровня денежного дохода и уровня цен. Великая депрессия породила революцию в идеях. Хотя при ретроспективном рассмотрении депрессия — это трагическая рекомендация, выданная силе денежных факторов, — запас денег упал на треть с 1929 по 1933 г. — неудача денежных властей в попытке оказать сопротивление депрессии была воспринята как свидетельство их неспособности что-либо сделать. Стала широко распространенной точка зрения, что «деньги не имеют значения», что запас денег — это чисто пассивный спутник экономических изменений, который не играет никакой независимой роли за исключением того, что он может влиять на ограниченный ряд рыночных процентных ставок, самих по себе незначительных. Отсюда единственная роль, которая отводилась денежной политике, была в том, чтобы поддерживать все процентные ставки, на которые она оказывала влияние, низкими с тем чтобы избежать помех инвестированию, рассматриваемому как необходимое условие для компенсации долговременной стагнации, которая уверенно ожидалась как главная проблема будущего¹.

Две силы объединились для того, чтобы произвести контрреволюцию в идеях. Одна была строго академической — ученый критицизм и анализ идей Джона Мейнарда Кейнса, главного архитектора интеллектуальной революции. Другой, более очевидной, хотя, возможно, не более важной, была жестокая сила случая. Многие страны в послевоенный период, включая Соединенные Штаты, следовали политике «дешевых денег». Каждая такая страна испытала или открытую инфляцию, или систему частично эффективных, частично неэффективных мер контроля, предназначенных для подавления инфляционного давления. В каждом случае запас денег повышался в результате политики «дешевых денег», а также повышались цены, или открыто, или под какой-либо маской, которая была наиболее эффективна в обходе мер контроля. Ни одна страна не преуспела в оказании сопротивления инфляции без принятия мер, направленных на сдерживание роста запаса денег. А каждая страна, которая сдерживала рост запаса денег, преуспела в контроле повышения цен. Западногерманское «экономическое чудо» после денежной реформы 1948 г. было самым эффектным эпизодом, но опыт Италии, Великобритании и Соединенных Штатов отличался только деталями. И французский опыт, предшествующий денежным реформам в конце 1958 г., это равно поразительное по своей противоположности свидетельство, как в политике, так и в исходе.

Эти события в научном и общественном мире вызвали возрождение интереса к денежным изменениям. К настоящему времени ясно и широко признано, что деньги имеют значение, и очень большое значение. В течение последних лет увеличивается количество исследований только того, как действуют денежные силы. Также растет интерес общественных и квазиобщественных групп к проблемам денежной политики. В пределах последнего десятилетия было два обширных исследования Конгресса, касавшихся исключительно денежной политики, — исследования Дугласа и Пэтмена²; а исследования Конгресса, касавшиеся стабильности цен, экономического роста, и подобные им — особенно исследования Фландерса, Бирда, а позднее Дугласа и Пэтмена³— обращали широкое внимание общества на денежные проблемы. Американская ассамблея недавно посвятила одну из своих сессий денежной политике Соединенных Штатов⁴. Комитет экономического развития при финансовом содействии Фонда Форда организовал Комиссию по деньгам и кредиту, которая занята широкими исследованиями и анализом наших денежных соглашений [Под денежными и банковскими соглашениями здесь и далее понимается система общественных договоров, которая имеет воплощение как в конкретных общественных институтах (законах, нормах, организациях и т.д.), так и в их конкретных мерах политики этих институтов. (Примеч. пер.)]. Нужно вернуться на полвека, к годам после паники 1907 г., чтобы обнаружить сравнимую степень общественного интереса к структуре наших денежных институтов.

В этой книге я представлю ряд предложений для реформирования денежных соглашений этой страны. Рискуя делать предложения в таком широком масштабе, отдельный человек, вероятно, не может быть так рассудителен, так осведомлен о многих детальных аспектах политики, так чувствителен к конфликтным интересам, как Комиссия, составленная из представителей многих важных групп в сообществе, находящихся под влиянием денежных соглашений. Для того чтобы уравновесить эти серьезные недостатки, он имеет то преимущество, что не нуждается в компромиссе и, следовательно, может быть более радикальным, в этимологическом смысле дохождения до корней вопроса, более последовательным и более смелым.

При предложении мер реформы можно принять общую структуру существующих денежных и банковских соглашений и анализировать возможности их улучшения в деталях. В противном случае можно пересмотреть саму общую структуру и предложить, если это покажется желательным, ее реформирование. Выясняется, что порядок, в котором казалось на других основаниях желательным рассматривать различные вопросы, грубо согласуется с движением от детальной к более широкой реформе. В следующей главе я рассмотрю инструменты политики Федерального резерва — средства, которыми Федеральная резервная система проводит в жизнь любые преследуемые политические цели; в третьей главе — управление долгом и банковскую реформу. Предложения под каждым из этих заголовков независимы в том смысле, что они отдельно желательны, что бы еще ни было сделано или если ничего не сделано, однако предложения по банковской реформе включают радикальное изменение банковской структуры. В заключительной главе я обращусь к критериям денежной политики, которые, надо сказать, являются тем толком, что должен быть извлечен из инструментов и банковской структуры, которые были предварительно обсуждены. Эта тема неотделима от международных денежных соглашений, которые, поэтому, также рассмотрены в последней главе. Мои предложения о критериях являются в свою очередь независимыми от предложений об инструментах. Они желательны, даже если существующий устаревший набор инструментов сохраняется, хотя, конечно, при улучшенных средствах проведения их в жизнь можно было бы ожидать лучших результатов.

Центральная проблема в отношении денежных и банковских соглашений это та роль, которую должно играть государство, — ограничения, которые оно должно устанавливать для частных лиц; полномочия, которые должны быть переданы государственным властям, и критерии, которые должны ориентировать использование этих полномочий. Предложения о реформировании этих соглашений должны покоиться, явно или неявно, на двух столпах: первый — концепция причин, по которым государство должно касаться этой области экономической деятельности, и цели, которые должны быть достигнуты через государственное вмешательство; второй — некоторое понимание предшествующего опыта государственного вмешательства. Конец этой главы посвящен этим темам. На имеющемся в распоряжении ограниченном пространстве я в лучшем случае могу надеяться дать пищу для размышлений, нежели исчерпывающие ответы.

Почему государство должно вмешиваться в денежные и банковские вопросы?

Точка зрения, с позиций которой я буду рассматривать роль государства в денежных вопросах, — из либеральных в своем первоначальном смысле, т.е. точка зрения, которую я называл либерализмом девятнадцатого века, но которую, в свете изменяющихся течений мысли, я сейчас начинаю, возможно, со слишком большой надеждой, называть «новым либерализмом». Такой либерал рассматривает рынок как единственное до сих пор открытое средство, дающее индивидам возможность координировать свою экономическую деятельность без принуждения. Он признает, что государство должно играть важную роль, но подозрителен по отношению к передаче государству любых функций, которые могут выполнятся через рынок, и потому, что это заменяет принуждением добровольную кооперацию в данной области, и потому, что передача государству возросшей роли угрожает свободе в других областях. Контроль над денежными и банковскими соглашениями — это особенно опасная власть, чтобы вверять ее государству, из-за ее далеко идущих эффектов, воздействующих на экономическую деятельность в целом, как уже трагически продемонстрировали многочисленные эпизоды с древних времен до настоящего времени и на всем земном шаре. Вследствие этого единственный вопрос, на который должен ответить либерал, это не могут ли денежные и банковские соглашения быть оставлены рынку, подчиняясь только общим правилам, применяемым ко всем остальным видам экономической деятельности.

Я отнюдь не уверен, что ответ несомненно отрицательный. Ясно то, что денежные соглашения редко полностью оставлялись рынку, даже в обществах, придерживающихся вполне либеральной политики в других отношениях, и что есть все причины, почему это должно было быть так.

Эти причины, возможно, могут быть лучше всего разъяснены рассмотрением действия чистого товарного стандарта, который, на первый взгляд, кажется, не требует государственного вмешательства. Давайте представим себе современное общество, в котором все деньги состоят исключительно из физических единиц товара или складских расписок на товар. Данным товаром могло бы быть золото или серебро, или медь, или кирпичи, или некоторая комбинация этих или других товаров в фиксированных пропорциях, как при любом из ряда симеталлических или товарных резервных стандартов, которые были предложены. Количество товара в использовании в качестве денег зависело бы от издержек его производства относительно других товаров, и от части богатства людей, которую они хотят держать в форме денег; прибавление к запасу денег могло бы происходить от производства частным предприятием; изменения в темпе производства отражали бы изменения в относительной ценности помещенной в денежном и других товарах или в относительных издержках производства одного и другого⁵. Маловероятно, что большие изменения в запасе денег происходили бы в течение коротких периодов времени; следовательно, такой стандарт обеспечивал бы разумно стабильные денежные рамки и сам по себе не был бы источником краткосрочной нестабильности. На практике, когда стандарты, отдаленно приближающиеся к этому идеалу, превалировали, государству часто передавалась или оно принимало на себя функцию ставить клеймо веса или пробы металла и, конечно, часто использовало свою позицию, чтобы приобретать ресурсы через припайку и подобные способы. Однако для государства нет необходимости принимать на себя даже эту функцию более, чем сейчас ему нужно принимать на себя ответственность по сертификации веса и пробы металлов, используемых в коммерческой торговле, — клеймо «Good housekeeping» строго частное.

Поддержание товарного стандарта требует использования реальных ресурсов для производства дополнительных количеств денежного товара — людей и других ресурсов, чтобы выкапывать из земли золото или серебро, или медь, или чтобы производить какие бы то ни было другие товары, составляющие стандарт. В стационарной экономике такое производство нужно только для того, чтобы восполнить потери от изнашивания; в растущей экономике также, чтобы обеспечить прирост запаса денег. Довольно интересно, что количество ресурсов, требующихся, чтобы обеспечить рост, не зависит от товара или товаров, используемых в качестве стандарта, но только от предпочтений кассовых остатков публики и от темпа роста экономики. Требуемое количество отнюдь не незначительно: например, при чистом товарном стандарте, Соединенные Штаты в настоящее время выделяли бы около 2,5% своего национального продукта или приблизительно 8 млрд. долл. в год для производства, прямо или косвенно через внешнюю торговлю, дополнительных количеств денежного товара, чтобы добавить к тем количествам, которые уже имеются в обращении или на товарных складах⁶.

Использование такого большого объема ресурсов для этой цели создает в растущей экономике сильный социальный стимул искать более дешевые способы, чтобы обеспечить средство обмена. Этот стимул усиливается частным стимулом, который был бы представлен даже в стационарной экономике, использующей перманентный и неразрушимый товар, такой, что поддержание стандарта не требовало бы продолжающегося производства. Каждый индивид отдельно должен отказаться от реальных ресурсов, чтобы приобрести деньги, и наоборот, он может получить реальные ресурсы, расставаясь с деньгами. Отсюда, он может извлечь выгоду, если он сможет найти более дешевый способ обеспечить средство обмена. Очевидный путь — тот, что развивался исторически, — введение фидуциарных элементов в денежную систему. Частные обязательства заплатить денежным товаром так же хороши, как сам денежный товар, — до тех пор, пока они располагают широким доверием к тому, что будут выполнены, — и их гораздо дешевле произвести, так как эмитенты могут удовлетворить возможные требования о выплате, держа на руках количество денежного товара, равное только части своих непогашенных обязательств. Чистый товарный стандарт, поэтому, имеет тенденцию к разрушению.

Введение фидуциарных элементов не требовало бы государственного вмешательства, если бы эти обязательства всегда выполнялись, или, в противном случае, если бы общество было готово довести до крайности доктрину caveat emptor [Качество на риск покупателя. (Примеч. пер.)]. Но первое вряд ли происходит, а второе и вряд ли происходит, и неясно, было бы оно желательно или нет, если бы происходило. По существу это влечет за собой принуждение к соблюдению контрактов, если неспособность эмитента выполнить обязательство добросовестна, или предотвращение мошенничества, по существу фальшивомонетчества, если это не так. Обе эти позиции являются функциями, которые большинство либералов желало бы, чтобы взяло на себя государство. Оказывается, что особенно трудно принуждать к соблюдению данных контрактов и особенно трудно предотвращать мошенничество. Самое выполнение деньгами своей центральной функции требует, чтобы они были общепризнанными и переходили из рук в руки. В результате индивиды могут быть вынуждены вступить в контрактные отношения с лицами, сильно удаленными в пространстве и по степени знакомства, а между выпуском обязательства и требованием о его погашении может пролегать длительный период. Маловероятно, что в мошенничестве, как и в других видах деятельности, возможности получения прибыли останутся неиспользованными. Для фидуциарной наличности, якобы конвертируемой в денежный товар, поэтому, вероятно, время от времени будет происходить избыточная эмиссия, и конвертируемость, скорее всего, станет невозможной. Исторически это то, что случилось при так называемой «свободной банковской деятельности» в Соединенных Штатах и при подобных обстоятельствах в других странах. Кроме того, пронизывающий характер денежной связи значит, что неспособность эмитента выполнить свои обязательства заплатить имеет свои важные воздействия на лица иные, нежели эмитент или те, кто вступил с ним в контрактные отношения в первую очередь, или те, кто держит его обязательства. Одна несостоятельность дает начало другим и может вызвать далеко идущие эффекты. Такие эффекты третьей стороны придают особенную необходимость предотвращению мошенничества в отношении обязательств заплатить денежным товаром и принуждению соблюдения таких контрактов.

Эти трудности с деньгами, состоящими из смеси товарных и фидуциарных элементов, могут оказаться разрешимыми дальнейшим переходом к чисто фидуциарной наличности, эмитируемой частными сторонами. Такая наличность влекла бы незначительное использование реальных ресурсов для производства средства обмена и, поэтому, казалось бы, избегала любого давления в направлении ее разрушения, возникающего из-за возможности сбережения реальных ресурсов. Это верно для всего общества в целом, но не для каждого отдельного эмитента наличности. До тех пор, пока фидуциарная наличность имеет рыночную ценность большую, чем издержки ее производства, которые при благоприятных условиях могут быть сжаты почти до стоимости бумаги, на которой она напечатана, каждый частный эмитент имеет стимул эмитировать дополнительные количества. Фидуциарная наличность, таким образом, вероятно, имела бы тенденцию через возросшую эмиссию вырождаться в товарную — в буквальном смысле, в бумажный стандарт, — где нет другого стабильного равновесного уровня цен кроме такого, при котором денежная ценность наличности не больше, чем стоимость бумаги, на которой она напечатана. А ввиду незначительных издержек добавления нулей неясно, есть ли какой-нибудь конечный уровень цен, для которого это тот самый случай.

Этот анализ, тогда, приводит к заключению, что должен быть установлен некоторый внешний предел на объем фидуциарной наличности для того, чтобы поддерживать ее ценность. Конкуренция не обеспечивает эффективного предела, так как ценность обязательства заплатить, если наличность остается фидуциарной, должна удерживаться выше, чем издержки производства дополнительных единиц. Производство фидуциарной наличности — это, так сказать, техническая монополия, и, отсюда, нет такого предположения в пользу частного рынка, какое есть, когда конкуренция осуществима.

Кстати, это монополия, которая, насколько я знаю, обладает уникальным свойством, — общая ценность для общества запаса монопольного продукта совершенно независима от количества единиц в запасе. Для любого другого предмета, вступающего в экономический обмен, который я только могу себе представить, будь то туфли или шляпы, или столы, или дома, или даже почетные титулы, совокупная ценность запаса в терминах других благ зависит от количества в нем, по меньшей мере, вне некоторых пределов. Для денег это не так. Если есть пять миллионов кусочков бумаги или пять тысяч, или пятьсот миллионов, пока количество относительно стабильно, совокупная ценность одна и та же; единственный эффект это то, что каждая единица отдельно имеет меньшую или большую ценность при различных обстоятельствах, т.е. цены, выраженные в терминах денег, выше или ниже.

Тогда черты денег, которые оправдывают государственное вмешательство, следующие: ресурсные издержки чистой товарной наличности и, отсюда, ее склонность становиться частично фидуциарной; особенная трудность принуждения к соблюдению контрактов, включающих обязательства заплатить, которые служат в качестве средства обмена, и в предотвращении мошенничества в отношении них; технически монопольный характер чистой фидуциарной наличности, который делает существенным установление некоторого внешнего лимита на ее количество; и, наконец, пронизывающий характер денег, который означает, что эмиссия денег имеет важные эффекты на стороны, иные, нежели те, которые прямо вовлечены, и придает особенную важность предыдущим чертам. Нечто вроде умеренно стабильных денежных рамок кажется существенной предпосылкой для эффективного действия частной рыночной экономики. Сомнительно, что рынок может самим собой обеспечить такие рамки. Следовательно, функция обеспечения таковой — существенная государственная функция, наравне с обеспечением стабильных законодательных рамок.

Центральные задачи для государства также ясны: устанавливать внешний предел на количество денег и предотвращать фальшивомонетчество в широком понимании. Чтобы выполнить первое, государства определили использование особого товара в качестве наличности, учредили или признали центральные банки и установили ограничения на тех, кто может эмитировать обязательства уплатить основные деньги и на каких условиях; чтобы выполнить второе, государства не только использовали обычные полицейские меры, но также приняли на себя монополию эмиссии определенных видов денег стали регулировать банки и другие эмитенты денег и надзирать за их действием.

Уместность государственной ответственности за денежную систему, конечно, давно и широко признана. Для Соединенных Штатов это ясно предусмотрено в пункте конституционного положения, который дает Конгрессу полномочие «чеканить деньги, регулировать ценность их и иностранной монеты». Вероятно, нет другой области экономической деятельности, в отношении которой государственное вмешательство было так единогласно принято. Такое привычное и к настоящему времени почти бездумное принятие государственной обязанности делает полное понимание основ такой ответственности еще более необходимым, так как это увеличивает опасность того, что масштаб государственного вмешательства распространится с тех видов деятельности, которые подходят для этого, на те, которые не подходят для этого при свободном обществе, от обеспечения денежных рамок к определению распределения ресурсов между индивидами.

Учитывая то, что некоторая ответственность за денежные вопросы была передана правительству Соединенных Штатов с момента его создания, возникает вопрос — как исполнялась эта обязанность? Какова на самом деле подоплека опыта государственного вмешательства в денежные вопросы?

Предыстория

Великая депрессия сделала многое, чтобы исподволь внушить и укрепить сейчас широко распространенную точку зрения о том, что присущая частной рыночной экономике нестабильность несла ответственность за основные периоды экономических бедствий, к