Настал понедельник, день-окончательного ухода Каупервуда в тюрьму. Все, что можно было сделать, было сделано. Он простился с отцом, матерью, братьями и сестрой. Разговор с женой вышел какой-то деловой и холодный. С сыном и дочкой он не стал прощаться особо, Все предшествующие дни — в четверг, пятницу, субботу и воскресенье — после того, как стало известно, что в понедельник он должен будет отправиться в тюрьму,— Каупервуд, возвращаясь домой, собирался задушевно и ласково поговорить с ними. Он понимал, что сейчас невольно наносит им ущерб. Но, впрочем, не был в этом уверен. Устраивает же большинство людей свою жизнь, невзирая на обстоятельства и независимо от того, насколько балует их судьба? В конце концов эти дети будут жить не хуже других детей, не говоря уже о том, что он, конечно, будет материально поддерживать их — по мере сил. В его планы не входило отнимать детей у жены, лишать их матери. Они должны остаться с нею. Он искренне хотел, чтобы им жилось хорошо. Время от времени он будет навещать их, где бы она с ними ни поселилась, Но для себя он хотел свободы действий, хотел разойтись с Лилиан, начать жизнь заново, создать новую семью с Эйлин. Вот почему в последние вечера, а в этот воскресный вечер в особенности, он был к детям внимательнее, чем обычно, хотя и старался, чтобы они не догадались о предстоящей разлуке.

— Фрэнк,— обратился он к своему довольно флегматичному сыну,— как бы я хотел, чтобы ты немного встряхнулся и стал большим, сильным и здоровым малым! Ты не любишь играть. Надо бы тебе подружиться с мальчишками и сделаться их предводителем. Почему бы тебе не заняться также гимнастикой и не попытаться развить свою мускулатуру?

Этот разговор происходил в гостиной родительского дома, где, растерянные и смущенные, собрались все члены семьи Каупервудов.

Маленькая Лилиан, сидевшая за большим столом напротив отца, подняла глаза и с любопытством посмотрела на него и на братишку. От обоих детей тщательно скрывали, какой печальный оборот приняли дела Каупервуда: они считали, что он просто уезжает куда-то на месяц-другой. Лилиан читала сказки, полученные в подарок на рождество.

— Он ничего не желает делать,— заявила она, отрываясь от своей книжки и окидывая брата неожиданно критическим взглядом,— даже побегать со мной вперегонки и то не хочет.

— Скажите на милость, как интересно бегать с тобой вперегонки!— буркнул Фрэнк-младший.— Да если бы я и захотел, так ты все равно не умеешь.

— Не умею, вот как?!— обиделась девочка.— А ну-ка, попробуй меня обогнать.

— Лилиан!— предостерегающе остановила ее мать.

Каупервуд улыбнулся и ласково погладил сына по голове.

— Ничего, Фрэнк, ты еще вырастешь молодцом,— сказал он, слегка ущипнув его за ухо.—Только не робей и возьми себя в руки.

Он не встретил у мальчика, отклика, на который рассчитывал. Немного погодя м-с Каупервуд увидела, как Фрэнк обнял девочку, прижал ее к себе и стал с нежностью гладить кудрявую головку. На мгновение в Лилиан шевельнулась ревность к дочери.

— Моя девочка будет умницей без меня, правда?— шепнул ей Каупервуд.

—Конечно, папа,—весело отвечала маленькая Лилиан.

— Ну, вот и чудесно!— сказал он и, наклонившись, нежно поцеловал девочку.— Глазки-пуговки!

М-с Каупервуд по его уходе вздохнула. "Детям все, мне ничего!"— подумала она, хотя и дети в прошлом видели от отца не слишком много ласки.

С матерью Каупервуд в этот последний час был так нежен и предупредителен, как только может быть любящий сын. Он прекрасно понимал ограниченность ее интересов и то, как она страдала за него... за всю семью. Он никогда не забывал ее теплой заботы о нем в детстве и готов был на что угодно, лишь бы избавить се от этого страшного удара на старости лет. Но сделанного не воротишь! Временами нервы его были натянуты до крайности, как это всегда бывает с человеком в минуты удачи или поражения; но он твердо помнил о необходимости держать себя в руках, не показывать, что творится в его душе, поменьше говорить и идти своим путем, не покорно, но самонадеянно, навстречу тому, что ждало его впереди! Так именно и держал себя Каупервуд в это последнее утро, ожидая — и не напрасно,— что его пример заразительно подействует на всю семью.

— Итак, мама,— ласково произнес он вставая (он не позволил идти в суд ни матери, ни жене, ни сестре, ибо ему это не принесло бы никакой пользы, а на них подействовало бы удручающе),— мне пора! Не тревожься и не падай духом!

Он обнял ее, а она долго с нежностью и отчаянием целовала его.

— Ступай, Фрэнк!— с трудом произнесла мать, задыхаясь и, наконец, выпуская его из объятий.— Я буду молиться за тебя.

Он тотчас же отошел от нее, боясь длить эти мгновения.

— Прощай, Лилиан,— мягко и дружелюбно обратился он к жене.— Я, вероятно, еще вернусь через несколько дней. Меня отпустят в суд для разбора кое-каких дел.

Сестре Фрэнк сказал:

— Прощай, Анна. Не позволяй им слишком убиваться.

— Мы увидимся после заселения,— коротко объявил он отцу и братьям и затем, как всегда подтянутый и элегантный, быстро спустился в приемную, где его уже дожидался Стеджер, и они вместе вышли.

Жгучая тоска охватила всю семью, когда за ним захлопнулась дверь. Они не расходились еще несколько минут. Мать тихо плакала, у отца был такой вид, точно он потерял последнего друга на земле, но он бодрился и всячески старался держать себя в руках. Анна уговаривала Лилиан собраться с духом, а та, не зная, что думать, на что надеяться, все пыталась проникнуть мыслью в будущее. Солнце, недавно еще столь яркое, закатилось над их домом.