Главная  Читальня  Ссылки  О проекте  Контакты 

Аникин В. Юность науки > Глава 17. Роберт Оуэн и ранний английский социализм

“В гостиной был маленький, тщедушный старичок, седой как лунь, с необычайно добродушным лицом, с чистым, светлым, кротким взглядом,— с тем глубоким детским взглядом, который остается у людей до глубокой старости, как отсвет великой доброты.

Дочери хозяйки дома бросились к седому дедушке; видно было, что они приятели.

Я остановился в дверях сада.

— Вот кстати как нельзя больше,— сказала их мать, протягивая старику руку,— сегодня у меня есть чем вас угостить. Позвольте вам представить нашего русского друга. Я думаю,— прибавила она, обращаясь ко мне,— вам приятно будет познакомиться с одним из ваших патриархов.

Robert Owen,— сказал, добродушно улыбаясь, старик,—очень, очень рад.

Я сжал его руку с чувством сыновнего уважения; если б я был моложе, я бы стал, может, на колени и просил бы старика возложить на меня руки...

— Я жду великого от вашей родины,— сказал мне Оуэн,— у вас поле чище, у вас попы не так сильны, предрассудки не так закоснели... а сил-то... а сил-то!”

Так рассказывает А. И. Герцен о своей встрече с Оуэном в 1852 г., когда последнему было за восемьдесят. После характеристики Оуэна, данной основоположниками марксизма (особенно Ф. Энгельсом в “Анти-Дюринге”), эта глава из “Былого и дум”, может быть, лучшее, что о нем написано. Характерно, что Маркс, говоря о Сен-Симоне, Фурье и Оуэне, употребил то же слово “патриархи”, которое встречается у Герцена.

Разумеется, взгляд Герцена, который сам проповедовал утопический крестьянский социализм, был существенно иной. Но и для Маркса и для Герцена Оуэн был одним из патриархов социализма.

Человек большого сердца

Роберт Оуэн родился в 1771 г. в маленьком городке Ньютаун (Уэльс) в семье мелкого лавочника, потом почтмейстера. В семь лет учитель местной школы уже использовал его как помощника, но еще через два года школьное образование Оуэна навсегда закончилось. С 40 шиллингами в кармане отправился он искать счастья в больших городах. Он служил учеником и приказчиком в мануфактурных магазинах Стэмфорда, Лондона и Манчестера. Книги удавалось читать только урывками. Подобно Фурье, Оуэн не получил систематического образования, но зато был свободен от многих предрассудков и догм официальной учености.

Манчестер был в это время центром промышленной революции, особенно бурно развивалось здесь хлопчатобумажное производство. Для энергичного и дельного юноши, каким был Оуэн, скоро представилась возможность выйти в люди. Сначала он, взяв у брата взаймы деньги, открыл с одним компаньоном небольшую мастерскую, изготовлявшую прядильные машины, которые в то время быстро внедрялись в промышленность. Потом завел собственное крохотное прядильное предприятие, где работал сам с двумя-тремя рабочими. В 20 лет стал управляющим, а затем и совладельцем большой текстильной фабрики.

Будучи по делам фирмы в Шотландии, Оуэн познакомился с дочерью богатого фабриканта Дэвида Дейла, хозяина текстильной фабрики в поселке Ныо-Ланарк, близ Глазго. Брак с мисс Дэйл привел в 1799 г. к переселению Оуэна в Нью-Ланарк, где он стал совладельцем (вместе с несколькими манчестерскими капиталистами) и управляющим бывшей фабрики своего тестя. Как пишет Оуэн в своей автобиографии, он уже давно задумал свой промышленный и социальный эксперимент и прибыл в Нью-Ланарк с твердым планом. Энгельс говорит: “И тут выступил в качестве реформатора двадцатидевятилетний фабрикант, человек с детски чистым благородным характером и в то же время прирожденный руководитель, каких немного”.

Оуэн не посягал в то время ни на частную собственность, ни на капиталистическую фабричную систему. Но он поставил своей задачей доказать и доказал, что чудовищное наемное рабство и угнетение рабочих вовсе не являются необходимым условием эффективного производства и высокой рентабельности. Он только создал для рабочих элементарные человеческие условия труда и жизни, и отдача, как в виде повышения производительности труда, так и в виде социального оздоровления, оказалась разительной.

Только! Но надо представить себе, сколько труда, настойчивости, убежденности и мужества потребовало это от Оуэна и его немногих помощников! Рабочий день в Нью-Ланарке был сокращен до 10 с половиной часов (против 13—14 часов на других фабриках), заработная плата выплачивалась также в период вынужденной остановки предприятия по причине кризиса. Были введены пенсии для престарелых, организованы кассы взаимопомощи. Оуэн строил сносные жилища для рабочих и сдавал их за льготную плату. Была организована добросовестная розничная торговля но сниженным, хотя и рентабельным, ценам.

Особенно много сделал Оуэн для детей, облегчив их труд на фабрике, создав школу, куда принимали малышей с двухлетнего возраста. Эта школа явилась прообразом будущих детских садов. Такая забота о детях соответствовала главному принципу, который Оуэн взял у философов XVIII в.: человек таков, каким его делает среда; чтобы сделать человека лучше, надо изменить среду, в которой он вырастает.

Оуэну приходилось вести постоянную борьбу со своими компаньонами, которые возмущались этими, с их точки зрения, нелепыми идеями и еще более нелепыми затратами и требовали, чтобы вся прибыль распределялась по паям. В 1813 г. ему удалось подыскать новых компаньонов, в числе которых было несколько богатых квакеров и философ Дж. Бентам. Они согласились получать твердый доход в размере 5% на капитал, а в остальном предоставили Оуэну полную свободу действий. К этому времени имя Оуэна было широко известно, а Нью-Ланарк стал привлекать толпы посетителей. Оуэн завел знакомства и нашел покровителей в самых высоких лондонских сферах: его мирная благотворительная деятельность еще мало кого беспокоила, а многим казалась неплохим способом разрешения острых социальных проблем. Первая книга Оуэна “Новый взгляд на общество, или Опыт о принципах образования человеческого характера” (1813 г.) была встречена благожелательно, поскольку ее идеи мало выходили за пределы осторожного реформаторства, особенно в сфере воспитания.

Но филантропия все менее удовлетворяла Оуэна. Он видел, что даже при известных успехах она бессильна разрешить коренные экономические и социальные вопросы капиталистической фабричной системы. Впоследствии он писал: “В немногие годы я сделал для этого населения все, что допускала фабричная система. И хотя бедный рабочий люд был доволен и, сравнивая свою фабрику с другими фабричными предприятиями, а себя с другими рабочими, живущими при старой системе, считал, что с ним обращаются гораздо лучше, чем с другими, и больше о нем заботятся, и был вполне удовлетворен, однако, я понимал, что его существование жалко в сравнении с тем, что можно было бы создать для всего человечества при огромных средствах, находящихся в распоряжении правительств”.

Непосредственным толчком для превращения Оуэна из капиталиста-благотворителя в проповедника коммунизма послужили дискуссии 1815—1817 гг., связанные с ухудшением экономического положения Англии, ростом безработицы и бедности. Оуэн представил правительственному комитету свой план облегчения этих трудностей путем создания для бедняков кооперативных поселков, где они трудились бы сообща, без капиталистов-нанимателей. Идеи Оуэна натолкнулись на непонимание и раздражение. Тогда Оуэн обратился прямо к широкой публике. В нескольких речах, произнесенных в Лондоне в августе 1817 г. при значительном стечении народа, он впервые изложил свой план. После этого он продолжал развивать и углублять его. Чем дальше, тем больше перерастал скромный проект, связанный с конкретной проблемой, во всеобъемлющую систему переустройства общества на коммунистических началах. Это переустройство Оуэн мыслил через трудовые кооперативные общины, несколько напоминающие фаланги Фурье, но основанные на последовательно коммунистических началах. Он обрушился с критикой на три опоры старого общества, которые стояли на пути этой мирной революции: на частную собственность, религию и существующую форму семьи. Наиболее полно свои идеи Оуэн высказал в “Докладе графству Ланарк о плане облегчения общественных бедствий”, опубликованном в 1821 г.

Выступление против основ буржуазного общества потребовало от Оуэна большого гражданского мужества. Он знал, что вызовет ярость могущественных сил и интересов, но это не остановило его. С беззаветной верой в правоту своего дела он вступил на путь, с которого не сходил до конца дней. В 1817 —1824 гг. Оуэн объехал сею Британию, побывал за границей, произнес множество речей, написал массу статей и листовок, неустанно проповедуя свои идеи. До странности наивный при всем своем трезвом реализме, он верил, что власть имущие и богйтые должны быстро понять благодетельность его плана для общества. В эти и последующие годы Оуэн без конца предлагал его правительству Англии и американским президентам, парижским банкирам и русскому парю Александру I.

Все усилия Оуэна были напрасны, хотя находились влиятельные люди, сочувствующие в той или иной мере его планам. В 1819 г. был даже создан комитет по сбору средств для его эксперимента; в состав комитета наряду с герцогом Кентом входил, в частности, Давид Рикардо. Однако собрать удалось лишь малую долю необходимых денег, и затея провалилась.

Разочаровавшись в английском “образованном обществе”, не имея связи с рабочим движением тех лет, утратив даже свое влияние в Нью-Ланарке, Оуэн с сыновьями уехал в Америку. Он купил участок земли и основал в 1825 г. общину “Новая гармония”, устав которой основывался на принципах уравнительного коммунизма. Практический склад ума и опыт помогли ему избежать многих ошибок, которые делали организаторы других подобных общин. Тем не менее это предприятие, поглотив 40 тыс. фунтов стерлингов — почти все состояние Оуэна, окончилось провалом. В 1829 г. он вернулся на родину. Выделив некоторые средства своим детям (их было семеро), Оуэн в дальнейшем вел очень скромный образ жизни.

К этому времени ему было около 60 лет. Для многих это стало бы концом активной деятельности, уходом на покой. Оуэн, напротив, совершил в 30-х годах то, что оказалось не по силам другим утопическим социалистам: нашел свое место в массовом рабочем движении.

В эти годы бурно росли производственные и потребительские кооперативы, объединявшие ремесленников, а отчасти и фабричных рабочих. Оуэн скоро оказался во главе кооперативного движения в Англии. В 1832 г. он организовал Биржу справедливого обмена труда. Биржа принимала товары (как от кооперативов, так и от других продавцов) по оценке, основанной на затратах труда, и продавала другие товары на “трудовые деньги”. В конце концов биржа обанкротилась, и Оуэну пришлось из своих средств покрывать убытки. Оуэн стоит у истоков и другого движения рабочего класса, которому было суждено большое будущее,— профсоюзного. В 1833—1834 гг. он руководил попыткой создания первого всеобщего национального профессионального союза, который объединял до полумиллиона членов. Организационная слабость, недостаток средств, сопротивление хозяев, имевших поддержку правительства,— все это привело союз к распаду. Замечательные начинания Оуэна были роковым образом обречены на неудачу, но ни одно из них не пропало даром.

Разногласия между Оуэном и другими лидерами рабочего движения шли по двум линиям. С одной стороны, для многих из них, осторожных и настроенных делячески, был неприемлем подход к кооперации и профсоюзам как к ступенькам антикапиталистического преобразования общества. С другой стороны, Оуэн отрицал классовую борьбу и политические действия, что уже не удовлетворяло тех людей, которые вскоре образовали костяк чартистского движения. С этим крупнейшим движением рабочего класса 30-х и 40-х годов Оуэн никогда не мог найти общего языка.

Оуэн не был легким человеком в личном общении. Абсолютная убежденность в своей правоте делала его нередко упрямым и нетерпимым. За 30 лет в Нью-Ланарке и в “Новой гармонии” он привык руководить, а не сотрудничать. Он стал мало восприимчив к новым идеям. Обаяние гуманистического энтузиазма в сочетании с деловитостью, которое так отличало Оуэна в молодости и в зрелые годы и привлекало к нему людей, отчасти уступило место навязчивому однообразию речей и мыслей. Сохранив до смерти большую ясность ума, он не избежал старческих странностей. В последние годы жизни Оуэн увлекся спиритизмом, стал склонен к мистике. Но он сохранил обаяние доброты, которое отметил Герцен. Всю жизнь он очень любил детей. Взгляды Оуэна на воспитание сохраняют значение и в наше время.

После 1834 г. Оуэн не играл большой роли в общественной жизни, хотя продолжал много писать, издавал журналы, участвовал в организации еще одной общины и неутомимо проповедовал свои взгляды. Его последователи образовали узкую секту, нередко выступавшую с довольно реакционных позиций.

Осенью 1858 г. Оуэн, имея от роду 87 лет, поехал в Ливерпуль и на трибуне митинга почувствовал себя плохо. Отлежавшись в течение нескольких дней, он вдруг решил отправиться в свой родной город Ньютаун, где не был с детства. Там он и умер в ноябре 1858 г.

Оуэн и политическая экономия

Отношение Оуэна к политической экономии иное, чем у Сен-Симона и особенно у Фурье. Он не только не отвергает эту науку, но, напротив, утверждает, что его план покоится на ее принципах, имея в виду труды Смита и Рикардо. Энгельс пишет: “Весь оуэновский коммунизм, поскольку он вступает в экономическую полемику, опирается на Рикардо”. Оуэн был первым, кто сделал из принципов классической школы антикапиталистические выводы.

Впрочем, из буржуазной классической политэкономии Оуэн брал лишь то, что было ему нужно для его системы, игнорируя и даже прямо отвергая многое другое. Экономических вопросов он касается в своих сочинениях походя, не занимаясь ими специально. Основные его экономические мысли содержатся в “Докладе графству Ланарк”. Оуэн был практик и свои экономические идеи пытался осуществить в жизни: сначала в Нью-Ланарке, затем в Америке и, наконец, в кооперативном движении и на Бирже справедливого обмена труда.

В основе взглядов Оуэна лежит трудовая теория стоимости Рикардо: труд есть создатель и мерило стоимости; обмен товаров должен осуществляться по труду. Но в отличие от Рикардо он считает, что фактически при капитализме обмен не совершается по труду. По его мнению, обмен по труду предполагает, что рабочий получает полную стоимость произведенного им товара. В действительности этого нет и в помине.

Но для объяснения нарушения “справедливого” закона стоимости Оуэн обращается к идеям, которые напоминают чуть ли не Буагильбера: во всем виноваты деньги, это искусственное мерило стоимости, вытеснившее мерило естественное — труд.

Политическая экономия Оуэна нормативна в самой предельной степени: все эти соображения нужны ему только для обоснования предлагаемой им меры — введения трудовой единицы в качестве мерила ценности, обмена товаров на основе этого мерила, отказа от употребления денег. Это, по мнению Оуэна, разрешит самые трудные проблемы общества. Рабочий будет получать справедливое вознаграждение за свой труд. Поскольку вознаграждение, получаемое трудящимися, будет соответствовать истинной стоимости товаров, станут невозможны перепроизводство и кризисы. Такая реформа выгодна отнюдь не только одним рабочим, в ней заинтересованы также землевладельцы и капиталисты: “...только труд, правильно вознаграждаемый, дает возможность извлекать прибыль из продажи сельскохозяйственных и промышленных продуктов”.

Каким именно образом деньги превращают “справедливый” обмен в сплошной обман? Чем в конечном счете определяются цены, если товары обмениваются не по количеству труда, заключенного в каждом из них? Откуда возьмутся доходы капиталиста и землевладельца, если рабочий будет получать всю стоимость создаваемого его трудом продукта? Такие вопросы Оуэну можно задавать бесконечно, и даже приближения к ответу мы у него не найдем.

Экономические взгляды Оуэна были бы, очевидно, нисколько не выше мелкобуржуазных иллюзий об устранении зол капитализма путем реформы одной лишь сферы обращения, особенно путем устранения денег, если бы они не были у него неразрывно связаны с его планом радикального преобразования общества, включая производственные отношения. Оказывается, справедливый обмен по трудовой стоимости требует ликвидации капиталистической системы! Лишь в будущем обществе без частной собственности рабочий будет отдавать свой труд “по полной стоимости”. В таком случае отпадает и вопрос о капиталистах и землевладельцах. Они выиграют от переустройства общества не как капиталисты и землевладельцы, а как люди. Конечно, исторический характер товарного производства и закона стоимости для Оуэна совершенно неясен. Для него это столь же вечные и естественные явления, как для Рикардо. Но Рикардо делал отсюда вывод о вечности и естественности капитализма, а Оуэн — прямо противоположный вывод: о его “временности” и “противоестественности”. Для Оуэна неприемлем и исторический пессимизм рикардианства, который он не без основания связывал с влиянием Мальтуса и его теории народонаселения. Оуэн выступал против этой теории. Приводя данные о фактическом и потенциальном росте производства, в частности сельскохозяйственного, он заявлял, что не природа виновата в бедности людей, а общественное устройство.

Коммунизм Оуэна

Маркс и Энгельс отличали утопию Оуэна от других утопий той эпохи, подчеркивая ее коммунистический характер. У Маркса читаем: “В рикардовский период политической экономии перед нами выступают вместе с тем и противники [буржуазной политической экономии] — коммунизм (Оуэн) и социализм (Фурье, Сен-Симон)...” У Энгельса: “Переход к коммунизму был поворотным пунктом в жизни Оуэна”. Как мы видели, системы Сен-Симона и Фурье не были до конца социалистическими. В их будущем обществе оставалась частная собственность с теми или иными ограничениями, оставались и капиталисты, в той или иной форме распоряжающиеся средствами производства и получающие доход от капитала. Система Оуэна не только носит последовательно-социалистический характер, но и рисует вторую, высшую фазу коммунизма, где полностью ликвидирована частная собственность и даже всякие классовые различия, существует обязательность труда для всех и, на основе роста производительных сил, распределение по потребностям. Оуэнова утопия совершенно лишена религиозной и мистической окраски, ее отличает известный реализм, порой даже деловой практицизм. От этого система Оуэна не становится, конечно, менее утопичной. Как Сен-Симон и Фурье, он не видел действительных путей, которые ведут в коммунистическое общество.

Важно другое. Пример Оуэна показывает, что идеалы коммунизма вырастают из реальных условий более развитого общества, каким была Англия начала XIX в. Оуэн свободен от многих мелкобуржуазных иллюзий французских социалистов. У него нет сомнения в эксплуататорской сущности класса капиталистов и в необходимости полной ликвидации частнокапиталистической собственности. Основываясь на фабричной системе, он гораздо яснее видел конкретные пути такого роста производительности труда, который позволил бы создать действительное изобилие и ввести распределение по потребностям. Коммунизм Оуэна резко и выгодно отличается от периодически появляющихся и, к сожалению, не потерявших актуальности в наше время проектов грубого, аскетически уравнительного, “казарменного” коммунизма. Он мечтал об обществе, где одновременно с огромным ростом производства и богатства будет гармонично развиваться и сам человек, где неизмеримо возрастет ценность человеческой личности. Оуэн одним из первых показал, что, вопреки клевете наемников буржуазии, коммунизм и гуманизм не взаимоисключающие понятия. Наоборот, подлинный гуманизм расцветает в подлинно коммунистическом обществе.

Ячейкой коммунистического общества у Оуэна является небольшая кооперативная община с желательным числом членов от 800 до 1200. Частная собственность и классы в общинах полностью отсутствуют. Единственное различие, которое может создавать известное неравенство и в труде и в распределении,— это “различие в возрасте и опытности”. Механизм распределения Оуэн почти не описывает, делая (опять-таки подобно Фурье) несколько неясных замечаний об обмене продуктами по труду внутри общины и ограничиваясь указанием, что при изобилии “каждому можно будет разрешать свободное получение из общих складов всего ему потребного”.

Много внимания Оуэн уделяет формированию нового человека, причем изменение психологии он связывает прежде всего с материальными факторами — ростом богатства и удовлетворения потребностей. Как следствие того и другого, “всякое стремление к индивидуальному накоплению должно исчезнуть. Индивидуальное накопление богатств будет представляться людям столь же неразумным, как накопление воды в условиях, когда этой необходимой жидкости имеется больше, чем ее можно потребить”.

Выходя за пределы общины, Оуэн пытается обрисовать общество, объединяющее большое количество таких ячеек. Между ними существует значительное разделение труда, а взаимный обмен осуществляется на основе трудовой стоимости. Для целей этого обмена какой-то союз общин будет выпускать особые трудовые бумажные деньги под обеспечение товарами на складах. В представлении Оуэна это новое общество должно было в течение какого-то времени сосуществовать со “старым обществом” и его государством, платить последнему налоги и продавать этому обществу товары на обычные деньги.

Оуэн обходил важнейший вопрос о том, каким образом, от кого получат общины исходные средства производства, в том числе землю. Его иногда можно понять в том наивном смысле, что средства производства будут безвозмездно переданы общинам государством или разумными капиталистами. Но в другом месте он более реалистично говорит, что членам общины придется “оплачивай проценты на капитал, потребный для того, чтобы дать им работу”. Выходит, от капиталистов общинам избавиться не удастся. В лучшем случае общины могут сохранить при себе предпринимательский доход, поскольку сами будут управлять производством, но ссудный процент — отдай!

Система Оуэна утопична и потому полна противоречий и непоследовательностей. Общая причина этого нам известна: незрелость классовых отношений исключала для утопистов возможность разработать действительный путь переустройства общества. Для этого надо было понимать историческую роль рабочего класса, понимать необходимость и закономерность социалистической революции. Такое понимание было объективно невозможно для Оуэна, как и для других утопистов.

Но без их ошибок, как и без их достижений был бы невозможен тот прогресс в общественной науке, который уже при жизни Оуэна привел к возникновению марксизма.

Мыслители рабочего класса

Экономические трудности Англии после наполеоновских войн и “бойня при Питерлоо”, первые фабричные законы и профсоюзы, утверждение рикардианства и агитация Оуэна — такова социально-экономическая и идейная обстановка, в которой выступают люди, впервые сознательно выражающие в политической экономии интересы рабочего класса. Они не были последовательны и во многом скатывались к мелкобуржуазному реформистскому социализму. Тем не менее их заслуги велики. Эти английские социалисты 20-х и 30-х годов представляют собой важнейшее связующее звено между классической политэкономией и утопическим социализмом, с одной стороны, и научным социализмом Маркса и Энгельса — с другой.

В истории политической экономии роль этих людей определяется тем, что они, в противовес буржуазным “наследникам” Смита и Рикардо, попытались сделать из их учения прогрессивные, антибуржуазные выводы. Они были порой больше экономистами, чем Оуэн, и пытались развивать рикардианскую систему в более строгих научных формах, хотя часто их сочинения были непосредственно посвящены конкретным задачам рабочего движения тех лет. Наиболее заметными в этой группе социалистов-рикардианцев (так их иногда называют) были Уильям Томпсон, Джон Грей, Джон Френсис Брей. Особенно важную роль сыграл Томас Годскин, которому принадлежат замечательные мысли о природе капитала, об отношениях капитала и труда, о тенденциях нормы прибыли при капитализме. Главные его сочинения вышли в 1825 г. (“Защита труда от притязаний капитала”) и в 1827 г. (“Популярная политическая экономия”).

Социалисты принимали трудовую теорию стоимости в том виде, какой ей придал Рикардо. Они доводили до логического конца и основной вывод из нее. Стоимость товаров создается только трудом. Следовательно, прибыль капиталиста и рента лендлорда представляют собой прямой вычет из этой стоимости, естественным образом принадлежащей рабочему. Сделав этот вывод, они увидели в классической политэкономии противоречие: как же она может, основываясь на таких принципах, считать в то же время естественной и вечной систему капитализма, эксплуатацию труда капиталом?

Маркс вкладывает в уста пролетарским противникам буржуазных политикоэкономов следующую тираду: “Труд есть единственный источник меновой стоимости и единственный активный созидатель потребительной стоимости. Так говорите вы. С другой стороны, вы говорите, что капитал — это все, а рабочий — ничто, или что рабочий представляет собой просто одну из статей издержек производства капитала. Вы сами себя опровергли. Капитал есть околпачивание рабочего — и больше ничего. Труд есть все”.

Эту “речь” можно продолжить примерно так. Вы, говорят социалисты буржуазным политикоэкономам, утверждаете, что без капитала труд не может производить. Но ведь в вашем представлении капитал — это вещь: машины, сырье, запасы. В таком случае капитал совершенно мертв без нового живого труда. Как же капитал может претендовать на прибыль, на долю созданной трудом стоимости, если он только вещь? Значит, он претендует не как вещь, а как некая социальная сила. Что это за сила? Это частная капиталистическая собственность. Лишь в качестве частной собственности, выражающей определенное устройство общества, капитал приобретает власть над трудом. Рабочему надо есть и пить, а для этого ему надо работать. Но работать он может только с разрешения капиталиста, при помощи его капитала.

Почти дословно так и говорит Годскин в том месте, о котором Маркс заметил: “Здесь, наконец, правильно схвачена природа капитала”. Это значит: здесь есть понимание капитала как общественного отношения, которое сводится к эксплуатации наемного труда.

У английских экономистов-социалистов имеются и другие важные научные заслуги. Они ближе, чем Рикардо, подошли к пониманию прибавочной стоимости как всеобщей формы дохода на капитал. Они первыми выступили против буржуазно-апологетической теории рабочего фонда. Однако критика буржуазной политэкономии социалистами содержала существенные слабости, отражавшие историческую ограниченность и утопизм их взглядов. Если Смит и Рикардо видели в капитализме осуществление естественных и вечных законов, то социалисты — нарушение этих самых законов. Они, как и буржуазные классики, опирались на унаследованные от XVIII в. идеи естественного права, но только по-своему толковали это право. Такой социализм мог быть только утопическим.

Подобно Оуэну, эти авторы считали, что обмен между трудом и капиталом происходит в нарушение закона трудовой стоимости. Они справедливо отвергали экономическое обоснование прибыли буржуазной наукой, но не могли дать вместо этого подлинно научный анализ. Поскольку прибыль на капитал не умещалась в их системе в рамки “естественных” экономических законов, им приходилось для объяснения прибыли обращаться к насилию, обману и другим неэкономическим факторам. Вследствие этого и обоснование смены капитализма социалистическим строем приобретало у них во многом этический характер: должна, мол, быть восстановлена справедливость. Суть справедливости заключалась в том, что рабочий должен получать полный продукт своего труда.

Этому “полному (неурезанному) продукту труда” была суждена долгая жизнь. Требование это с самого начала было утопическим: даже в развитом социалистическом обществе трудящиеся не могут получать “полный продукт” в свое личное потребление, так как тогда не оставалось бы средств на накопление, общественные нужды, содержание аппарата управления, престарелых, малолетних и т. п. Суть дела при капитализме заключается в наличии особого класса эксплуататоров, безвозмездно присваивающего прибавочный продукт, а не в том, что рабочие не получают полный продукт труда. Тем не менее в 20-х и 30-х годах XIX в. этот лозунг имел прогрессивное значение, так как содействовал борьбе рабочего класса, которая только еще начиналась. Другое дело — через полвека, когда Марксу пришлось критиковать германскую социал-демократию за использование в совсем других условиях этого утопического, ненаучного лозунга.

От утопии к науке

Ко времени переезда Маркса в Англию (1849 г.) британская социалистическая литература насчитывала три десятилетия и была представлена многочисленными сочинениями. Маркс продолжал в последующие годы ее пристальное изучение, начатое им в Брюсселе. Труды этих английских социалистов, как и идеи Сен-Симона, Фурье и Оуэна, образуют то наследие предшествующих мыслителей, которое было использовано Марксом при создании его революционного учения об обществе.

“...Первоначальный социализм,— писал В. И. Ленин в статье “Три источника и три составных части марксизма”,— был утопическим социализмом. Он критиковал капиталистическое общество, осуждал, проклинал его, мечтал об уничтожении его, фантазировал о лучшем строе, убеждал богатых в безнравственности эксплуатации.

Но утопический социализм не мог указать действительного выхода. Он не умел ни разъяснить сущность наемного рабства при капитализме, ни открыть законы его развития, ни найти ту общественную силу, которая способна стать творцом нового общества”.

Эти великие задачи были решены марксизмом. Маркс и Энгельс превратили социализм из утопии в науку. Для этого было необходимо, взяв из утопического социализма его прогрессивную, революционную сторону, преобразовать и развить ее на основе высших достижений общественных наук первой половины XIX в. Такими достижениями были немецкая классическая философия и английская классическая буржуазная политэкономия. Учение марксизма выросло из критической переработки всей суммы идей, развитых в общественных пауках самыми передовыми мыслителями предшествующей эпохи.

Краеугольным камнем экономического учения Маркса является теория прибавочной стоимости. Она объясняет самую суть капиталистического способа производства — эксплуатацию наемного труда капиталом. Как показали классики марксизма-ленинизма, мыслители начала XIX в., особенно Рикардо и его социалистические толкователи, близко подошли к пониманию прибавочной стоимости. Однако, по существу правильно описывая прибавочную стоимость как вычет в пользу владельцев капитала и земли из созданной трудом стоимости продукта, они не шли дальше этого. Политикоэкономы классической школы, считая это положение естественным и вечным, пытались докопаться лишь до количественных пропорций, в каких происходит распределение стоимости между трудом и капиталом. Социалисты же находили это распределение несправедливым и разрабатывали утопические проекты устранения несправедливости.

То, что было для них конечным пунктом, для Маркса послужило лишь исходной точкой исследования. Объяснив, как возникает прибавочная стоимость на основе объективных закономерностей капиталистического способа производства, он построил цельное и глубокое экономическое учение. Маркс открыл закон развития капитализма и научно обосновал главную тенденцию этого развития — тенденцию к революционной замене капиталистического способа производства социализмом и коммунизмом. Маркс показал, что рабочий класс является той общественной силой, которая совершит эту революцию и станет творцом нового общества.




К предыдущей главеОглавлениеК следующей главе


Сайт управляется системой uCoz