В пять часов коммутатор банка закрылся на ночь. Вечерние звонки по просьбе Палмера были переключены на номер Вирджинии Клэри. Ни один не соединялся с его кабинетом. И все же в 5.30 кнопка его частного телефона засветилась зеленым светом. Думая, что звонит его маклер, Палмер нажал на кнопку и сказал:

— Да, Пит?

— Я похож на Пита? — спросил Мак Бернс.

Палмер нахмурился. Кроме его нью-йоркского и чикагского маклеров, никто в Нью-Йорке не знал этот номер. Сегодня днем он дал его Эдис, чтобы она смогла соединить его с Тимом Карви, если Тим, не найдя его, позвонит ему домой.

И когда раздался голос Мака Бернса, Палмер, рассеянно пробежав взглядом по письменному столу, уставился на дюжину записок — неотвеченных телефонных звонков. Знала ли Вирджиния этот номер? Может быть. Вероятно, знал его и Бэркхардт. Почти любой в ЮБТК, заходивший в кабинет Палмера, мог прочесть номер. Значит, Бернс тоже мог это сделать. Неожиданно до Палмера дошло, что пауза слишком затянулась.

— А на кого похож Пит? — спросил он наконец.

— Послушай, дорогой, мы с тобой встретимся?

— Смотря о чем пойдет речь.

— О, mucho [Много (исп.)] вещей, дорогой,— ответил Бернс.

— Боже, вот это полиглот. Скажи: почему у тебя такой ликующий голос?

— Разве он не должен быть таким? — возразил Бернс.— Есть какие-нибудь причины?

— Могу перечислить целую дюжину.

— Потому что мои кишки развешаны по всему полю сражения? — спросил Бернс.— Потому что ты разбил меня вдребезги, детка? Потому что я не видел такой хирургии с тех пор, как мне вырезали аппендикс.

— Пожалуйста, без лести.

— Без всякой анестезии к тому же,— добавил Бернс.— Дружище, когда ты режешь, ты режешь по-настоящему. Только в четыре часа дня я получил новости об этом немецком перебежчике. Чудесные у тебя друзья!

— Это не друг.

— Больше не друг? Подожди, когда он узнает, как ты его использовал.

— Зачем, Мак. В Джет-Тех ему было плохо. Любой, предложивший ему другую работу, оказал бы ему огромную услугу.

— А Эдди Хейген? Он понимает, куда ты его засунул?

— Генерал Хейген получил нового руководителя исследовательских работ. Кто бы ни сделал это, он помог бы генералу выйти из затруднительного положения.

— И поставил бы его перед сенатской комиссией,— добавил Бернс.

Палмер выпрямился.

— Не понимаю.

— Хейген поймет. И Гаусс. И высшие чины Джет-Тех также.

— Ты хочешь сказать, что они предстанут перед комиссией?

— Мой человек из Вашингтона только что звонил мне, дружище. Он говорит, что департамент, ведающий подобными вещами, просто в бешенстве. Через полчаса состоится пресс- конференция; они намерены воспрепятствовать этому переходу и потребовать расследования.

— У них есть на это право,— ответил Палмер.

— Что может удержать их от упоминания твоего имени при разборе дела?

— Думаю, ничего.

— Ну и как же? — спросил Бернс.

— Ну и что? У нас свободная страна, Мак. Если они захотят сказать сенаторам, что именно я свел их вместе в интересах помощи человеку, способному принести большую пользу нашей национальной безопасности,— человеку, деятельность которого зажимали, я не могу остановить их. Да и не буду стараться.

— Сенаторы могут увидеть все иначе, дорогой. Они могут увидеть, что ты отрываешь человека от важнейшего проекта «Уотан», именно когда этот человек крайне необходим.

— Если ты имеешь в виду Гаусса,— сказал Палмер,— то я думаю, он совершенно иначе расскажет всю историю. Он, вероятно, объяснит, что неудачи «Уотан» происходят из-за скаредности Джет- Тех, из-за неспособности этой компании солидно поддержать его. В мире не найдется и десяти человек, могущих доказать его неправоту. И между прочим, он, вероятно, прав.

Бернс очень долго молчал. Потом легко хмыкнул.

— Снимаю перед тобой шляпу, Вуди,— сказал он.— Я снимаю свою старую chapeau [Шляпа (франц.)]. Ты любишь играть в шахматы, не так ли?

— Ты забываешь про пат,— заметил Палмер.— Тот случай, когда Джет-Тех сообщает сенаторам, что, по их мнению, все это подстроил я, преследуя какие-то свои личные цели. Как, по-твоему, могут они сделать такой ход?

— Это не пат, лапа, для них это чистое самоубийство.

— Совершенно верно. Теперь, если хочешь, можешь перемотать пленку и посмотреть, не сделал ли я каких-либо порочащих себя признаний. Начинай, я подожду.

На этот раз Бернс расхохотался в полном восторге.

— Боже, ты просто прелесть! Мне нечего прослушивать. Едва услышав твое «по их мнению, я...», я тут же выключил микрофон. Так я сказал, дорогой, снимаю перед тобой chapeau.

Палмер с трудом удержал себя от исправления «так» на «как».

Хотя он, по всей вероятности, и поразил Бернса, и завоевал его как союзника, все же основательно потрясти его невозможно: слишком изменчива и непостоянна его натура.

— Тогда мы можем продолжить эту беседу, когда встретимся сегодня вечером?

— Не могу ждать. Нам нужно многое обсудить.

— Ты сейчас дома?

— Да. Как скоро ты можешь приехать? — спросил Бернс.

— Сколько будет длиться наше свидание?

— Может быть, много часов.

— Тогда я заеду домой пообедать. Увидимся в... э-э, восемь.

— Давай пообедаем вместе, дорогой.

— Не стоит себя беспокоить, Мак.

— Да что ты! Мне приносят горячую еду из «Шамбора». Сегодня я закажу всего по две порции.

Палмер скорчил гримасу.

— Что в меню?

— Ты сам назови. «Медальон биф», «труи амандин». Знаменитый «канеллопи» [Мясные и рыбные блюда]. Я закажу.

Палмер улыбнулся:

— Буду у тебя через час.— Он повесил трубку и посидел некоторое время, анализируя беседу. Что ж, может быть, он достаточно сильно поколебал Бернса и его реакция вполне естественна.

Палмер уже успел постичь, что для Бернса весь мир состоит из двух типов людей: идиотов и таких, как он сам. Бернс относился ко всем со смесью вкрадчивого снисхождения, завуалированной жалости и явного недоверия. Но Палмер рассчитывал, что, если его план сработает, это произведет на Бернса достаточное впечатление, чтобы завоевать его уважение. А Бернс уважал только тех, кто не уступал ему в коварстве. По этой причине также Бернс плохо срабатывался с теми, кого он считал ниже себя по умственным способностям, то есть почти со всеми. Теперь Палмер чувствовал, положение изменилось.

Он встал, вышел из комнаты, широкими шагами пересек огромный, с высокими потолками холл и подошел к кабинету Вирджинии. Он услышал звук пишущей машинки. Заглянул в комнату и увидел Вирджинию, склонившуюся над машинкой,— она быстро печатала тремя или четырьмя пальцами. Ее обычно аккуратно уложенные в небрежной манере волосы казались сегодня скорее небрежно уложенными. Палмер даже решил, что она по рассеянности запускала в них пальцы, пока работала.

— Что за сенсацию ты печатаешь?

Машинка замолкла. Вирджиния сидела спиной к нему, совершенно неподвижно. Потом напряжение в ее спине ослабело. Она выпрямилась и, не поворачиваясь, произнесла:

— Газетчики никогда не употребляют термин «сенсация». Только любители и дилетанты. И банкиры.

— Смогу я хоть украдкой взглянуть на твое лицо?

— Нет. У меня высыпали огромные красные фурункулы.

— Старая болезнь?

— Если ты имеешь в виду глупость, да.

Он обогнул ее стол и повернулся, чтобы смотреть ей в лицо. Она выглядела утомленной. Тени под глазами из фиолетовых стали черно-синими.

— Черт побери. Никаких фурункулов.

Она пожала плечами.

Он рассматривал ее, а она избегала его взгляда. Он старался найти в ее лице ту огромную, согревающую живость, почти ощутимый жар любопытства, или сострадания, или страсти, или нежности, или гнева, или другого чувства, которые она так часто раньше делила с ним. Неожиданно ему пришло в голову, что ее лицо сегодня было всего лишь маской, умно выбранной, и фраза: «Маска смерти» — пронеслась в его мыслях, но не слишком быстро, чтобы он не обратил на нее внимания.

Он присел на угол ее стола.

— У тебя есть время выслушать меня?

Она ненадолго прикрыла глаза, потом открыла.

— Конечно.

— О последнем уик-энде, и о нынешнем дне, и обо всем прочем.

Она кивнула:

— Я могу сэкономить тебе много времени. Около пяти часов мне позвонил Джордж Моллетт и прочитал первые несколько абзацев только что написанной им статьи.

Палмер подался вперед.

— Ты запомнила их подробно?

— Боюсь, что да.

— Не можешь ли ты пересказать мне?

Она впервые повернулась и посмотрела на него. Ее взгляд казался несколько укоризненным и каким-то смущенным, как будто ей было стыдно за него, но она пыталась это скрыть.

— Ты доверяешь моей памяти?

— М-м, да.

Она сделала какое-то непонятное движение обеими руками, словно отталкивая что-то.

— Прошу прощения. Я вспомнила. Ты сказал, что в конечном счете доверяешь мне. Ведь так? Ну, конечно, так. Ладно, начнем.— Она намеренно, как решил Палмер, начала говорить монотонным голосом.— Речь шла о Гауссе, Хейгене и Джет-Тех. И твое имя ни разу не упоминалось, как, впрочем, и ЮБТК. И ты можешь теперь с облегчением вздохнуть. Джордж — друг. Он порядочный человек. Он еще один, кому ты можешь доверять. Короче, он побежденный, вроде меня. А ты победитель. Я забыла купить какой-нибудь трофей, чтобы преподнести тебе. Я собиралась сделать это, но совершенно забыла. Вот отчего человек проигрывает: никакой предусмотрительности! Это одна черта. Другая — это доверчивость. В ту минуту, когда ты ласково и доверчиво отдаешь себя в чьи-либо руки, ты кладешь начало своему проигрышу. Особенно когда ты не имеешь никаких оснований отдавать себя в его руки и особенно в том случае, когда тебя об этом и не просят.

Она наконец замолчала и посмотрела на него.

— У тебя есть время купить мне что-нибудь выпить?

Он кивнул:

— Где твое пальто?

— Я сама возьму его. Я еще не трясусь от старости.

— Я не...

— Если бы я только могла заставить себя не говорить подобных вещей...

Молча пройдя несколько кварталов, они зашли в бар, оказавшийся тем самым, где не так давно Палмер беседовал с Гауссом. Вирджиния оглядела зал, потом заказала официанту двойное виски.

— Ты должен простить меня,— сказала она, когда виски принесли.— В твоем присутствии я неизменно теряю над собой власть. Так уж получается. Тебе приходится выслушивать от меня такие вещи, которых я даже самой себе никогда не говорю.

— Мне хочется, чтобы ты простила меня за все, что я причинил тебе.

— Я простила.— Она сделала первый пробный маленький глоток, потом выпила сразу полстакана.— Твоя вина в том, что ты женился до нашей встречи. Ты прощен. Ты знаешь, что случается с одинокими женщинами моего возраста? Их охватывает желание иметь ребенка, пока климактерический период еще не наступил. Кто-нибудь до этого выкладывал тебе подобные вещи хоть наполовину так же очаровательно?

— Нет, но у тебя не совсем такое положение.

— Ты хочешь сказать, что у меня уже был ребенок.— Она очень широко улыбнулась, и губы как будто на мгновение приклеились и не сразу смогли занять обычное положение. Потом они расслабились по частям, каждая в отдельности.— Но мне кажется, что Дженни никогда и не рождалась. Это было почти двадцать лет назад. Я могла бы сейчас быть уже бабушкой. Если бы... И все это приводит к одному четкому выводу: в таких катастрофах, как та, лучше, когда никого не остается в живых.

— Не думаю, чтобы ты...

— Конечно, нет. Ты прав. Я в самом деле лучше чувствую себя живой. Я верю в это. Совершенно искренне верю. В конце концов, это единственное, что мне остается. Новый ребенок будет таким же красивым, как и Дженни. Я могу родить еще одну красавицу. Некоторые женщины так сильно хотят этого, что говорят — но только говорят,— что даже не будут настаивать на замужестве. Конечно, я бы настаивала. Понимаешь? Вот чем объясняется моя теория о том, что лучше, чтобы никого не осталось в живых.

— С тех пор тебе кто-нибудь предлагал замужество?

— А как ты думаешь?

Палмер кивнул:

— Я уверен, что предлагали.

— Ну, ладно, значит, предлагали. Ты очень проницателен.

Предлагали огромными табунами. Тачками-пачками. По меньшей мере целых трое.

— Почему ты не вышла замуж ни за одного?

— Ни один из них не был тобой.— Она быстро допила виски.— Я не желаю слушать свои слова. Я должна замолчать. Давай поговорим о, м-м, о, м-м... о сексе.— Она оглянулась и махнула официанту,— Еще один мне. На этот раз не двойной. О сексе,— продолжала она,— неисчерпаемая тема! Я была такой хорошей с тобой? Была я хорошей? Скажи да, ведь иначе я ничто. Соври, если нужно. Давай.

— Вирджиния, прекрати.

— Скажи: «Вирджиния, ты была великолепна в постели». Попробуй.

— Будь добра...

— Не достаточно прямо для тебя? Тогда скажи: «Вирджиния, ты прекрасная подстилка». А?

— Вирджиния, ты величайшая дуреха. Замолчи и пей.

— Да, конечно, мистер Палмер, сэр,— сказала она, делая паузу на каждой запятой.

— Давай начнем,— произнес Палмер, медленно и глубоко вдыхая,— с предположения, что первые беззаботные радости прошли.

— И начались радости, отягченные большими заботами.

— Замолчи.— Он нахмурился.— Люди, которые болтают слишком много и слишком легко, очень часто попадают в беду. Ты не представляешь, как меня раздражает то, что в конце концов мой отец был прав. Черт побери, о чем я говорил?

— Ты собирался сообщить мне,— подсказала она,— что раз уж ты больше не вынашиваешь в себе безумных идей о разводе и женитьбе на мне, нет абсолютно никаких причин, почему бы нам с тобой не пуститься в длительную связь, которая завершится в конечном счете седыми волосами, искусственными зубами, старческим маразмом и смертью. Да?

— У меня не было таких мыслей.

— Пожалуйста, пусть будут. Пожалуйста, попроси меня. Может быть, я даже соглашусь на это.

— Вирджиния, ты не могла бы немного помолчать?

— Ты в состоянии представить такое? Себя у огня, истощенного, полуглухого, полуслепого, дрожащего, с этими красновато-коричневыми пятнами на старческой коже. Меня, вставшую на распухшие от артрита колени, у твоих ног; седые до желтизны волосы, ввалившиеся щеки, отвисшие груди и гнилые зубы. Сумерки Грешников. Финал Страсти. Вознаграждение Измены. Трудно назвать это плотским грехом, когда и плоти-то почти не осталось. Боже, Вудс, интересно, как ведут себя старые люди. Освобождаются ли они в конце концов от этого? Скажи.

— Если ты не против, я скажу тебе, что мне хочется, а не то, что хочешь ты от меня услышать.

— Прекрасно сформулировано. Просто мастерски.— Она протянула руку и погладила его по щеке.— Я должна помнить, что на тебя надо смотреть в новом свете: Мальчик-финансист. Чудо Уолл-стрита. Юный Макиавелли Делового Мира. Иди дальше. Властвуй. Действуй.

— Я хотел сказать только одно,— продолжал Палмер после паузы.— Что бы там ни выбило нас из колеи за эти несколько дней, этого не должно было произойти. И если бы мы могли...

— Почему ты должен путаться в сетях сомнений? — спросила она и подняла вновь наполненный виски стакан.— Я случайно знаю, что выбило нас из колеи.— Она поставила стакан и, казалось, забыла о нем.— Очная ставка. Любовница встречается с Матерью семейства. Добродетель, побеждающая Порок. Все, что мне надо было сделать, дорогой Вудс,— это встретить твою жену и провести в ее обществе час, показавшийся мне целым днем. Мистер Палмер, хотите я расскажу вам о миссис Палмер? Изобретательной женщине. Внутренне сильной. Необыкновенно хитрой. Коварно проницательной. Современной Матери и Друге. Подробности на третьей странице. Скажи, почему я пытаюсь своей болтовней привести тебя в замешательство? О, послушай. Все так просто. Я не знаю, любит ли она тебя, или ненавидит, или еще что-нибудь, но ты не можешь стряхнуть ее с себя. Она не из тех, кого бросают. Я с ней солидарна. Мы получили сигналы друг от друга, она и я. Между тобой и мной нет ничего, кроме непрочной опасной связи. Между тобой и твоей женой существуют фантастически крепкие, трижды скованные, ванадиево-стальные узы. Вы скроены из одного и того же куска первоклассной материи. Одним и тем же портным. Боже мой, Вудс, вы даже похожи друг на друга. Вот.— Она подтолкнула свой стакан виски к нему.— Возьми.

— Я закажу себе еще.

— Я не буду пить. Пей.

— Я думал...

— Ты думал, я хочу напиться,— нежно улыбнулась она.— Позволь мне направить твои мысли. Дело слишком серьезно, чтобы решить его с помощью виски.

Палмер поднял ее стакан и начал пить.

— Иными словами,— сказал он,— ты хочешь порвать.

— Я хочу зарегистрировать смерть, которая имела место в последнюю пятницу вечером и в субботу утром. Ты подпишешь справку?

— А если я не поверю написанному?

— Продолжай,— ворчливо сказала она.— Ты ведь задохнулся от облегчения. Только представьте. Как легко я это делаю для тебя. Разве возможно, чтобы женщина была более джентльменом?

— Единственная беда в том, что я тебе не верю.

Она насмешливо кивнула:

— Прекрасно сказано. Лесть в форме отрицания.

— Прекрати, пожалуйста, играть,— сказал он злым шепотом.

— Все, что прикажешь. Я сегодня очень покладиста. Сегодня нет ничего, что бы я для тебя ни сделала, Вудс. Я бы даже легла с тобой в постель. Хотя это было бы ужасно. Квартира Мака свободна? Я покажу тебе, что я имею в виду.

— Он ждет меня там. Мы должны кое-что обсудить.

— Это плохо. Как насчет машины напрокат? Мы могли бы поехать в тот мотель в Коннектикут.— Неожиданно она встала. Мужчина за соседним столиком взглянул на нее и отвел глаза.— Пожалуйста, Вудс. Подпиши мне справку. Пожалуйста. Он взял ее за руку и попытался усадить.— Пожалуйста, старайся сдерживать себя,— попросил он.

— Я абсолютно сдержанна.— Тот же мужчина снова посмотрел на нее, и на этот раз его соседи по столику тоже подняли глаза. Вирджиния взглянула на него.— Совершенно сдержанна, уверяю вас,— обратилась она к мужчине.

— Вполне,— ответил он понимающе.

Она повернулась к Палмеру:

— Вот видишь?

— У меня...

— ...нет выбора,— закончила она за него.— Сейчас я скажу тебе самое главное. Вечером в пятницу,— продолжала она,— сберегательные банки предложили мне работу. Я ответила «нет». Но к понедельнику субботние и воскресные переживания доконали меня, и я позвонила человеку, сделавшему мне это предложение, и сказала «да». Я приступлю к работе, как только захочу. Они готовят трехлетний контракт. Заработная плата выше, чем в ЮБТК. Между прочим, я не поверила этой цифре, пока не увидела первый чек. Но деньги — самый меньший побуждающий мотив.— Она потянулась и дотронулась до его руки. Ее собственная была холодной. Вирджиния крепко сжала его руку.— Есть и другие. Я решила, например, что в сердце я не служащий коммерческого банка. Раннее развитие. Бедная девочка из восточного Гарлема. ЮБТК... Мир, который она так и не завоевала. Я надеюсь быть более счастливой с оппозицией. Я гораздо ближе к этому типу людей. Они не владеют страной и миром. ЮБТК всегда отпугивал меня. Но и это — не самое большое побуждение.— Она взяла другую руку Палмера и очень крепко сжала обе.— Самое важное, дорогой, я буду далеко от тебя.— Она осторожно положила его руки на стол, встала и вышла в проход.— Теперь ты видишь, как обстоят дела.

— У тебя нет контракта с ЮБТК?

— Никакого. Думаю, меня никогда не считали достойной этого.

— Сберегательные банки не могут выиграть, ты же знаешь.

— Уж вы с Маком постараетесь, чтобы этого не случилось. Он опять твой союзник, не так ли? Его всегда притягивает сила. Но мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Заметь, «мы». Я меняю место работы — или, если хочешь, перелицовываю одежду — не по каким-нибудь из этих соображений. Просто я хочу уйти от тебя. Потому что, если я останусь в ЮБТК, мы так и будем дрейфовать с тобой из постели в постель. В какие-то вечера ты будешь спешить домой. Другие — проводить со мной. Ты будешь рано уходить, еще до одиннадцати, как делал это в последние недели. Ха! Поймала тебя.— Она снова села.

— Я и не надеялся, что ты не заметишь.

— Довольно-таки оскорбительно, если бы не заметила, а?

Он попытался улыбнуться ей:

— Ты еще ничего не подписала со сберегательными банками. Давай поговорим об этом хоть минуту.

Она покачала головой.

— Давай вместо этого поговорим о браке.— Она внимательно посмотрела ему в лицо: — Видишь, как много во мне джентльменского, Вудс? Как я увела разговор от твоих попыток отговорить меня от моего решения? Предположим, тебе это удалось. Предположим, ты оказал на меня весьма значительное давление — и я открыто признаю, что в мире нет ничего слишком унизительного, или самоуничижительного, или даже непристойного, чего бы я не сделала по твоей просьбе. Представляю, как бы ты рассердился, если бы тебе удалось уговорить меня остаться в ЮБТК.

— У меня на это, кажется, очень мало надежды,— ответил Палмер.— Давай сменим тему.

— Нет. У Джинни Клэри есть мысли, которые она хочет высказать. И ради бога, не дуйся. У тебя так мало оснований дуться, неблагодарный ты тип.— Она опять взяла его руку, поднесла ее ко рту и медленно провела по ней губами.

— Не надо.— Палмер отдернул руку и посмотрел на едва видную двойную полоску помады.— Будь или невозможной, пли любящей. Не надо быть и тем и другим одновременно.

— Я могу быть только сама собой,— ответила она. Некоторое время они настороженно разглядывали друг друга. Потом уголок ее рта насмешливо приподнялся.— Для человека, так давно женатого,— произнесла она,— ты на редкость не сведущ в супружеской жизни.

— А ты?

— К сожалению, да. Эта штука изменчива. Двух одинаковых пар не найти. И у каждой пары она меняется из года в год. Но кончается все всегда одинаково. Как бы супружеская жизнь ни начиналась — как узаконенная страсть, или взаимное согласие, или обоюдное желание размножаться и растить детей,— она всегда кончается одинаково: соглашением между двумя умирающими стариками, у которых нет сил встретить смерть в одиночестве.

Палмер скорчил гримасу:

— До чего же увлекательные мысли высказывает Джинни Клэри.

— Ты бы перенес этот разговор гораздо легче, если бы время от времени сталкивался с некоторыми из этих полуночных мыслей с зазубренными краями.

— С зазубренными краями! Эта последняя была усыпана битым стеклом.

Она негромко рассмеялась:

— Может быть. Но ты сам знаешь, насколько это правда. Все мы, кому уже за сорок, понимаем это. Страна Увядание, город Закат. Но одинокие люди, вроде меня, сталкиваются с этим еще более резко, лицом к лицу.

— Чтобы столкнуться с чем-нибудь подобным лицом к лицу,— проворчал он,— тебе нужно очень сильно вытянуть шею.

— Да, но таким путем обычно узнаешь очень много полезных вещей. Ну, например, кто ты есть на самом деле. Испытываешь ли ты действительное влечение к тому, чем ты занят.

— О,— тихо произнес он.— Влечение?

Она посмотрела на него, лицо ее было абсолютно безжизненным.

— Я имею в виду к работе, Вудс. Я имею в виду к ЮБТК. Я не имею в виду...— Она сделала легкий взмах рукой.— Я бедное дитя трущобы. Нас множество, локтями пробивающих себе дорогу наверх. Сначала мы выясняем правила и кто их устанавливает. Потом придерживаемся этих правил. Вик Калхэйн сделал это в значительной степени по-своему. Он чувствует себя очень свободно в своем настоящем виде. Мак Бернс сделал это, по его мнению, на условиях, предоставленных ему теми, кто создает эти правила. Он бесится от того, что вынужден им подчиняться, и вот почему ему вообще это не удалось. Несмотря на его крашеные волосы. Я... я думала, что мне неплохо удался рывок из-за спин гонщиков, удалось пройти, так сказать, дуриком, как случается с негритянскими чемпионами-боксерами, и еврейскими учеными, и итальянскими певцами. Ты знаешь, существуют определенные дозволенные категории. У евреев более широкий выбор. Им не обязательно быть учеными. Они могут быть музыкантами, или комиками, или судьями. И вот какой я стала — вся для ЮБТК. Если не считать того, что, как оказалось, я не понимаю, не люблю этого занятия и не дорожу им. Может кончиться тем, что я брошу и сберегательные банки также. Но в настоящее время благодаря тебе я, кажется, стала банковским экспертом, и это дает большие деньги.

— Что это за правила,— спросил Палмер.— Кто их устанавливает?

— Детка-лапочка,— ответила Вирджиния, подражая голосу Бернса.— Неужели ты не знаешь? Ты устанавливаешь правила.

— Я?

— Ты и тебе подобные.

Он медленно кивнул:

— В общем, БАПы.

— Я не знала, что ты слышал этот термин.

Он криво усмехнулся:

— Подпольная организация утратила бдительность. Шифры попали в руки врага.

— Ладно.— Мгновение она казалась смущенной. Потом несильно тряхнула головой.— Тем не менее все совершенно ясно. Ничто не держит меня в ЮБТК. И поэтому я ухожу.

— Чепуха.

— Нет. Это правда.

— Просто вежливая, уклончивая чепуха.

— Нет. Это еще не вся правда. Но это правильно.

— Тогда давай зафиксируем оставшееся,— предложил Палмер.

— В этом нет нужды.

— Думаю, что есть.

— Тебе будет противно слушать, а мне противно говорить.

Палмер на секунду поднял руки.

— Ладно. Давай как можно быстрее пройдем через трудную часть. Ты хочешь выйти замуж. Я не могу жениться на тебе. Следующая ступень.

— Последняя остановка.— Она похлопала по его руке.— До свидания.

— Это же невозможно! — взорвался он.— Просто бессмысленно.

Она встала и посмотрела на него сверху вниз. Ее рука потянулась к волосам Палмера. Прикосновение ее пальцев к его виску напоминало дыхание холодного ветра.— Я должна быть очень прямой и жестокой,— сказала она вполголоса.— Я бы сказала, что твое чувство — оскорбленный эгоизм. Но тебе это все равно не помогло бы. Так что слушай: я связалась с тобой на слишком низком уровне, чтобы выносить близость дальнейшей работы с тобой в одном учреждении. Необходимость видеть тебя каждый день, даже минуту-другую слушать или нечаянно слышать твой голос, необходимость видеть твое имя, напечатанное на бумаге... Все это убивает меня. Прощай, дорогой.

Он встал.

— Мы можем?..

— Нет, мы не можем. Я не знаю, насколько сильной ты меня с-считаешь.— Ее голос сорвался, и она быстро отвернулась.

— Послушай, если бы я мог...

— Ты не можешь.— Она старалась говорить ровным голосом.— И в конце концов, Вудс, ведь это... очень л-ловкий ход. Все гениально просто. Понимаешь? Ты должен понять. Если я работаю на сберегательные банки...— На мгновение ее голос стал тише. Она с трудом глотнула.— Если я там, а ты в ЮБТК... я имею в виду магнитофонные записи,— добавила она сдавленным голосом.

— Что-о?

— И-их нельзя будет использовать. Они бы скомпрометировали представителя сберегательных банков. Меня. Ты идиот, для Бернса они теперь бесполезны.— Огромное рыдание, казалось, вот-вот вырвется из ее горла. Ее глаза в ужасе расширились. И прежде чем Палмер дотронулся до ее руки, Вирджиния побежала к двери и выскочила на улицу. Стараясь идти как можно быстрее, Палмер последовал за ней. Когда он оказался на улице, она уже садилась в такси. Он смотрел на ее стройные, гладкие ноги, на узкие лодыжки, плавно переходящие в красивые полные икры. Потом дверца такси захлопнулась, и она уехала. Он стоял без пальто на холодном вечернем воздухе. Было ли лучше, рассуждал Палмер, пробежать через бар? Помогли бы выигранные за счет этого несколько секунд остановить Вирджинию?