Конн покинул их вскоре после полуночи, оправдываясь тем, что уже стар для подобных развлечений, хотя он был не намного старше любого из них.

— К тому же,— заявил он, окинув всех своими голодными глазами,— чем меньше я знаю, тем меньше мне придется впоследствии отрицать.

После его ухода примерно до половины второго Бернс и Калхэйн продолжали пить. Наконец и Палмер снова принялся за шотландское виски, так как начал чувствовать себя одиноко, оставаясь сравнительно трезвым в этой компании. Разговор шел о различных комитетах и людях в Олбани, следуя по такому запутанному руслу, что только профессионал мог разобраться, о чем тут речь. В конце концов у Калхэйна, уже еле ворочавшего языком, сорвалась очень типичная фраза, которая, по мнению Палмера, подытожила всю их дискуссию:

— Вытащим-ка все это дельце из банковской сферы, загоним на ринг, и пускай Берни с Джимом потузят там друг друга. А тем временем старый плут пусть упрячет их законопроект под сукно.

— Только б Хэму удалось вовремя обернуться,— заметил Бернс. Во втором часу ночи перешли к другим проблемам, в которых Палмеру было проще разобраться.

— Я слышал,— заявил Бернс, наполовину глотая слова,— что «Меррей Хилл» держит закладную на дом Гарри и на две его фермы.— Он медленно повернулся к Палмеру:— Верно я гврю?

— Если речь идет о том Гарри, которого я имею в виду,— не очень внятно ответил Палмер,— то не имею об этом никакого представления. Знаю только, что крупный коммерческий банк в том районе пользуется его услугами как юрисконсульта.

— Так что же, по-вашему, перетянет? — допытывался Калхэйн.— Дом и фермы или тепленькое местечко адвоката?

Бернс пожал плечами:— «Меррей Хилл» не может конфисковать его дом и фермы. У Гарри нет никакой задолженности, никаких обязательств.— И Бернс снова вопрошающе воззрился на Палмера:— Верно я гврю?

— Я не в курсе дела. Кое-что можно бы узнать о нем в кредитном управлении.

— О Гарри там много не узнаешь,— заметил Калхэйн.— Он платежеспособен.

— Великое дело текущий счет,— мечтательно произнес Бернс,— если кто-то его имеет, то это именно Гарри. Верно я гврю, Вуди?

— О чем идет речь? — спросил Палмер.

— Я не имею в виду,— пояснил Бернс,— то есть я имею в виду, что Гарри платежеспособен не только по видимости, потому что платит сам за виски и за проезд в такси. Но и по-настоящему платежеспособен, верно?

— Текущие счета бывают разные,— бормотал Палмер, лениво прислушиваясь к потоку своих слов,— одни сами текут, как виски в глотку, а другие...

Калхэйн сочувственно кивнул головой.— А вы здорово нагрузились,— сообщил он Палмеру.

— Да ну? — радостно удивился Палмер.

Бернс что-то обдумывал.— Ну, как, обо всем уже переговорили, а? Или еще что осталось?

— Нет,— заверил его Калхэйн.

— Тгда, значит, пзвем девочек? — предложил Бернс.

— Не для меня,— сказал Калхэйн.— Я же говорил, что готовился стать священником. Дал два обета — целомудрия и умерщвления плоти.

— И верен своим обетам,— пробормотал Бернс.— Благонравный мальчик.— Он опять повернулся к Палмеру:— Ну, как насчет девочек, Вуди?

— Ему тоже никого не надо,— объявил Калхэйн.

— Дал две клятвы,— пояснил Палмер, поднимая правую руку:— Торжественно клянусь говорить правду.

— Воспользуйтесь Пятой поправкой к конституции,— посоветовал ему Калхэйн.

— Не солгу,— продолжал Палмер.— Соблюдаю верность, противник гомосексуализма и прочих...

Бернс пододвинул к себе белый телефонный аппарат и набрал номер.— Персик? — спросил он.— Это Мак. Я тебя разбудил?

— Не берите Персика,— предостерег Калхэйн Палмера театральным шепотом.— Она чересчур суетливая.

— ...У нас здесь небольшая вечеринка,— говорил тем временем Бернс,— пара-троечка парней.

— Вам не понравится его вкус,— сказал Калхэйн,— среди них нет ни одной уютной девчонки. Все какие-то мастодонты. В общем, нестоящее дело.

— ...Прихвати какую-нибудь взрывную бабенку, Персик,— говорил Бернс.

— Его как раз к таким тянет,— продолжал Калхэйн,— он и меня привык ими снабжать, потому что по моим габаритам они мне подходят. А сам он пристрастился к ним еще в Голливуде, его привлекают масштабы. Где только он ухитряется их выкопать? Таких не часто встретишь. Когда кто-нибудь из них наведывается в город с Западного побережья, они первым делом звонят к нему.— Калхэйн со вздохом встал, шагнул к Бернсу и отобрал у него телефонную трубку.

— Персик,— заорал он,— если ты будешь так поздно ложиться спать, то в твоем грандиозном развитии наступит заминка! Спокойной ночи, куколка! — Он повесил трубку.

— Ну-у, Вик,— недовольно протянул Бернс,— я уж совсем было настроил ее...

— Завтра у нас деловой день,— пророкотал Калхэйн, возвышаясь над ним.— Мне, брат, время сматываться. Как насчет ленча?

Бернс вытянулся в тщетной попытке выглядеть хоть немного посолидней рядом с этим великаном.— Ладно, ступай, поцелуй жену в лобик.

Он наблюдал, как Калхэйн с неожиданной грацией двинулся к двери.— Встретимся за ленчем! — прокричал Бернс ему вслед.

— Идет.

Калхэйн обернулся к Палмеру:— Вам тоже пора сматываться, Вуди. Не вздумайте отведывать его десятитонные деликатесы. Будьте здоровы.— Дверь бесшумно закрылась.

Бернс набрал два-одиннадцать:— Диспетчера, пжалста.— Он подождал, затем назвал диспетчеру какой-то номер и опять стал ждать, внимательно разглядывая свои ногти:— Тимми? Он спскается, звди машину. Спокойной ночи.

— Шофер Калхэйна? — спросил Палмер.

Бернс кивнул.— А тебе по вкусу солидные дамочки? — спросил он.— Или ты не пробовал?

— Давно не имел с ними дела,— ответил Палмер.

— Прекрасное ощущение, дружище. Понимаешь, есть что пощупать.

— Возможно,— сказал Палмер. Он медленно поднялся, морщась от колющей боли в коленях.— Такси, наверно, сейчас не достать?

— Какое еще такси? — удивился Бернс.— Мой шофер довезет тебя.

Палмер взглянул на часы: — Нечего беспокоить его в такое позднее время, он уже спит.

— Мой шофер ложится спать вместе со мной,— заявил Бернс и бессмысленно захихикал, поглядывая на полуопорожненные бокалы. Он грузно плюхнулся в кресло, икнул и некоторое время сидел, уставясь на галстук Палмера. Потом перевел взгляд на его лицо.— Эй, држище! — проговорил он наконец.

— И вам и вашему шоферу уже пора спать,— сказал Палмер.

Бернс медленно покачал головой.

— Скажи-ка мне, лапа, что думает твоя супруга, когда ты возвращаешься домой под утро?

Палмер некоторое время постоял в нерешительности, не зная, стоит ли отвечать или лучше попрощаться и уйти. Сам того не ожидая, он услышал, что отвечает: — Понятия не имею. Она уже спит, когда я прихожу.

— Никогда не ждет тебя?

— Нет. Разве только если я сообщу, что рано вернусь.

Бернс усмехнулся:

— И наутро не подвергает тебя допросу с пристрастием?

— Нет.

— Неужели не случается, чтоб она спросила, какого черта и где ты шатался до рассвета?

— Нет, насколько я помню.

Бернс вздохнул.

— Ах, прелесть моя,— протянул он нараспев, выговаривая слова немного в нос.— Ловко же ты устроился.

— Что значит устроился? — Палмер с удивлением обнаружил, что снова сидит в кресле.

— У него жена, которая ни в чем его не подозревает, а он еще спрашивает, что значит ловко устроился.

— Она просто привыкла к особым условиям моей работы, вот и все,— пояснил Палмер.— У меня всегда было множество деловых встреч.

— Вудс Палмер-младший,— нараспев произнес Бернс,— неужели вы и впрямь такой простак, каким прикидываетесь? Палмер сидел некоторое время молча.— Если я правильно понял вас,— медленно произнес он,— а выразились вы достаточно ясно, вы считаете, что я должен был воспользоваться такими подходящими условиями.

— Вот именно,— подтвердил Бернс.— И чтобы шито-крыто. В нашем городе не найдется ни одного женатого человека, который не мечтал бы о такой вот нелюбознательной жене. Скажи, детка, как случилось, что ты не воспользовался этой возможностью? Ни одного адюльтерчика?

Палмер легонько усмехнулся, откинувшись на спинку кресла. Самое время сказать «спокойной ночи» и уйти. Именно теперь.

— Могу сказать,— услышал он собственный голос.— Мне такая мысль и в голову не приходила.

— Никогда не поверю.

— Я даже не знал бы, с чего начать.

— Ты меня не дурачь.

— Ладно, хватит,— произнес Палмер, вставая.

— Послушай, все это разговорчики в пользу бедных,— заявил Бернс.— Вуди, перед тобой дядюшка Мак, и он понимает, что к чему. По твоим глазам я все вижу, меня не обманешь. Я заметил, как ты оглядываешь девочек с ног до головы. Не знаю, зачем тебе отпираться, дружище, бьюсь об заклад, ты отлично знаешь, с чего начать.

Палмер снова сел, взял первый попавшийся бокал виски, наполовину опорожненный, и сделал неторопливый глоток. Он успокаивал себя тем, что, во-первых, намек Бернса — это лишь выстрел наугад, который случайно попал в цель. Бернс просто не способен к такой наблюдательности. Да и когда ему было наблюдать. Но тут же он понял, что ему нечем крыть. Молчание — вот единственное его оружие. Правда, он не всегда умел им пользоваться. Молчание было оружием отца.

— Никаких комментариев? — немного выждав, спросил Бернс.— Ну и не нужно.— Он вздохнул, затем, крякнув, потянулся к Палмеру и похлопал его по колену.— Я знаю, Вуди, знаю обо всем,— сказал он.— Но, деточка, это вовсе не должно вас огорчать. Тут нет ничего дурного. Это лишь признак того, что вы живой человек, вот и все. Наилучший признак.

Палмер слегка поежился. Он чувствовал, что его губы беззвучно шевелятся. Он смочил рот глотком виски.— Со мной все в порядке,— сказал он медленно и очень тихо.— Покуда я держу себя в руках.— Эти слова звенели в его голове еще долго, после того как он умолк. Он понял, что сознание у него начинает уже раздваиваться — обычное следствие того, что он основательно выпил. Он снова мог видеть себя со стороны сидящим в кресле, слышать, что сам говорит, и ему стало неловко за то, что он сделал такое признание. Но в то же время ему было решительно наплевать.

— Очень странно,— пробормотал он.

— А знаешь, что случается, когда захлопнешь предохранительный клапан? А? Котел взрывается, вот что бывает. Я, конечно, готов признать, что самообладание — великая вещь, однако в слишком больших дозах и оно вредно. А? — сказал Бернс.

— Со мной все в порядке,— услышал Палмер, что повторяет вновь то же самое.— До тех пор, пока я держу себя под контролем. И баста!

Бернс сокрушенно покачал головой: — Вы, банкиры, вы, обитатели Среднего Запада! Не знаю, в чем причина, но у всех у вас непорядок с сексом. Вместо того чтобы заставить его работать на вас, он сам крутит вами как хочет.

Палмер пытался поднять руку, но почувствовал, что не может. В то же время, наблюдая за собой откуда-то с другого конца комнаты, он увидел всю беспомощность этого движения и внезапно понял, что опьянел гораздо сильней, чем представлял себе.— Контроль,— произнес он,— вот в чем вся штука.

— Свобода действий — вот в чем вся штука,— возразил Бернс.— Человек не создан для того, чтобы держать себя под каким- то контролем,— добавил он и нервно поерзал в кресле.— Твоя супружеская жизнь — твое частное дело, Вуди. Эдис — шикарная женщина. То, что я говорил, конечно, не касается непосредственно ее или тебя. Не об этом речь. Я высказываю лишь общие соображения.

Палмер опять попытался поднять руку, на этот раз ему удалось оторвать плечо от спинки кресла.— Хватит,— пробормотал он.

— Я сказал уже, что это не касается тебя лично,— безжалостно напомнил ему Бернс.— Мужчины отличаются от женщин. У женщин есть дети, и они вьют для них гнездо. И все такое. Инертность — вот женская отличительная черта. Я, конечно, не имею в виду необузданных баб или проституток. Я имею в виду обычных порядочных женщин. Такая встречается с сексом только однажды, у себя дома. Но мужчины созданы иначе. Это вечные искатели приключений. Такая уж у них природа, Вуди. Взгляни, как устроен мужчина и как устроена женщина, и тебе будет ясно, что она останется инертной, а ему сам бог велел не зевать, а действовать. И люди не в силах что-то изменить. Они такими сотворены — вот в чем штука. И следовательно...— Бернс нахмурился и умолк.— И следовательно...— Он размашистым движением провел рукой по своим узким губам...— И следовательно,— выговорил он наконец,— никакого значения не имеет: как бы прекрасно ни было дома, мужчина вечно чего-то ищет. А когда дома не все хорошо, он уже не спрашивает: почему? Он сам начинает искать ответ на этот вопрос уже вне дома. У некоторых все хорошо и дома и вне семьи. В таких случаях никто не виноват — ни они, ни их жены. Просто мужчины не могут с этим совладать. Такая уж у нас природа. Вот и все.

Палмер долгое время сидел неподвижно. Он чувствовал себя непринужденно, мог даже уснуть на глазах Бернса. Но в то же время, наблюдая за собой откуда-то со стороны, он видел сам себя в этом жалком, неприглядном обличье. С огромным усилием он выпрямился в кресле и заявил: — Все это чушь.

Бернс расхохотался: — Чем скорее, душенька, ты поймешь, что я говорю чистейшую правду, тем скорей самому тебе станет легче жить.— И он опять потянулся к телефону: — Давай позовем Персика, а?

Палмер закрыл глаза.— Никаких Персиков, никаких Пончиков.— Он открыл глаза и медленно вытолкнул себя из кресла, чувствуя, как неприятно напряглись у него мускулы, когда он встал на ноги.

— Разве это может повредить? — настаивал Бернс.— Вполне порядочная дамочка, днем она работает кассиршей на аэродроме. Поневоле должна быть порядочной, верно я гврю?

— Можно сейчас достать здесь такси? — поинтересовался Палмер, шагнув к выходу.

— Ну куда тебе спешить, Вуди? Пообщайся с людьми. Встряхнись немножко. Подурачься, в конце концов. Чего тебе бояться?

Палмер услышал, как Бернс, спотыкаясь, встал и пошел вслед за ним к двери.— «Будь смелым со мной и не бойся,— пробормотал Палмер.— Ведь я не дитя, мой любимый. Будь же страстным со мной...»

— Что?..

— ...«Будь страстным, дорогой»,— сказал Палмер, открывая дверь.

— Ты порядочно-таки накачался, Вуди,— предостерег его Бернс.— Давай я вызову свою машину.— Он последовал за Палмером по коридору.

— Бомбсвиль, США,— сказал Палмер, дважды ткнув пальцем в кнопку вызова, прежде чем лифт пришел в движение.

— Вижу, что самому тебе не справиться.— Голос Бернса звучал озабоченно и в то же время раздраженно.— Я спущусь с тобой и поймаю такси.

— Никаких такси, Мак, Мэкки Нож! [Герой пьесы Брехта «Трехгрошовая опера».]— ответил Палмер. Двери лифта раздвинулись.

— Я спущусь с тобой.— Бернс вошел в кабину лифта вместе с Палмером и нажал нижнюю кнопку.

— «Перчатки Мэкки — из капрона,— тихо напевал Палмер.— С них кровь смывается легко...»

— Послушай,— мрачно сказал Бернс, пока они спускались,— когда мы вылезем из лифта, держи себя в руках. Я не скуплюсь на чаевые швейцарам, но у них всевидящее око.

— «Но Мэкки знает слишком много,— прошептал Палмер.— И вот наш мальчик под замком»...

— Сколько же вы хлебнули до прихода ко мне? — спросил Бернс.

— М-ного,— ответил Палмер.— Ист нихтс гут [Нехорошо? (нем.). Здесь: вы не довольны], Мэкки Нож?

— Ты шпрех э биссель дойтч? [Разговариваешь немного по- немецки? (испорч. нем.)] — удивился Бернс.

— Научился по долгу службы.— Кабина резко затормозила перед остановкой, и Палмера замутило.— Я как раз из тех, кто ловил немецких ученых-ракетчиков. Вот какая штука. Это была альте криг [Старая война], мировая война цвай [Два].— Он глубоко вздохнул и вышел из кабины лифта.

— Все в порядке?

— Руки прочь!

— Я только пытался помочь вам.

— И ну вас с вашими дамочками.

— Спокойнее, дружище,— прошептал Бернс. Его желтые глаза злобно сузились, как у тигра.

Они направились к главному выходу. Дежурный швейцар встал и вежливо поклонился. Палмер выпрямился, холодно кивнул в ответ и прошел мимо него прямо на улицу, в холодный ночной воздух. Отойдя немного от подъезда, он громогласно обратился к пустынной улице: «Учителя и метрдотели все суетились, все мне льстили, и жизнь была скучна, пока я не прозрел!»

— Сюда,— сказал Бернс, указывая дорогу на Саттон Плейс.— Видите, вот там, под тем деревом у «Эльдорадо»?

— Руки прочь!

— О, какие мы гордые!

— Не нужна мне ваша машина,— твердил Палмер,— не нужны мне ваши женщины. Зря стараетесь. Понятно?

— Забудем про женщин, но возьмите машину.

— «...Чтобы легкая, сладкая жизнь затянула меня как болото...» — Палмер отшвырнул руку Бернса и пустился бегом вдоль улицы, мимо низкого длинного черного «кадиллака». Потом он свернул за угол, побежал на запад и наконец достиг Первой авеню. Там он, бездыханный, остановился, припав спиной к шершавой кирпичной стене.— Отныне начинаю жить по- человечески,— едва выговорил он, жадно ловя ртом воздух. Он почувствовал, как пот выступил у него на лбу. Слабея, он сполз вниз, шаря в кармане в поисках носового платка. Неожиданно послышалось постукивание женских каблучков. Вытерев лицо, он увидел мужчину и женщину, появившихся из-за угла. Они прошли мимо и даже не взглянули на него. Еще один пьянчуга, да еще вырядился в смокинг.

Он наблюдал за удалявшейся женской фигурой, пока оба они не растворились в темноте. Он прикрыл глаза, снова открыл их и увидел такси, медленно проезжавшее по Первой авеню. Спотыкаясь, он бросился вслед за такси вдоль улицы, махая рукой, и бежал, бежал, бежал что было сил.