От философской школы, где индивидуализм пребывает как бы в затаившемся состоянии и встраивается в общее холистическое полотно, мы переходим теперь к школе, где холизм вытесняется, и набирает силу индивидуализм. Парадоксальным образом мы возвращаемся во времени от Кенэ к эпохе Локка, что, впрочем, вовсе не означает, что Кенэ не испытывал влияния со стороны Локка в других вопросах. Философская школа, которая у нас будет представлена только Локком и Мандевилем, входит в качестве фундаментального компонента в «Богатство народов» Смита.

Если, как мы видели, начиная с меркантилизма, полное утверждение самостоятельности экономики требовало ее освобождения от политики, то трудно будет найти текст более характерный для целей нашего исследования, чем «Два трактата об управлении государством» Локка. В то же время там еще не присутствует экономика как таковая, речь идет только об экономическом измерении in statu nascendi [в нарождающемся виде - лат.. Экономический фактор, как видим, все более уверенно заявляет о себе, вступая в противостояние с измерением политическим. В этом для нас заключается главное. Следует добавить, что такая связь является всего лишь одним из аспектов более широкой идеологической конфигурации. Аналогично тому, как было бы крайне нежелательно полностью обособлять Два трактата от философии Локка вообще, невозможно оставить без внимания связи экономики со сферами морали и религии. Однако, в последнем случае исследование приобретает исключительно деликатный характер, потому что связь экономики с моралью имплицитно обусловила также и непосредственное обособление экономики, а с помощью Мандевиля она выходит на первый план.

Следует отметить, что процесс дифференциации экономической сферы формируется в пределах общей, религиозной и политической, идеологии¹ .

Христианская религия самым непосредственным образом причастна к формированию исходных и порой довольно долговечных установок, определивших судьбу многочисленных школ философии. Такого рода взаимопроникновение привлекало внимание мыслителей в связи с проблемой «естественной философии». Что касается гуманитарных наук, иногда такая интеграция кажется очевидной, как в случае с философией истории, но в то же время часто остается непонятой или незамеченной, как в случае с экономикой. Относительно связей между политикой и экономикой создается впечатление, что та или другая сфера может доминировать в конкретной философской школе: так, политика - у меркантилистов, экономика - в марксистской философии истории. Ведущая роль политики или экономики в разных случаях имеет разную природу: у меркантилистов это все еще отношения иерархического типа - экономика выступает здесь средством, обеспечивающим процветание и силу государства; в марксизме это примат производства, данный, так сказать, в природе: «базис» наделяется способностью - что бы об этом порой ни говорили выступать в роли первопричины. Переход от преимущества на уровне норм к примату на уровне фактов вполне согласуется с современными тенденциями развития.

Предельно ясна суть полемики Локка с Филмером в первом из Двух трактатов. Когда Филмер указывает на то, что Адам был первым монархом-патриархом, он как бы постулирует преемственность между двумя типами авторитетов - отца в семье и правителя (царя) в обществе. Одновременно он, таким образом, выражает определенный взгляд социального порядка, в рамках которого мы можем выделить следующие компоненты. 1) Общество или община рассматривается как единое целое, построенное на принципе подчинения: царь или отец правит от имени высшего повелителя, Создателя. 2) Идея подчинения применяется не только к людям, но и ко всем земным существам, которых Бог отдает явным образом в подчинение человеку (Адаму, или, еще более определенным образом, Ною). Иначе говоря, господство, предписанное Адаму над тварями, интерпретируется Филмером как целиком охватывающее и людей, и не людей, и это является одним из поводов для Локка, чтобы вступить с Филмером в оживленную дискуссию по поводу интерпретации последним текста Библии. Может быть, термину «господство» не достает ясности; я имею в виду то обстоятельство, что отношения с животными и вещами мыслятся аналогично модели отношений с подчиненными или зависимыми людьми. В этом проявляется, как мне кажется, традиционалистский взгляд на общество, когда экономика не выделяется как таковая из сферы политики (или, скорее, сферы политикоэкономической), для которой характерен принцип субординации, или подчинения. Другими словами, в данном случае принцип подчинения рассматривается как естественный или обязательный. Этот кардинальный принцип, выходящий за пределы простого различения человеческого и не человеческого факторов, дает возможность анализировать взаимоотношения между ними и формулировать их различия.

В отличие от традиционализма Филмера нововведение Локка представляется нам ясным: принцип подчинения выброшен «за борт», а вместе с ним разрушилась и базирующаяся на нем связь между отношениями чисто человеческими и отношениями человека и подвластных ему тварей. Получает институциональное оформление разрыв между двумя этими понятиями. Отношения между людьми определяются в сфере собственности: Бог отдал землю человеческому роду в полное владение - и, подобным образом, человек (во втором Трактате) предстает произведением и собственностью Бога. При этом между людьми нет «природных» отличий, нет иерархии отношений: все они свободны и равны в глазах Бога, тем более что любое различие в статусах между людьми могло бы постепенно перерасти в отношения господства и подчинения собственности.

«...мы не можем предположить существования среди нас какой-либо Субординации, которая бы позволяла нам уничтожать друг друга так, будто мы были созданы для использования друг друга, подобно тому, как мы используем в своих целях твари низших классов (Lock, 1963,II,§5,lignes 1821).

Следует добавить, что, в политическом обществе определенная форма подчинения эмпирически необходима, основывается только на единодушном согласии членов общества. Закон Природы Локка по существу представляет устройство всего мира в виде трех уровней: Бог, люди, низшие твари, при этом принцип равенства характеризует уровень людей, а отношения между вышестоящим и нижестоящим уровнями мыслятся преимущественно как отношения «собственности». Такое устройство оказывается значительно упрощенным, обедненным и закостенелым, если его сравнить с небесной и земной иерархиями прошлого. Оно нацелено на фиксацию человеческого рода в определенном состоянии, его унификацию, в противоположность остальной природе или земным существам, то есть на дуализм, противопоставление человека и природы, подкрепляемое ссылкой на высший авторитет Создателя.

Приведем некоторые свидетельства глобального характера трансформации общественной и политической жизни в целом: холистский взгляд, нацеленный на субординацию и охватывающий то, что мы называем явлениями экономическими, сменился взглядом, нацеленным на собственность - то есть на индивида и на экономику - и сводящим политику к онтологически маргинальному приращению, которое конструируется людьми в соответствии со степенью их просвещенности. Однако, это определение будет неполным, односторонним. В противовес можно сказать, что политика была возвышена, поменяв статус простой данности на статус продукта свободного созидания (в смысле комбинирования) и волеизъявления. Естественно, такая современная традиция сама по себе не является безусловной, и ее требуется дополнить, используя предыдущее ее определение.

Нет надобности настаивать на исторической важности этих перемен, но некоторый терминологический комментарий был бы весьма уместен. Истинная природа этого процесса остается скрытой до тех пор, пока мы упрямо прибегаем к простому сравнению «политических теорий» Филмера и Локка. Ведь эти перемены состоят в радикальном изменении сущности в том числе самой «политики». Если мы говорим о введении субординации, тогда нам нужно признать, что у Филмера субординация присутствует онтологически. В то время как у Локка - главным движущим мотивом которого было разрушить абсолютизм, эту «французскую болезнь» - на онтологическом уровне субординация отвергается и присутствует только эмпирически (cf. Laslett dans Lokk, 1963: 75 sq., 113). В этом смысле мы не можем называть «политикой» ни общую теорию Локка, ни даже скольлибо ограниченный фрагмент теории, касающийся «системы правления». Мы принимаем противоположную точку зрения и даем определение политике под индивидуалистским углом зрения. Дело в том, что, поскольку мы исходим из своих собственных представлений и ощущений, политика - это то, чем мы занимаемся большую часть нашей жизни. Естественно, становится очевидным, что мы не можем без специальных усилий заставить себя поставить на первый план представления, подобные тем, какие имел Филмер, представления, для которых характерен социоцентричный редукционизм. Что применительно к Филмеру, применительно, естественно, a fortiori к традиционным, или «примитивным», обществам. Современная же теория в сравнительном плане представляет собой скорее как бы попытку отказа признавать роль субординации в качестве фундаментального принципа, поскольку на самом деле в результате синтеза мы имеем эрзац, пригодный для достижения эмпирических целей, т. е. то, что Локк называет «Магистратом». Говорить о «политике» вообще, не принимая во внимание конкретные реалии - все равно что перекидывать воображаемый мост через пропасть. Для описания этой пропасти нам нужно сделать полную карту конфигурации идей и ценностей. В настоящий же момент мы всего лишь выясняем соотношение между тем, что принято определять смутными терминами «политика» и «экономика». Принцип же субординации охватывает то, что мы называем экономическими явлениями, - собственность, формы собственности, и лежит в основе управления искусственной конструкцией политической системы, начиная с отдельных индивидуальных атомов. Вам такого рода положение кажется странным? Но только через него удается отразить значимость того факта, что весь наш атомизированный универсум распадается на куски² .

Заключение, к которому я только что вас подвел, может быть встречено рядом упреков. Я говорил о «собственности» как категории экономической, но, несмотря на это, нам не составило бы труда показать на многочисленных примерах из текстов, что собственность воспринимается Локком как нечто иное, нечто гораздо более широкое, чего моя, во всяком случае, интерпретация не предполагает. Такое стечение обстоятельств - это приглашение к более близкому рассмотрению концепта «собственности» у Локка.

Никто не станет отрицать, что понятие собственности играет решающую роль в политической теории Локка, и что его новация заключалась в том, что он заставил собственность возвыситься, так сказать, до уровня природного явления и увидел ее основы, во всяком случае, на принципиальномуровне, в процеосетруда. Обусловленные такой новацией сдвиги в экономической теории, могут служить яркими подтверждениями правильности моей интерпретации³ . Макферсон (Macpherson) назвал теорию Локка «посессивным индивидуализмом», небезосновательно настаивая на важности второй стадии эволюции собственности у Локка, когда изобретение денег устраняет изначальные ограничения на право собственности и разрешает неограниченное накопление нетолько денег, но также и земель (Macpherson, 1952).

Макферсон пишет, что Локк перенес в природное состояние концепции своего времени, смешав их с другими, более старыми взглядам, восходящими в основном к Средневековью. Рассмотрим подробнее, что представляет из себя этот метод. Локк говорит о собственности как о явлении, восходящем к естественному присвоению индивидом всего, что он извлекал из природы, предоставленной всему человечеству для непосредственного использования. По этому поводу можно вспомнить одного из пап XTV века, который объяснял монахам-францисканцам, что суп или сыр, который они едят, является их собственностью, и что они должны из этих соображений признавать себя собственниками богатств, которыми располагают для своего жизнеобеспечения. Можно еще вспомнить о номиналисте, предшественнике Локка, Гийоме д'Окхальме, который заметил по данному вопросу, что пользование - это одно, а собственность, в силу санкционированности позитивным законом, - это другое (Dumont, 1965, р. 20-21, п. 7,11). Аналогично, ограниченность первобытного права присвоения, признаваемая Локком, видимо, унаследована холистической праведностью и нестяжанием Средневековья. В сущности это право должно быть ориентировано на основные общественные потребности либо, что практически одно и то же в данном случае, на защиту всех индивидов в равной мере. Исключением является случай, когда Локк оправдывает неограниченное накопление (если быть точным, второй этап накопления), которое должно быть гарантировано политическим порядком. Но уже при рассмотрении первого этапа мы видим, что собственность обосновывается трудом индивида, а не его потребностями. Такой подход типичен для современности⁴ . Все, согласующееся с идеями Средневековья, появляется здесь в виде ограничений (которые позднее будут полностью устранены), привнесенных в такое определение индивидуалиста.

Аналогично (каким бы ни было точное значение, придаваемое слову «собственность»), возводя справедливость к собственности, мы, по всей видимости, превращаемся в антиподов средневековых мыслителей. Концепция справедливости, рождающейся не из идеи единого целого и отношений, складывающихся внутри единого целого, а, скорее, из позиции индивида в любом ее аспекте, представляется совершенно современной. Этим нововведением мы обязаны Гоббсу, и, поскольку его идеи, очевидно, были восприняты Юмом, оно заслуживает того, чтобы называться английским. Необходимо богатое воображение, чтобы назвать такую систему не индивидуалистской, но коллективистской (Kendall, 1965). Подобная неприязнь может родиться только в уме, который концентрирует внимание на формальных аспектах политики и теряет из виду то, что, без всякого сомнения, является ее фундаментом.

Однако вернемся к нашей проблеме. Слово «собственность» у Локка чаще всего употребляется в самом широком значении: «жизнь, свобода, блага» (estate). Так, люди вступают в общества для «содействия друг другу в деле сохранения их жизней, свобод и благ, что я называю одним обобщающим термином - собственность» (II, § 123). Или еще (II, § 173): « Под собственностью здесь, как и в других местах, следует понимать ту часть собственности, которой люди наделены как в отношении самих себя, так и их имущества». Я отсылаю читателя к справедливым комментариям Петера Ласлетта по поводу такого словоупотребления, которое, как кажется, было распространенным и «нормальным» в XVII веке, и которое одновременно у самого Локка играет совершенно особую роль (Laslette, в Locke, 1963, Introduction, p. 115-117; примечания к I, § 90, II, § 27, § 87). Однако обосновывать имущественную собственность трудом - это все равно что усматривать происхождение наименований вещей внешнего мира в том, что наиболее очевидным и реальным образом принадлежит индивиду, его телу и его усилиям; другими словами, это значит извлекать выгоду из самого широкого значения термина «собственность» с целью вывести его самый узкий смысл (собственность на имущество), что опять-таки соответствует возведению отношении правового характера между человеком и вещами не к потребностям социального порядка, но к насущным потребностям человека как индивида. Здесь представлен лишь один из аспектов концепта, но я полагаю, что это не самый важный аспект. Заимствуя формулировку у Ласлетта, выразим свою мысль так: нечто, что человек может отчуждать, принадлежит ему с еще большей долей вероятности в том случае, если это нечто неотделимо от того, что он не может отчуждать.

Макферсон подвергает детальной критике не только теорию права собственности Локка, но также и взгляды братьев Левелле (Levellers) на право голосования и свободу, причем такая параллель вполне объяснима. В одном из примечаний Макферсон пишет:

Братья Левелле говорили об обладании правом вещной собственности, имея в виду право пользования вещью, обладания вещью, отрешения других лиц от пользования вещью, право распоряжаться вещью. Так, они могли говорить о собственности на землю, о земельном владении, о праве на торговлю, о праве на голосование или о праве на саму личность подчиненного человека (Macpherson, 1962, р. 143, п. З)⁵ .

Здесь необходимо особо отметить два момента: наемные работники и нищие исключены из числа претендентов на право голосования из тех соображений, что они, хотя и независимы, но «включены в своих хозяев» (ibid., p. 145). Кроме того, люди свободны как обладающие собственностью на самих себя, то есть в том числе на свои тела и на свой труд. Отличие от «независимых» по этому показателю, безусловно, весьма существенно, но нас это не должно сдерживать. В качестве парафраза: быть независимым, не быть «включенным» в кого-либо, и быть гарантированным от нападения или захвата кем-либо - это значит быть способным располагать самим собой без вмешательства извне или, что одно и то же, быть свободным или быть собственником самого себя - своего тела, труда и всего остального. Согласно Макферсону, братья Левелле понимают «собственность как факт обладания статусом собственника на свою собственную личность и свои собственные возможности». Мы приблизились к Локку, и я хотел бы обозначить особый аспект этой параллели: концепция «права голосования» братьев Левелле дает нам ключ к тому, что опротестовывается в их концепции свободы и собственности: наемные работники оказываются не независимыми, они «включены в своих хозяев». Какие бы ассоциации ни вызывало это выражение, я предполагаю, что «включение» здесь обозначает по существу то, что я называю «охватом»: эти люди не свободны, потому что они вовлечены в иерархические отношения, а выход на первый план свободы, или собственности на самого себя, будет вступать в противоречие с этой ситуацией. Итак, здесь в понятии «включение кого-либо в своего хозяина» мы имеем эквивалент (в части собственности или свободы) для понятия субординации у Локка⁶ .

Возвращаясь к Локку, я хочу высказать надежду, что эта дискуссия о «собственности» не умаляет значимости предложенного мной подхода к пониманию предмета, но, наоборот, поможет его выразить более точно. «Собственность» не является здесь чистой и простой экономической категорией, это - экономическая категория in statu nascendi (при рождении), то есть до момента, когда пуповина новорожденного будет обрезана. Итак, выводы по существу: вмест