Общую теорию развития общества Маркса можно рассматривать как теорию, основанную на утверждении фактического примата экономических феноменов. Если, как я попытался уже показать, подобное превосходство предполагалось с момента возникновения экономики, и если, с другой стороны, экономическая теория настолько широко распространилась в современном мире, что превратилась в важный компонент его идеологии, тогда можно говорить, что Маркс привел политическую экономию к совершенству, к расцвету, хотя есть все основания продолжить дискуссию о действительной научности его теории или его экономического анализа. В таком смысле вклад Маркса, как представляется, не имеет себе равных .Но следует ли связывать этот успех только с именем Маркса? С точки зрения дня сегодняшнего, этот вопрос не представляется уместным.

При рассмотрении всего пути развития, пройденного наукой, становится ясно, что новый взгляд такого типа не мог быть механически перенесен из одной эпохи в другую. Прежде чем новая точка зрения смогла бы вступить в противоборство с другими, уже утвердившимися взглядами, возобладать над ними или вытеснить их, необходимо, чтобы она утвердилась сама, чтобы она поборолась за признание и добилась его если не широкими слоями общественности, то по крайней мере соответствующим кругом специалистов, к мнению которых прислушиваются образованные люди. Только тогда новые воззрения получат надежду на то, что когда-нибудь, выйдя на высокую орбиту, станут своего рода солнцем на интеллектуальном небосводе.

Становление определенных новых взглядов может потребовать само по себе осуществления процедур, полностью отличающихся от тех, которые были исследованы ранее. Во всяком случае именно так обстоит дело с моим мнением по одной теории, которая господствовал в XVII-XIX вв. и основывалась, как мне представляется, на цепочке событий. Читатель может ощутить своего рода необходимость различать взгляды Маркса и его предшественников. Примем за истинное утверждение о существовании достаточно прочного единства на уровне фундаментальных установок, без которого ни тот, ни те не смогли бы сотворить то, что сегодня, в историческом плане, представляется двумя этапами развития политической экономии. В данном случае мы вынуждены были предположить, что вторая фаза работы, которую проделал Маркс, была пронизана духом, полностью отличавшимся от духа, который господствовал в ходе осуществления первой ее фазы. Теперь же мы подошли к этапу констатации фактов.

Мы рассматривали процесс, в ходе которого политическая экономия формировалась как совершенно особый тип исследования. Усилия политэкономов были направлены на эмансипацию определенной части общественной деятельности от уз всеобъемлющей зависимости, в которых она пребывала прежде. Это - с одной стороны, политика, а с другой - мораль. Им удалось превратить эту область науки в отдельную, независимую, более или менее автономную область исследования. В отношении морали независимость экономики никогда не была полной, ибо она приобреталась за определенную цену. Например, постулированием того, что новая область включает особую этику, которая делает неуместным применение к этой области традиционных моральных заповедей. Мы отмечали еще одну характерную для этой фазы черту, которая теперь представляется в качестве дополнительной цены, которую пришлось заплатить за независимость. Независимость экономической области требовала, чтобы ее рассматривали как сцену, на которой действуют естественные законы, поэтому человеческое вмешательство в ход разворачивающихся действий могло только принести вред, по крайней мере - как мы предполагаем - до момента, когда эти законы были достаточно изучены. Это было необходимо для того, чтобы защитить экономику от вторжений политика и моралиста, но одновременно она вступала в противоречие с вездесущей в современном мире и характерной для него «артифициалистской» тенденцией.

Впоследствии две эти уступки, с которыми необходимо было согласиться ради появления нового способа мышления, - дробление общей области морали и укоренение «артифициалистской» тенденции - показали себя не только исключительными, но и имеющими преходящую природу. Сравнивая эти уступки с жертвами, можно сказать, что, продиктованные первоначальной необходимостью, они могли быть выкуплены обратно, если бы судьба благоволила этой новорожденной науке, естественной науке об индивиде в обществе. Ибо мы знаем, во что суждено было превратиться политической экономии: главными предметами ее заботы станут богатство, производство и т. д., т. е. категории, логически проистекающие именно из такой точки зрения.

То, что Маркс не осознавал все это при своей первой встрече с политической экономией, не самая главная причина его конфликта с предшественниками. Главная причина заключалась в том, что он обратился к данной области, побуждаемый мотивами, фундаментально противоположными установкам классиков, типичным воплощением которых было творчество Адама Смита. Классики с большой осторожностью высказывали требования признать самостоятельность экономической области и защитить ее от воздействия извне. Вдруг появляется молодой бунтовщик и от имени человеческой общности предъявляет свои претензии на эту область, которая нужна ему в качестве базы в его войне против всех существовавших институтов, против всего, что, по его мнению, отчуждает, лишает независимости, изолирует, уродует, унижает человека, против всего, что господствует над человеком. Главные отличительные черты этого молодого человека - его этический ригоризм, с одной стороны, его ненависть к трансцендентности, ко всевозможным узам и юридическим законам - с другой. Благодаря его стараниям политическая экономия превратится в научное обоснование самого грандиозного проекта, когда-либо предлагавшегося человечеству. Экономика заслуживала того, чтобы быть реинтегрированной в «сообщество» учений. На самом же деле она претендовала на права сюзеренного господства - или, скорее, на право обладания высшей властью - над совокупностью действий человека и историей человечества. Именно таким образом, путем действий, прямо противоположных действиям отцовоснователей, экономика как идеология достигла своей зрелости и своего апофеоза, а затем во всем блеске показала то, что имела уже в зародыше.

Эволюция в отношениях экономики с политикой совершенно очевидна. Из скромной служанки (XVII в.) политическая экономия, пройдя стадию обидчивого противника (laisser-faire, или, как сказал в своих Рукописях Маркс, «единственное препятствие и единственная связь»), превратилась в ревнивую мать (Маркс: люди «производят» самих себя и общество и т. д.). Как мы уже отмечали, в результате такой ролевой рокировки меняется и смысл главенства. Прежде это был вопрос иерархии и теологии, а после того, как экономические средства оказались подчинены политическим целям, это стало вопросом фактического главенства: предполагаемая причина обладает властью по отношению к предполагаемому результату, то есть превосходит его по уровню.

В отношениях с моралью также имела место реинтеграция, однако здесь дела обстоят несколько сложнее. Современное требование в духе «артифициализма», временно лишенное права голоса, получило это право вновь; теперь вмешательство человека разрешается от имени морали, а названное требование, базирующееся на экономических открытиях, располагается на беспрецедентно высоком уровне. Однако и за это достижение пришлось заплатить определенную цену: экономическая наука выносит приговор тому самому обществу, которое дало ей жизнь. Другими словами, экономическая реальность весьма противоречива, и она может приобретать человеческую, или нравственную, окраску только путем частичной деструкции, путем отсеивания в сите строгого критического анализа полезных компонентов, которые будут сохранены, и вредных, то есть таких, которые изжили себя и должны быть устранены из соображений полезности.

Опять, как и в случае с фрагментом из Рукописей, мы видим, что разрыв между экономикой и моралью на самом деле не устранен. Он всего лишь приобрел диалектическую форму: он стал призывом к действию, поскольку только действие может примирить факт и норму. Дело не только в диалектичности противоречий между социализмом и экономической реальностью, но и в том, что противоречие включено в самое сердце этой реальности. Если бы его не было, тогда мысль не выливалась бы непосредственно в призыв к действию. Согласно такому взгляду получается, что на продолжение всей своей долгой истории люди несли тяжелое бремя лишений ради того, чтобы их потомки могли, наконец, зажить действительно человеческой жизнью. Для этого необходимо преодолеть все препятствия, мешающие мобилизовать максимум энергии в настоящем. При этом противоречие является центральным нервом, силовым элементом доктрины, функционирующей в качестве оружия.

Итак, подводя итоги, мы можем сказать, что внутреннее моральное побуждение стало фактором эволюции экономических исследований рассматриваемых авторов. В рамках классической школы мыслителей экономика не смогла в полной мере освободиться от морали. Что касается самого Маркса, то не только политэкономическая часть его учения, но и все учение целиком стало развитием его первоначального увлечения моралью, его (революционного) порыва.

Завершая это эссе, я хотел бы еще раз обратить внимание читателя на его ограниченность. Оно никоим образом не претендует на полноту. Оно селективно не только в отношении авторов, но и в отношении затрагиваемых аспектов их творчества. Что касается собственно предмета эссе, то есть отношения между общей идеологией и экономической мыслью, здесь следует избегать двух возможных видов недопонимания. Первое состоит в предположении того, что выбор авторов был обусловлен их оценочными суждениями и что критерием оценки самих этих суждений были их «большая идеологизированность» и «меньшая научность» в сравнении с другими. Нам должно быть ясно, как сказано во Введении, что ничто не может быть более удаленным от моей мысли, чем подобное суждение и дихотомия, на которой оно основано. На примере Мальтуса я сделал намек на тот факт, что в противоположность Рикардо для него, по всей видимости, в большей степени, чем для последнего, характерен идеологический компонент, которым я и занят. Однако если мы перенесемся в область теории народонаселения, в плоскость противостояния Годвин-Мальтус и в плоскость известного Эссе Мальтуса, особенно в его первом варианте, то мы получим яркий пример идеологического противостояния, где акцент сделан на взгляде натуралиста, противостоящем взгляду ученого, мыслящего в духе «артифициализма». В действительности, анализируя эссе Мальтуса, мы получаем так мало оснований допускать геометрическую прогрессию, с одной стороны, и арифметическую, с другой, что мы можем спросить себя, не был ли этот штрих, гениальный для полемиста, по большому счету выражением превосходства творческой силы, приписываемой природе, над творческой силой человека.

Второе несоответствие может выражаться в допущении того, что в пределах заданных границ настоящее исследование исчерпало свой предмет. Здесь имеет смысл напомнить, что было сказано во Введении о фрагментарном, временном характере настоящего эссе, исходньм пунктом для которого стало сравнение современной цивилизации с другой (конкретной) цивилизацией, а некоторые выводы или гипотезы, вытекающие из такого сравнения, были использованы в качестве небогатого арсенала средств для осуществления настоящего проекта. Единственное, на что претендует данное исследование, это утверждение, что современная идеология, помещенная, пусть и не самым удачным образом, в перспективу сравнительного анализа, проливает свет на мысль рассмотренных нами авторов, и что, наоборот, их мысль, под таким же углом зрения, проливает свет на нашу современную идеологию в одном из ее главных компонентов.

*

Возвращаясь к Марксу, я хотел бы теперь обобщить некоторые замечания, которые как бы отклонились от главного русла исследования. Эти замечания появлялись по мере продвижения работы и порождали, так сказать, побочные продукты. По своей структуре эти замечания относятся к промежуточному типу между предваряющим исследование кратким анализом и общей разработкой Маркса, последняя в данном случае не предпринималась. Мы как бы меняем угол зрения: теперь мы рассматриваем окончательные позиции Маркса по общим социологическим и историческим вопросам, и мы спрашиваем себя, насколько они соответствуют истинному положению вещей. Работы Маркса зрелого периода должны выйти на первый план, а используемые для анализа произведения раннего периода творчества будут фигурировать только в качестве дополнений.

Мы начинаем с замечания о том, что заключения и выводы, обильно представленные у Маркса в результате социальноисторического анализа, блестящие, динамичные, страстные, сделанные со знанием дела, хотя и нередко повторяющиеся в разных произведениях - статьях, набросках и т. п., - очень неравномерно включаются в его общую теорию. Мы начинаем улавливать черты некоторой конфигурации: в работах Маркса присутствуют иногда повторяющиеся социальноисторические наблюдения, которые с трудом соотносятся с излагаемой теорией. Восприятие Маркса выходит за рамки его доктрины, при развертывании в тексте рассуждения страдают от того, что вынуждены следовать однообразным установкам, изложенным с предельной ясностью еще в Немецкой идеологии. В научных целях - а не в революционных - полезно было бы вернуться к этим первоначальным взглядам и посмотреть, куда они поведут Маркса, и куда они могут повести любого, кто воспримет их с полной серьезностью, избавившись от препятствия в виде редукционистского фактора.

Мои замечания касаются двух главных конфликтов: вопервых, конфликта между социологическим, или холистским, взглядом и экономическим, или индивидуалистским, взглядом, а вовторых, конфликта между специфическим восприятием различных типов общества и допущением линейной преемственности в ходе социальной эволюции, что было характерно для первоначального периода творчества Маркса, и восприятием общественных типов на фундаментальном уровне как единых.

Основываясь на положениях из Введения к Наброскам, я прихожу к выводу о том, что Маркс приблизился к позиции социолога настолько, насколько это позволяла его исходная позиция, оставшаяся незыблемой. Можно процитировать несколько мест из его трудов, чтобы показать, каким образом социологический взгляд вступает в реальный конфликт с общими идивидуалистскими установками. Так, в тексте самих Набросков, в ходе короткого размышления, которое следует читать in toto [целиком лат. (прим. пер.)], Маркс критикует Прудона и политэкономов, отталкиваясь от социологической точки зрения на общество: сначала он отмечает - здесь тональность его слов несколько отличается от общей , что общество присутствует в умах составляющих его людей, а затем он дает ему следующее определение:

Общество не состоит из индивидов, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых эти индивиды находятся друг к другу... Быть рабом или быть гражданином - это общественные определения... (т. 46. ч.1, с. 214).

Исходя из такого контекста можно добавить, что ссылка каждый раз делается на «историческую форму» конкретного общества. М. Рюбель в одном из примечаний в своем издании ((Evres, II, п, I, р. 281) отмечает важность этого текста и отсылает к высказыванию из работы «Труд и заработная плата» (1849); это один из ранних текстов, но авторитетность его подтверждается связью с Манифестом коммунистической партии:

Когда люди производят, они вступают в отношения не только с природой. Они производят только тогда, когда они какимнибудь образом объединяются и обмениваются между собой деятельностью. Для того чтобы производить, они устанавливают между собой связи (Beziehungen), четко регламентированные отношения (Verhaltnisse): их контакт с природой, то есть с производством, имеет место только в рамках этих связей и социальных отношений (по Werke, IV, р. 403).

Процитированный текст, может быть, является самым выразительным из тех, которыми мы располагаем (более полным, например, чем Предисловие к Критике 1859 г. или даже к Наброскам). Я не буду лишний раз заострять внимание на общей трудности комментирования, порожденной тем, что Маркс отождествляет, почти всегда без специальных объяснений, общественные отношения и «производственные отношения». В то же время я задаюсь вопросом, совместимы ли два только что процитированных фрагмента со взглядом - доминирующим в творчестве Маркса - согласно которому субъектом производства является индивид. Как представляется, имеются две отдельные сферы, или два взгляда, несовместимые друг с другом. Либо социальная природа человека признается полностью, как в двух представленных фрагментах, и в рамках такого взгляда природа может проявляться исключительно как общественный феномен. Либо производство, как выражение отношений человека с природой, требует, чтобы индивидуальное действующее лицо (агент) получило привилегированный статус, а общество, как мы видели, например, в первых строках Набросков, отошло на задний план. «Производство есть присвоение индивидом предметов природы в рамках определенной формы общества и посредством нее».

Фрагмент из третьего тома Капитала (К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч.., изд. 2, Т. 25, ч. II, с. 387), как мне думается, демонстрирует все ту же неудобоваримую комбинацию:

Как первобытный человек, чтобы удовлетворить свои потребности, чтобы сохранить и воспроизводить свою жизнь, должен бороться с природой, так должен бороться и цивилизованный человек... С развитием человека [В тексте Л. Д. "с развитием производства"] расширяется это царство естественной необходимости, потому что расширяются его потребности...»

Мы видим, насколько фундаментальна зависимость производства от состояния общества: расширение потребностей обязывает цивилизованных людей работать почти с той же интенсивностью, с какой работали люди в первобытных обществах. Примечательно, что удовлетворение всякого рода искусственных потребностей по-прежнему называется «царством естественной необходимости», и что штамп, используемый для обозначения труда, - «борьба с природой» - в этом контексте ничем не сглаживается. Этот штамп занимает (или, уже занимал?) центральное место в современной идеологии и в таком качестве требует специального исследования. На самом деле в данном высказывании Маркс никак не выражает своего интереса к обществу; потребности, труд, производство все эти категории относятся к сфере экономики, то есть преимущественно к человекуиндивиду в его отношении к природе. Итак, мы видим, что социологический аспект почти всегда ухо