Прошение плотника Жана Бонома фабрикант-министру г-ну Кюнен-Гридену

Милостивый государь г-н фабрикант-министр! Я такой же плотник, как Иисус Христос, владею топором и теслом и готов всегда к Вашим услугам.

Рубя и обтесывая с ранней зари и до поздней ночи во владениях нашего короля, мне пришло на ум, что мой труд так же национален, как и Ваш.

И вот я думаю: почему бы покровительству не посетить и мою мастерскую, как посещает оно Вашу мастерскую.

Ибо если Вы работаете сукна, то я строю крыши — оба мы, только различными способами, укрываем наших клиентов от холода и дождя.

А между тем я ищу заказов, тогда как заказы ищут Вас. Вы сумели запастись ими, запретив обращаться за сукном к кому-нибудь другому, кроме Вас, тогда как в моем деле заказчики обращаются к кому им вздумается.

Что же тут удивительного? Г-н Кюнен, сделавшись министром, вспомнил о Кюнене-суконщике. Это так натурально.

Итак, взгляните на мое положение. Я зарабатываю по 30 су в день, не считая воскресных и прогульных дней; если же я явлюсь к Вам вместе с каким-нибудь фламандским плотником, то Вы ради одной уступленной им Вам копейки отдадите предпочтение ему, а не мне.

Если же я захочу одеться и какой-нибудь бельгийский суконщик предложит мне свое сукно рядом с Вашим, то Вы прогоните из страны и его, и его сукно.

Таким образом, поневоле отправляясь за покупками в Вашу лавку, притом самую дорогую, мои несчастные 30 су на деле обращаются в 28 су. Что я говорю? Они не стоят и 26 су, ибо Вы, вместо того чтобы просто выгнать бельгийского суконщика за собственный счет, заставляете меня еще платить за содержание сыщиков, которые служат Вашим интересам.

А так как большинство Ваших товарищей-законодателей, с которыми Вы отлично понимаете друг друга, берут с меня одно или два су каждый под предлогом покровительства то железу, то каменному углю, то маслу и хлебу, то, в конце концов, не спасти мне от грабежа и 15 су из 30, которые я зарабатываю.

Вы, без сомнения, возразите мне, что эти гроши, так просто перекладываемые из моего кармана в Ваш, дают возможность жить людям около Вашего замка, а Вам в то же время дают возможность вести широкую жизнь. На это я заметил бы Вам, что если Вы оставите эти гроши в моем кармане, то они также дадут возможность людям жить около меня.

Как бы то ни было, г-н министр-фабрикант, но я, зная, что дурно буду принят Вами, не иду к Вам прямо требовать (на что имею, однако, полное право) уничтожения тех стеснений, которые Вы навязываете Вашим клиентам, а предпочитаю идти по общей проторенной дороге и покорнейше просить Вас оказать и мне какое-нибудь покровительство.

Но здесь явится у Вас такое затруднение. "Друг мой, — скажете Вы мне, — я бы охотно оказал покровительство тебе и твоим товарищам, но скажи, как приладить таможенные льготы к работе плотников? Запретить что ли вход в дома как с суши, так и с моря?"

Да, это было бы довольно смешно; но, не оставляя своей мечты, я нашел другой способ оказать покровительство детям св. Иосифа, и Вы, я надеюсь, тем охотнее примете его, что он ничем не отличается от приема, составляющего привилегию, которую Вы ежегодно устанавливаете сами для себя.

Это удивительное средство заключается в запрещении употреблять во Франции острые топоры.

Я утверждаю, что такое запрещение не более нелогично и не более произвольно, как и то, которому Вы подвергаете нас относительно Вашего сукна.

За что Вы гоняете бельгийцев? За то, что они продают дешевле Вас. А почему они продают дешевле? Потому что они, как ткачи, имеют какое-нибудь преимущество перед Вами.

Между Вами и каким-нибудь бельгийцем такая разница, какая существует между тупым и острым топорами.

А как же это Вы заставляете меня, плотника, покупать у Вас продукты тупого топора?

Взгляните на Францию как на работника, который своим трудом хочет добыть себе всякие предметы, между прочим, и сукно.

Для этого есть у него два способа: во-первых, самому прясть и ткать шерсть, во-вторых, сработать ну хоть стенные часы, обои или вино и променять их потом бельгийцам на сукно.

Самый верный из этих двух способов, дающий наилучший результат, может представлять собой острый топор, а другой способ — тупой топор.

Ведь Вы же не отрицаете, что в настоящее время во Франции гораздо труднее получить штуку сукна из-под ткацкого станка (это тупой топор), чем виноградную лозу (это острый топор). Вы настолько не отрицаете этого, что ради именно этого излишка труда (в чем, собственно, и полагаете Вы богатство) и рекомендуете, даже больше —

навязываете, нам самый дурной из двух топоров.

Но будьте же последовательны, будьте беспристрастны, если уж не хотите быть справедливы, и поступайте с бедными плотниками точно так, как Вы поступаете с самим собой.

Издайте закон, в котором было бы сказано: "Никто не может пользоваться другими брусьями и бревнами, как только нарубленными тупыми топорами".

Вот что произойдет тогда.

Если теперь мы делаем 100 ударов топором, то будем делать их 300. То, что мы делаем в час времени, потребует 3 часов. Какое могущественное поощрение для труда! Ученики, подмастерья и хозяева не в состоянии будут удовлетворить всем заказам. Нас забросают заказами, а следовательно, увеличится и наша заработная плата. Кому понадобится крыша, должен будет подчиниться нашим требованиям точно так же, как теперь всякий желающий приобрести сукно принужден подчиняться Вашим требованиям.