Какие бы ни велись споры вокруг Карла Маркса, мы должны согласиться с тем, что в зоне контактов современной общей идеологии с экономической парадигмой, то есть в той самой области, к которой относится настоящее исследование, ни один автор не сравнится с ним в значимости оставленного наследия. И мне не нужно какого-либо иного обоснования для того, чтобы посвятить ему самую длинную из монографий, вошедших в настоящую книгу. Здравый смысл уже с самого начала нашего исследования подсказывает, к каким выводам мы придем в конечном итоге: независимо от весомости вклада Маркса в экономическую науку, именно он привел экономическую идеологию к вершине ее могущества и влияния, к ее апофеозу. Благодаря его усилиям экономический анализ перестал довольствоваться ролью процветающей специализированной отрасли знаний, он стал захватывать новые области: социологию, историю и политику. Более того, по-прежнему не вдаваясь в излишнюю полемику, можно смело утверждать, что в главном и наиболее общем из своих тезисов Маркс сформулировал то, что должно было стать в последующем столетии общепризнанным, распространившимся по всему миру убеждением. Хотя теория базиса и надстройки не принимается всеми социологами и историками с одинаковым энтузиазмом, для человека улицы факт преобладания в общественной жизни явлений экономического порядка бесспорен: это один из первых пунктов его «Credo» [Credo - первое слово Символа Веры на латинском языке: "Верую" - прим. пер.]. Один из друзей обратил мое внимание на следующий феномен: специалисты в области общественных наук Соединенных Штатов, где на официальном уровне марксизм не признается, на нас, европейских исследователей, часто производят впечатление адептов марксистской теории, не подозревающих о теоретическом родстве своих идей с теорией Маркса. Наверное, все сказанное напоминает лишь констатацию фактов, простое воспроизведение накопившейся в уме информации об удивительном скачке в развитии экономической науки, ее выходе на просторы внешнего для нее мира. Я полагаю, что на самом деле эти отношения имеют более сложный характер, но в любом случае заслуга и роль Маркса в разработке экономических проблем остаются бесспорными.

Главный наш вопрос может быть сформулирован следующим образом: как Марксу удалось реализовать свой грандиозный проект? В этом смысле обнаруживается, что немалый, если не самый большой, интерес для нашего исследования представляет путь его интеллектуальных исканий. Наше исследование будет затрагивать, главным образом, ранние работы Маркса, а также те из последующих трудов, где с наибольшей полнотой раскрывается его главная теория - я имею ввиду Наброски (Grundrisse), написанные в 1857 г., а особенно Введение к этой работе. Таким образом, наш выбор совершенно отличается от задач, стоявших перед Раймоном Ароном (1967), который сконцентрировал все свое внимание на классических произведениях зрелого периода, а наиболее подробно проанализировал Капитал, дав общую картину исторической и социологической мысли Маркса, какой, по мнению Арона, ее видел, или хотел видеть, сам Маркс. Разница в данном случае будет сродни той, о которой я говорил, характеризуя шедевр Шумпетера. Смысл моего скромного исследования видится мне в том, чтобы вернуть «экономический анализ» на свое место, то есть в контекст мысли Карла Маркса.

Осуществление подобного рода исследования с узкими рамками предмета сопряжено с определенным риском. Так, осуществляя свой план, мы иногда будем сближаться с проблемами, дискутировавшимися в недавнем прошлом: существует ли фундаментальная преемственность между ранними и последними работами Карла Маркса? Перестал ли быть Маркс философом и не превратился ли в адепта другой отрасли знаний? Сохранял ли Маркс на протяжении всей своей жизни фундамент гегельянского мировоззрения, или он развивал свою теорию, все больше удаляясь от Гегеля, и, в таком случае, в большей мере обязан своими достижениями кому-то еще? и т. д. Я полагаю, что до определенного момента нам будет легко находить ответы на эти вопросы: осмелюсь утверждать, что в течение всей своей жизни Маркс сохранил верность моральным убеждениям, принятым в годы молодости, и что такая последовательность фундаментальным образом определила весь ход его интеллектуального развития. С одной стороны, его убеждения требовали от него помимо прочего выхода за рамки философии, но, с другой стороны, согласно гегельянской перспективе, отжившее свой век и упраздненное сохранится в другой форме, - поэтому ни один из читателей Маркса не будет с полной серьезностью настаивать на том, что Маркс когдалибо изменял гегельянской модели мышления, какими бы ни были вводимые им новшества - именно в этом заключена часть его сильных сторон, как, впрочем, и слабых. Допуская все это, мы никоим образом не лишаем себя возможности видеть многочисленные свидетельства знакомства Маркса с идеями других авторов, выявлять в его трудах следы «влияний» или, скорее, заимствований. Кстати, я должен указать на несовершенство моего исследования: оригинальность личности Маркса и, следовательно, его идеи будут лучше поняты теми, кто близко знаком со всеми авторами, которых читал Маркс в период, когда формировалось его мировоззрение, а также с его ближайшим окружением.

Но есть момент, при рассмотрении которого все эти вопросы уходят на второй план, потому что на самом деле - для дискуссий в классной комнате, для кружка или для партии, это вопросы, которые лучше всего отражают идейное содержание движений социальной интеллектуальной ориентации. Раймон Арон прав, сопоставляя «Капитал», ставший главной частью наследия, с которым Маркс предстал перед потомками, и незавершенный набросок, написанный им. Нам следует проводить различие между тем, что публиковал сам Маркс, и тем, что осталось у него в незаконченном виде или было написано исключительно для себя, для частного использования, а потом, спустя много лет после кончины автора, было опубликовано другими. Я тоже буду использовать такие тексты - особенно тот самый «незавершенный набросок», Рукописи 1844г. , воспринимая их не как законченные произведения, а лишь как первоисточники для исследователя, который хочет понять, каким образом Маркс стал Марксом, как, например, складывались его фундаментальные установки относительно места экономических явлений среди прпоцессов социальных в самом широком смысле этого слова.

Со своей стороны, я хотел бы задаться несколько иным вопросом. Он возникает непосредственно из взятой нами на вооружение методики сравнительного анализа. Кем является Маркс - индивидуалистом или холистом (в нашем понимании этих терминов)? Его мысль - в ее коллективистском или коммунистическом аспектах - как бы акцентируется на совокупности всех социальных отношений, так что наши современники, если бы им задали соответствующий вопрос, не задумываясь объявили бы ее холистской. Я полагаю, что холистской эту мысль можно назвать только по внешним признакам. Правда, эта видимость, возможно усиливается в том случае, когда объективно Маркс оказывается большим ходистом, чем личность, задавшаяся подобным вопросом. Именно так я проинтерпретировал бы понимание Маркса, сложившееся у одного из американских студентов. Гипотеза, которую я предполагаю вынести на суд читателя настоящей главы, звучит так: по существу Маркс - индивидуалист. Эта гипотеза сформировалась в моем сознании несколько лет назад, когда я занимался проблемами индейцев. Имея склонность к радикальному различению социологического (как существенно холистского) и экономического (как преимущественно индивидуалистского) взглядов на вещи, я в какой-то момент осознал необходимость подвергнуть сомнению расхожее утверждение, согласно которому Маркс является одним из основателей социологии, и я пришел к выводу, что он не столько социолог, мыслящий экономическими категориями, сколько экономист, мыслящий категориями социологии¹. В пункте, которого мы теперь достигли, становится совершенно ясно, что вопрос индивидуализма Маркса напрямую проистекает из его установки по отношению к экономическому способу мышления. Дальнейшее наше повествование будет представлять собой переплетение двух главных тем.

Выбор ключевых тем обусловлен хронологией появления работ Маркса и нашим главным вопросом. Общая ориентация его мысли складывается в основном до того, как были написаны его политэкономические произведения, поэтому она рассматривается нами в данной, 7, главе. 8 глава посвящена его встрече с политической экономией и тому, во что она превратилась под пером Маркса, учитывая общие рамки и направление его мысли. Наконец, в 9 главе обобщаются результаты нашего исследования с точки зрения общей идеологии. Завершается изложение этих вопросов отступлением, вобравшим в себя несколько побочных результатов исследования.

Как мы видим, теоретические рукописи Маркса на социально-политическую тематику начинают появляться с 1843 г. Мысль Маркса выкристаллизовывалась на критике Гегеля, а особенно гегелевской Философии права: Маркс распространял на государство тезис об отчуждении, разработанный Фейербахом для критики религии. Начальный период творчества Маркса отмечен тремя работами, две из которых были опубликованы в 1844 г.: Введение к критике гегелевской философии права включает его проповедь революционных убеждений, а статья К еврейскому вопросу представляет собой блестящее дополнение к предыдущему тексту в связи с одной специальной проблемой. Третья работа - собственно К критике гегелевской философии права, детальное исследование государства, каким оно предстает в Философии права Гегеля, - исследование, которое Маркс рассчитывал завершить, но в конечном итоге так и не издал.

Некоторое время спустя, в 1844 г., происходит встреча Маркса с экономической литературой, известной нам по Экономическо-философским Парижским Рукописям 1844 г. Немецкая идеология, написанная Марксом и Энгельсом в 18451846 гг. и оставшаяся неизданной только по случайности, вернее ее первая часть, в которой, по словам Энгельса, излагается «материалистическая концепция истории», сочетает в себе в первом приближении две названные идеологические тенденции, не считая социалистические или другие, менее важные, влияния. В действительности Немецкая идеология, хотя и создавалась позднее Рукописей, продолжает линию, которая начала вырисовываться в предшествующих ей работах. Если в ней и отводится важное место экономическим вопросам, то они интегрируются в картину всеобщей истории. Экономический взгляд используется здесь для того, чтобы придать тому, что уже было сказано, дополнительную прочность и категоричность. Таким образом, на первом этапе нашего исследования мы имеем возможность, обращая особе внимание на взаимосвязь Рукописей и Немецкой идеологии, проследить эволюцию основных положений теории Маркса начиная с самых первых работ и вплоть до Немецкой идеологии, чтобы затем, на втором этапе исследования, обратиться к Рукописям, которые нас будут интересовать как дневниковые свидетельства о вступлении мысли Маркса в контакт с политико-экономическими идеями.

Теперь наступает время представить вторую тему нашего исследования идейного наследия Маркса. Сразу отметим, что введение этой темы несколько усложнит общий план работы. Если рассматриваемые нами тексты явно или в скрытом виде опираются на индивидуалистскую точку зрения, то в некоторых других произведениях или фрагментах работ представлена также, и очень недвусмысленно, противоположная точка зрения, а именно та, согласно которой человек есть существо прежде всего социальное. Анализ текстов содержащих именно вторую точку зрения, особенно рукописей, представляется необходимым для разработки проблемы, которая встает перед исследователем при сопоставлении двух противоположных концепций, и для выяснения их будущей судьбы. Впрочем, сразу оговоримся, что мы нередко усматриваем определенную проблему там, где для Маркса таковой не было. Этот факт мы должны обязательно иметь ввиду. После рассмотрения трех первых работ нам предстоит присоединить в соответствии с хронологией творческого пути Маркса фрагменты из Рукописей написанным в годы, когда нашло свое выражение то самое социологическое восприятие, о котором было сказано выше. В Немецкой идеологии, как и во всем последующем творчестве Маркса, такой аспект практически исчезает или отступает на второй план, уступая место другим концепциям.

*

Небольшая статья, озаглавленная Введение в критику гегелевской философии права (далее - просто Введение), была. написана Марксом в конце 1843 г. Ему было двадцать пять лет; незадолго до этого, в июне 1843 г., по истечении семи лет со дня помолвки, он женился. Статья была опубликована весной 1844 г. в Париже на страницах первого и единственного выпуска Немецко-французского ежегодника (Deutsch-Franzoesische Jahrbuecher), который издавался Марксом и Руре (Marx, Einleitung; Werke, I, p. 378391)². Эту статью можно назвать исповеданием революционной веры Маркса. Здесь он провозглашает союз философии и пролетариата, призванный приблизить философию к жизни (сделать ее реалистичной) и упразднить пролетариат как класс. Помимо блестящей диалектики, столь свойственной Марксу, и его стиля громогласно выражать свои мысли - «оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием» (р. 385; в русском издании - стр. 422) - эта хорошо известная статья примечательна, в частности, следующей особенностью: анализ, представленный в ней, сосредоточен вокруг ситуации в Германии и совершенно определенно выдержан в тональности Фихте.

Даже реверансы в сторону Гегеля и его Философии права имеют здесь подчеркнуто национальный, квази-мифический характер. В то время считали, что Германия не имела своей истории - помимо истории мысли, и у Маркса произведение Гегеля фигурирует как венец немецкой философии права и государства, «единственная немецкая история, стоящая al pan (на уровне) официальной современной действительности» (р. 383; стр. 420). Эта тема хорошо известна, и в действительности она представляет собой стереотип классической немецкой литературы: в то время, когда другие народы активно действуют на исторической сцене, немецкий народ из этого процесса исключен и вынужден жить мыслями о взлетах и падениях других. Маркс как и Фихте сорока годами раньше, воспринимает такое ущемление не иначе как фундаментальную предпосылку для реализации Германией в будущем своего предназначения. Такая параллель с положением пролетариата - в странах, добавим, где он уже существует (в Германии к тому моменту он еще не сформировался) - давал повод для определенных отождествлений. Параллель же с Фихте просто поразительна: поскольку роль Германии имеет фундаментальный характер (gruendliche), она должна пережить революционный подъем, который захватит все сферы и все слои от самого основания (van Grund aus); «эмансипация немца есть эмансипация человека» (р. 391; стр. 429). Что касается философии, она, по мнению Маркса, выполнила свою задачу (в Философии права) и не может развиваться дальше, не упразднив саму себя. Философия не может быть преодолена, если не будет реализована, и наоборот, она не может быть реализована, если не будет упразднена. Союз с философией социального класса, бремя цепей для которого приобретает «радикальный» характер, лежит в самой природе вещей: «голова этой эмансипации - философия, ее сердце - пролетариат». Имеется и подходящий прецедент, поскольку у Германии революционное прошлое, связанное с Реформацией: «Как тогда революция началась в мозгу монаха, так теперь она начинается в мозгу философа (р. 385; стр. 422). Без сомнения, оружие, физическая сила (materielle Gewalt) необходимы, но «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами» (р. 385; стр. 422). Подтверждение радикализма и практической направленности энергии немецкой теории мы находим в выводах по критике религии, где сказано, что «человек - высшее существо для человека», из чего следует категорический императив, повелевающий «ниспровергнуть все отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом» (р.385;стр.422).

Из статей Маркса, увидевших свет ранее, мы знаем, что радикальная установка, выраженная таким образом в 1843г., не была совершенно новой. Можно предположить, что она восходит к философскому сочинению юного Маркса 1841г. («нетерпимость к разрыву между идеалом и реальностью») или даже совершенно необычному письму к отцу, датируемому ноябрем 1837г., с ясно прозвучавшим в нем отказом от двойственного принципа «быть» и «должно быть» (Werke, Erg. В. I, p. 312). Этот отказ является, по видимости, откликом Маркса на гегелевскую критику понимания морали Кантом. В более широком смысле установка юного Маркса, с одной стороны, - это пример типичного для нашего мира явления, а именно пример протеста образованного молодого человека; с другой стороны, такая установка говорит о том, что Маркс воспринял дух немецкого романтизма с его «обостренным чувством достоинства человека» (Steigermg...), в чем Дильтей видит общую черту интеллектуальных движений Германии на рубеже XVII-XVIII вв. (1968, р. 52,185,204). Особенно в этом плане поражает параллелизм со взглядами молодого Гегеля, которые Марксу не могли быть тогда знакомы и которые отразились в той самой Феноменологии духа, в которой Маркс усматривал сердце гегелевской философии (Marx, Manuscrits, trad. fr. p. 224 sq.). Гегель, когда он в 1798-1799 гг. работал над Духом христианства, много внимания уделял преодолению гнетущего, во всех его формах, отчуждения, стремясь вновь обрести внутреннюю гармонию Древней Греции. Гегель искал новую религию, как Маркс новое общество, и мы далее увидим еще более яркие стороны этого параллелизма (cf.Dilthey, 1968).

Примечательно, что революционный порыв молодого Маркса представляется не столько интернациональным, сколько немецким, как бы рождающимся из специфических условий Германии. Такой подход в принципе согласуется с немецкой традицией, согласно которой факт принадлежности к немецкой расе напрямую увязан с представлением о человеческом достоинстве. Этот подход является как бы далеким отголоском взгляда, прежде распространенного в Германии, на причины неудачи французских революционеров: главной причиной считалось отсутствие у французов необходимых моральных качеств, прямо противоположных серьезному и твердому характеру немцев, которые, таким образом, были единственным народом, способным до конца выполнить эту грандиозную задачу.

И мы, конечно, должны с полной серьезностью отнестись к такой национальной преданности юного Маркса. Ссылка на Лютера показывает глубину связей, соединяющих Маркса с немецкой философией. Если благодаря Р. Такеру мы можем наблюдать один из основных аспектов этой связи, то понять эволюцию Маркса в целом нельзя, если не рассматривать его как бы парящим на крыльях национальной философии. Его интеллектуальное дерзание, сам его революционный замысел не отделимы от этой фантазии гигантского масштаба, слившись с которой, человек начинал верить в то, что сумел преодолеть все противоречия и подняться помимо прочего над противопоставлением конечного и бесконечного, субъекта и объекта, природы и духа.

В то же время, как отмечал Ипполит (Hyppolite, 1955, р. 153), на место гегелевской нации (Volk) Маркс в качестве актера, играющего главную роль на исторической сцене, ставит класс. Вместо идеи избранного народа, призванного возвышаться над другими народами - как это представлялось большинству немецких мыслителей (среди которых даже исповедовавший идеи равенства Фихте) , Маркс выдвигает идею пролетариата, который должен положить конец всякому господству или подчинению. Таким образом, в этом пункте Маркс выходит за пределы немецкой традиции.

В тесной взаимосвязи с «немецким» аспектом находится интеллектуальный характер формулы Маркса: не пролетариат ищет и находит союзника в лице немецкой философии, но немецкая философия, ищущая решения национальной проблемы на уровне отношений между национальной мыслью и жизнью, находит в лице пролетариата одновременно квази-провиденциальное средство осуществления своего призвания и союзника. Революция начинается «в мозгу» интеллектуала: от Лютера посредством Фихте и Маркса линия преемственности ведет к фигуре подлинно интернациональной, «профессиональному революционеру» XX века. К Ленину, котрому предстояло продемонстрировать, что этот, так называемый, интеллектуал не собирается ждать момента, когда пролетариат созреет как класс.

Впрочем, для нашего исследования все это не существенно. А существенно то, что Маркс, несмотря на нищенские условия существования - жестокую цену, которую ему придется заплатить за свое увлечение, - на протяжении всей своей жизни оставался верен юношескому революционному порыву, поселившемуся в его душе и воспринятому на сознательном уровне. (Следует отметить и универсальный характер идеологии Маркса при всей практичности выдвигаемых им целей.) Даже те, кто, желая познакомиться с главной идеей Маркса, предпочитает начинать с его зрелых произведений, не могут отрицать, что уже в первых его опытах ощущается главная движущая сила будущих успехов. Я буду максимально эксплуатировать идею такой преемственности с целью лучшего понимания Маркса, указывать по мере возможности на компоненты мысли Маркса, характеризующие ту изначальную и неизменную решительность, которую я называю революционным порывом.

Итак, перед нами молодой интеллектуал-романтик, публицист и боец, который хочет примирить и скрепить мысль и действие, и который с этой целью принимает на себя задачу освободить человека и собирается решить ее, используя лозунг: «Человек есть существо наивысшее для человека³». Особо отметим для себя: речь не идет о реформе общества или об освобождении подавляемого класса. Класс, испытывающий бремя «цепей» - это всего лишь необходимое условие абсолютной эмансипации всех людей, или, скорее, эмансипации абстрактно взятого Человека, как самодостаточного существа, воплотившего высшую ценность, Человека как Индивида в полном, современном смысле этого слова. Более того, личность, которая становится выразителем этой идеи, выступает именно с позиций Индивида, незав�