Проторчав примерно с полчаса у стойки бара, Палмер вернулся в зал как раз в ту минуту, когда Большой Вик Калхэйн заканчивал свою пространную речь.

— ...И ныне, как и в минувшие века, которые нескончаемой процессией уходят навсегда в небытие,— вещал он громким, чуть гнусавым голосом типичного ньюйоркца,— мы чтим память и воздаем должное всем, кому столь многим, столь многим обязаны,— продолжал Калхэйн в своей напористой манере, будто отсекал каждую фразу.— Мы смотрим в будущее без страха, нас не пугают его масштабы, мы будем смелыми в наступлении и не отступим ни на шаг. Мы не будем осуждать других, ибо не хотим быть судимы сами, не нам указывать на ошибки тех, кто уводит в сторону наше поколение, кто чернит нашу национальную честь и сводит на нет нашу славу. Пусть сама история осудит мелких, близоруких, низких людей с ограниченным кругозором, продающих наше отечество за чечевичную похлебку. Но пусть в анналах истории будет запечатлено навечно, что среди нас, среди присутствующих здесь, вместе со мной в этом зале есть честные и добросовестные люди, с мужеством и настойчивостью решавшие грандиозные задачи, люди... Палмер незаметно проскользнул в затемненный зал и стал высматривать стол номер шесть. Он не мог набраться мужества снова подняться в президиум и занять свое место.

— ...место под солнцем! — громыхал Калхэйн.— Право каждого свободно...

Место под солнцем нашлось и для меня, решил Палмер, разыскав наконец стол номер шесть. Он боком пробрался к нему и с облегчением опустился в пустое кресло рядом с Вирджинией Клэри.

Она не заметила его появления. Ее взгляд был обращен в сторону Калхэйна. Палмер видел только ее профиль. До сих пор он никогда еще не был в такой непосредственной близости от нее — в каких-нибудь двадцати- тридцати сантиметрах. Очертания ее высоких скул смягчались округлостью щек и пухлыми губами. Ее тонкий и, пожалуй, чуть длинноватый нос с притупленным кончиком был слегка вздернут. Палмер только теперь обнаружил, что, если смотреть на Вирджинию в профиль, она настоящая красавица. А когда она оборачивается к нему лицом, ее можно назвать только хорошенькой. Вирджиния сидела выпрямившись, ее высокая грудь была полуприкрыта низким вырезом белого облегающего платья с очень узкими бретелями. С того места, где он сидел — несколько позади нее и чуть повыше,— он мог видеть округлые очертания ее бюста с теплой треугольной тенью посередине, прямо над вырезом.

Палмер почувствовал, как запылали у него щеки, и откинулся на спинку кресла. Он глянул в сторону президиума. На мгновение ему показалось, что кресло покачнулось. Он закрыл глаза и выждал, пока тугой комок в горле не перестал его душить.

— ...Эти поступки диктуются их духом отрицания, пораженчества и алчности! — продолжал громыхать Калхэйн.— Но не стану перечислять все их свойства, чтобы не нагнать на вас тоску. Позвольте лишь сказать, что... Приоткрыв глаза, Палмер вдруг встретился взглядом с Гарри Элдером — первым своим заместителем в «Юнайтед бэнк». Палмер прищурил глаз, а Гарри подмигнул ему в ответ, затем показал взглядом на внушительную бутылку шотландского виски, которая стояла перед ним, и вопросительно посмотрел на Палмера. Тот утвердительно кивнул и стал внимательно следить, как его пожилой коллега взял пустой бокал с несколькими кубиками льда, наполнил его почти до краев и передал своему соседу, указав на Палмера. Сосед — репортер не то из «Таймс», не то из «Ньюс» — в свою очередь молча протянул бокал следующему соседу.

Эта церемония привлекла внимание Вирджинии. Она обернулась, увидела Палмера, и губы ее чуть тронула улыбка. Взяв у репортера бокал, она передала его Палмеру и шепнула:— На страх врагам.— Затем снова приняла позу внимательного слушателя, повернувшись к Палмеру в профиль. Над вырезом платья явственней обозначились очертания груди.

Палмер прихлебывал виски и тщетно пытался вспомнить, который это по счету бокал — третий или четвертый, но в конце концов решил, что, когда виски разливает Гарри Элдер, не стоит считать, сколько выпито.

— ...И мы спокойны, зная, что не сила, а правда, и только правда, может привести к торжеству справедливости,— заключил Калхэйн.— Благодарю за внимание.

Волны аплодисментов прокатились по всему огромному залу. Калхэйн с сияющим лицом поднял руку в знак приветствия, потом сел на свое место и тут же, обернувшись к сидящему рядом Кармину де Сапио, вступил с ним в длительную беседу. Председательствующий Грорк встал и, хотя аплодисменты еще не смолкли, пытался жестом водворить тишину, но вместе с тем, насколько мог судить Палмер, этот жест выражал одновременно и надежду, что аудитория, собравшись с силами, разразится новым взрывом аплодисментов. Палмер поудобнее устроился в своем кресле, немного отодвинувшись назад. С этой позиции он мог видеть только затылок Вирджинии Клэри с художественным беспорядком черных локонов, ее шею и спину с гладкой светло-оливкового оттенка кожей и нежный желобок между лопатками, грациозно сбегающий вниз под покровы платья.

Он сидел в своем кресле, и лишь временами до его сознания доходили отрывки из речей выступающих. Список ораторов постепенно подходил к концу, и наконец зазвучали слова молитвы. Палмер так мало следил за происходящим на трибуне, что вначале ему показалось, что молитву читает священнослужитель англиканской церкви, в полумраке трудно было разглядеть его сутану. И только когда послышались заключительные строфы из католической молитвы по-латыни, Палмер понял, что ошибся. Он пожал плечами и стал маленькими глотками прихлебывать виски из своего бокала. Программа собрания проводилась по раз навсегда разработанному плану. Комический актер, открывавший эстрадное представление, выпалил в зрителей весь свой запас плоских шуток. После каждой двусмысленной остроты он на мгновение умолкал, в нарочитом ужасе прикрывая ладонью рот, и опасливо оглядывался на представителей духовенства.

— ...Итак, не теряя времени, леди и джентльмены, передаю на ваше попечение мою любимую блондинку, хотя, по слухам, если докопаться до корня вещей, она новее не блондинка. Замечательная певица, леди и джентльмены, которую вы сейчас услышите,— это подлинная вечерняя звезда из оперетты «Вечер в пижамах». Итак, леди и джентльмены, слушайте, смотрите: предлагаю вашему вниманию очаровательную Китти. Китти Кэйн! Ну-ка, похлопаем ей хорошенько!

Апатичная блондинка необъятных габаритов с застывшей на губах улыбкой, которая никак не вязалась с меланхолическим выражением ее глаз, спела несколько романсов столь же почтенного возраста, как и устаревшие мелодии, исполнявшиеся оркестром в продолжение всего вечера.

После этого балетная пара, в которой мужчина был по крайней мере на десять лет моложе своей партнерши, но вполне возмещал разницу в возрасте мрачной миной и героическими позами, исполнила две версии «Соблазна», одну в темпе медленного болеро, а другую — в быстром темпе стаккато. Опередив на несколько тактов оркестр, они закончили танец, а музыканты продолжали вяло играть, пока мелодия не оборвалась, так и не достигнув своего завершения. Один только аккордеонист, увлекшись, продолжал играть еще несколько секунд, пока не почувствовал, что остался в одиночестве. Тенор высоченного роста и атлетического сложения едва успел закончить первый куплет из «Роз-Мари», как его прервал известный комик. Вместе с тенором он стал разыгрывать какую-то запутанную интермедию, в ходе которой ставились под сомнение мужские доблести певца и намекалось на многообразие его извращенных тенденций, причем комик безуспешно пытался завоевать расположение тенора. Палмер сначала пробовал проследить за ходом действия, но так и не дождался конца и повернулся к Вирджинии, растянув губы в нарочитой ухмылке.

— Только что вернулся из триумфального турне по Европе! — объявил он.

— Выступали перед коронованными особами, да?

— Наспиртованными особами,— пробормотал Палмер.— А что, еще далеко до одиннадцати? Как, все еще не одиннадцать?

— Сейчас только десять тридцать.

— А я могу уйти только в одиннадцать.

— Могу или должен? — допытывалась она.

— И могу и должен.

— Вы покрылись колючками, как ежик.

Палмер отрицательно помотал головой.— Не покрылся, а прикрылся,— возразил он.

— А что будет после одиннадцати? — спросила Вирджиния.

— Вас уже напоили,— сказал Палмер.— Я сразу это заметил.

— «Сэр, я не ранен, я убит!» Вы и представления не имеете, что такое мистер Гаррисон Элдер, когда он берет на себя роль виночерпия.

— Ошибаетесь, я тоже приобщился,— возразил Палмер и поднял свой пустой бокал. Он стал внимательно его разглядывать, а затем хмуро спросил:— Это, вероятно, Бернс написал речь для Калхэйна?

— Всенепременно.

— Почему он всегда выражается так выспренно?

— С точки зрения Калхэйна,— сказала она,— чем туманнее, тем лучше.

— Если сложить их обоих вместе,— заметил Палмер,— хватит тумана на весь свет.— Он вздохнул.

Комик наконец ретировался, уступив место тенору, который с необыкновенным пылом запел было романс под звуки «Соблазна», решив, как видно, что публика еще недостаточно насладилась этой мелодией, но тут выяснилось, что и сам он оказался жертвой коварного замысла, так как оркестр, исполнив несколько тактов «Соблазна», вдруг перешел на попурри бравурных песен, сопровождаемых громким аккомпанементом ударника в ритме фокстрота. В заключение зазвучала «Бесаме мучо», встреченная аплодисментами.

После этого комик объявил начало танцев.

Люди вставали из-за столов и оглядывались, жмурясь от вспыхнувшего в зале яркого света. Стол президиума сразу померк и утратил свое значение. В первую очередь опустели кресла, где восседало духовенство.

Гарри Элдер тоже встал и умильно погладил себя по брюшку. Несколько репортеров, не теряя времени, бросились к Калхэйну. Элдер радужно улыбнулся Вирджинии Клэри.— Ну, что ж, если не он, тогда я вас приглашаю,— проговорил он своим высоким хрипловатым голосом.

Сначала Палмер не мог понять, о чем идет речь, затем, сообразив, он встал и слегка склонил голову перед Вирджинией:

— Не окажете ли вы честь мистеру Элдеру, согласившись протанцевать с ним следующий танец? — учтиво обратился он к ней.

— С превеликим удовольствием.

Палмер снова сел, не упуская их из вида, пока они пробирались к площадке для танцев, уже забитой танцующими парами. Он стал следить за Вирджинией, за движениями ее стройной фигуры под белизной облегающего платья. Затем, уже в который раз, взглянул на часы и с сожалением отметил, что до встречи с Бернсом все еще остается уйма времени. Протянув руку к большой квадратной бутылке, он налил виски в свой бокал с полурастаявшими кубиками льда. Он решил выпить «на дорожку» и сразу же исчезнуть независимо от того, сколько времени останется до одиннадцати. В конце концов, он ведь может пройтись пешком до квартиры Бернса, вместо того чтобы торчать в этом зале. Временами он поглядывал на мелькавшее среди танцующих белое платье и потихоньку допивал свое виски. Элдер и Вирджиния, смеясь, возвращались уже к столу, где сидел Палмер. Он встал и пододвинул ей кресло.

— Следующий твой, Вуди,— с трудом переводя дух, проговорил Элдер.— Этот бешеный темп не для меня.

Несколько мгновений все трое стояли в нерешительности. Потом Вирджиния взяла Палмера за руку и повела его к танцевальной площадке. Она остановилась у края площадки и повернулась к нему.— Какой же этой бешеный темп? — сказала она.— Самый обычный латиноамериканский.— Он привлек ее к себе и медленно двинулся вдоль границы площадки, выполняя па румбы, хотя оркестр играл, кажется, что-то другое: не то мамбу, не то ча-ча-ча. Палмер считал, что он намного выше Вирджинии, но, когда они начали танцевать, она как будто сразу стала выше ростом. Он вел ее, сохраняя некоторую дистанцию, следуя правилу, по которому только женщина имеет право сократить это расстояние. Музыка перешла в слоу-фокс: старая мелодия Гершвина. Палмер хорошо помнил ее со времен студенчества, только в те времена она исполнялась в более быстром темпе.