Эта глава посвящена английской политической экономии от Уильяма Петти до Адама Смита. Она охватывает целое столетие: главные работы Петти написаны в 60-х и 70-х годах XVII в., а смитово “Богатство народов” вышло в 1776 г.

За это столетие произошло полное разложение меркантилизма. Наука прошла большой путь развития — от первых зачатков классической школы до ее оформления в систему, от отдельных, порой случайных, памфлетов до фундаментального “Богатства народов”. Содержание и форма этого сочинения предопределили характер трактатов по экономической теории по крайней мере на столетие вперед.

Маркс писал, что “этот период, изобилующий оригинальными умами, является наиболее важным для исследования постепенного генезиса политической экономии”. Конечно, здесь придется рассказать лишь о немногих из числа выдающихся ученых и писателей, которые кирпич за кирпичом возводили здание классической политической экономии в Англии. Как мы увидим, некоторые их идеи интересны и с точки зрения современных явлений в экономической науке.

XVIII столетие

Период конца XVII — середины XVIII в. в Англии закрепил классовый компромисс между дворянами-землевладельцами и буржуазией. Интересы обоих эксплуататорских классов тесно срастались и переплетались. Дворянство обуржуазивалось, а буржуа становились землевладельцами. Само слово “дворянин” (джентльмен) в Англии XVIII в. в значительной мере потеряло свой прежний смысл.

Сложилась политическая система, которая в своей основе сохраняется до сих пор и которая представляла собой в течение двух веков буржуазно-демократический идеал. Это парламентарная монархия, где король царствует, но не правит; две партии, время от времени сменяющие друг друга у власти; неслыханная в тогдашней Европе свобода личности, печати и слова, которой, однако, могли реально пользоваться лишь привилегированные и богатые слои общества.

Тори, консервативная партия землевладельцев, и виги, либеральная партия высшей просвещенной аристократии и городской буржуазии, начали свои бесконечные парламентские и предвыборные баталии, которые с тех пор служат излюбленной темой юмористов. Немаловажная функция этих баталий состояла в том, чтобы отвлекать “низшие классы” (так называли авторы XVIII в. крестьян, ремесленников, фабричных рабочих, домашнюю прислугу) от подлинно острых вопросов классовой борьбы.

Политическая борьба в значительной мере потеряла ту религиозную окраску, которую она имела в предыдущем столетии. Наряду с государственной англиканской церковью утвердилось несколько бывших пуританских сект, и Англия стала “островом с сотней религий”. Но это уже не мешало социально-экономическому развитию буржуазной нации. Как замечает английский историк Дж. М. Тревельян, “в то время как религия разъединяла, торговля объединяла нацию, и поэтому приобретала относительно большее значение. С библией теперь соперничал гроссбух”.

Быстро росла империя. Заселялись колонии в Северной Америке, процветали сахарные и табачные плантации в Вест-Индии, были завоеваны Индия и Канада, открыто множество островов в разных концах земного шара. Войны, которые Англия вела против Франции и Испании, были в основном успешны. Голландия была теперь младшим партнером и союзником. Англия стала неоспоримо первой морской и торговой державой мира. В частности, английские купцы почти монопольно захватили в свои руки работорговлю и ежегодно перевозили в Америку многие тысячи негров.

Конечно, в основе всех этих процессов лежали изменения в экономике Англии. Прежде всего, менялась деревня, менялось английское сельское хозяйство, которое в середине века все еще давало примерно в 3 раза больше продукции, чем промышленность. Процесс огораживания земель принял в это время особенно широкие масштабы. Мелкокрестьянское и общинное землевладение постепенно исчезало, уступая место крупным поместьям, которые участками сдавались в аренду состоятельным фермерам. Это способствовало развитию капитализма и в сельском хозяйстве и в промышленности.

Быстро рос класс наемных рабочих, лишенных земельной и иной собственности, не имеющих ничего, кроме своих рабочих рук. Этот класс формировался за счет крестьян, терявших землю или старинное право полуфеодальной аренды, кустарей и ремесленников, которых разоряла конкуренция. Но настоящий фабричный пролетариат составлял еще незначительную часть “низших классов”. В капиталистической эксплуатации было много черт патриархальности, пережитков “доброго старого времени”. Ужасы фабричного рабства еще были впереди.

На другом полюсе вырастал класс промышленных капиталистов. Его пополняли разбогатевшие цеховые мастера-хозяева, купцы, колониальные плантаторы, привозившие в Англию нажитые за морем деньги. Процесс подчинения производства капиталу был сложным: часто капиталисты сначала проникали как скупщики и поставщики сырья в домашние промыслы, потом основывали ремесленные мастерские и фабрики.

Это был конец эры мануфактуры, т. е. ручного производства, основанного на разделении труда. Даже при сохранении прежних примитивных орудий разделение труда и специализация рабочих позволяли увеличивать производительность. Машинная индустрия только зарождалась. Вместе с тем приближалась промышленная революция. Начиналась эпоха великих изобретений. В 30-х годах были сделаны первые шаги к механизации прядения и ткачества, была открыта плавка чугуна на коксе. В 60-х годах Уатт изобрел паровую машину.

Промышленники для своих предприятий, купцы для заморской торговли, правительство для колониальных войн нуждались в кредите. Возникли и бурно росли банки, акционерные общества, которые собирали денежные капиталы. Значительно увеличился государственный долг. В обиход вошли ценные бумаги и биржа. Рядом с промышленным и торговым капиталистом, основной формой дохода которого является прибыль, появилась полноправная фигура денежного капиталиста, который свою долю прибавочной стоимости получает в форме ссудного процента.

Товарно-денежные отношения уже насквозь пронизывали жизнь нации. Не только торговля, но и производство стало в большой мере капиталистическим. Отчетливее выделились основные классы буржуазного общества. В результате массового повторения социальных явлений достаточно четко определились такие объективные категории, как капитал, прибыль, процент, земельная рента, заработная плата. Все это уже могло стать объектом наблюдения и научного анализа.

С другой стороны, буржуазия тогда еще была самым прогрессивным классом общества. Она пока не видела в растущем рабочем классе своего главного противника. Классовая борьба между ними еще имела зачаточные формы. Так сложились условия для развития буржуазной классической политической экономии в Англии.

Политическая экономия любит робинзонады

В 1719 г. в Лондоне вышло в свет первое издание романа Дефо “Робинзон Крузо”. Судьба “Робинзона” необычна. С одной стороны, это признанный шедевр приключенческого жанра. С другой стороны, литература на многих языках, в которой дается философское, педагогическое и политико-экономическое толкование “Робинзона” и робинзонад, могла бы составить в настоящее время целую библиотеку.

Робинзонада — это созданная воображением мыслителя и писателя ситуация, в которой отдельная человеческая личность (иногда небольшая группа людей) поставлена в условия жизни и труда вне общества. Робинзонада — это, если хотите, экономическая модель, в которой исключаются отношения людей между собой, т. е. общественные отношения, и оставлены только отношения обособленного человека с природой. Политическая экономия любит робинзонады, заметил Маркс. Можно добавить, что к послемарксовои буржуазной политической экономии это относится еще более чем к домарксовой.

Несмотря на успех “Робинзона”, который Дефо написал в возрасте почти 60 лет, и успех нескольких других романов, написанных еще позже, оп до конца дней считал их безделками. Дефо думал, что посмертную славу ему создадут вышедшие из-под его пера многочисленные политические, экономические и исторические сочинения. Подобная иллюзия не редкость в истории культуры. Кто знал бы Дефо без “Робинзона”? Его изучали бы лишь узкие специалисты. Его сочинения о хозяйстве, торговле и деньгах утонули бы в потоке памфлетной литературы, которая разлилась в Англии к этому времени.

Жизнь Дефо сама похожа на авантюрный роман. Оп родился в Лондоне в 1660 г. (эта дата, однако, не бесспорна) и умер там же в 1731 г. Сын мелкого торговца-пуританина, Дефо сам пробил себе путь в жизни благодаря природным способностям, энергии и ловкости. Участник мятежа Мопмута против короля Иакова II в 1685 г., он лишь по счастливой случайности избежал казни или ссылки в колонии. Состоятельный купец к 30 годам, он обанкротился в 1692г., имея долгов на 17 тыс. фунтов стерлингов.

Начав в это время писать политические памфлеты, Дефо вошел в доверие к королю-голландцу Вильгельму III и его приближенным. В 1698 г. он опубликовал экономическое сочинение “Опыт о проектах”, где предлагал ряд смелых экономических и административных реформ.

Вскоре после смерти своего покровителя-короля, в 1703 г., Дефо попал к позорному столбу и в тюрьму за язвительный памфлет против господствующей церкви в защиту диссентеров-пуритан. Дефо был освобожден из тюрьмы (где он провел полтора года и развернул бурную литературную деятельность) лидером партии тори Робертом Харли. В обмен Дефо отдал этой партии и лично Харли свое перо лучшего журналиста эпохи. Он был секретным агентом Харли, ездил с важными и тайными поручениями от него в Шотландию и по разным областям Англии.

Смерть королевы Анны и падение Харли оборвали его карьеру. В 1715 г. он вновь попал в тюрьму по обвинению в политической клевете. Дефо вышел на свободу, опять приняв на себя неблаговидную задачу — разлагать изнутри враждебную новому правительству печать.

Человек, написавший “Робинзона”, имел богатейший и разнообразнейший жизненный опыт. Этот опыт и наполнил историю о приключениях моряка из Йорка такой глубиной содержания. Дефо не знал ни отдыха, ни покоя до конца жизни. Трудно поверить, что один человек между 60 и 70 годами мог написать несколько больших романов, монументальное экономико-географическое описание Великобритании, ряд исторических сочинений (в том числе историю русского императора Петра I), целую серию книг по демонологии и магии (!) и множество мелких статей и памфлетов на самые разные темы. В 1728 г. он издал экономическое сочинение “План английской торговли”. Даже умереть Дефо не мог спокойно в собственном доме, так как в последние месяцы жизни неугомонному старику пришлось скрываться от кредиторов (или от политических врагов — это до сих пор остается неясным).

Таков был человек, положивший начало робинзонадам. Вернемся же к ним, причем ограничимся только экономическими робинзонадами.

В основе буржуазной классической политической экономии лежало представление о естественном человеке, Эта идея возникла из неосознанного протеста против “искусственности” феодального общества, где человек опутан всевозможными нерыночными, принудительными связями и ограничениями. Но “естественный” человек нового буржуазного общества, освобожденный от этих связей индивидуалист, подходящий для мира свободной конкуренции и равенства возможностей, Смиту и Рикардо, как и их предшественникам, представлялся не продуктом длительного исторического развития, а, напротив, его исходным пунктом, воплощением “человеческой природы”.

Пытаясь объяснить поведение этого индивидуалиста в общественном производстве при капитализме и опираясь на идеи “естественного права”, они обращают свой взгляд не на реальный путь развития общества, а на фантастическую фигуру одиночного охотника и рыболова, т. е. Робинзона. Конечно, при этом конкретный Робинзон Крузо, попавший на необитаемый остров, превращается по воле авторов в нечто аллегорическое и абстрактное, часто в полную условность.

Итак, робинзонада — это попытка исследовать закономерности производства, которое всегда было и может быть только общественным и находящимся на конкретной стадии исторического развития, на абстрактной модели, исключающей самое главное — общество. Маркс дал замечательную по глубине мысли критику робинзонад классической политической экономии. Он замечает, что эта склонность перешла и в “новейшую политическую экономию” Бастиа, Кэри, Прудона: им очень удобно находить экономические отношения, свойственные развитому капитализму, в фантастическом мире “естественного человека”. Процитируем из Маркса только одну фразу: “Производство обособленного одиночки вне общества — редкое явление, которое может произойти с цивилизованным человеком, случайно заброшенным в необитаемую местность и динамически уже содержащим в себе общественные силы (подчеркнуто мной.— А. А.),— такая же бессмыслица, как развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидуумов”.

Подчеркнутое место интересно в связи с сюжетом “Робинзона Крузо”. Вспомните: Робинзон настолько несет в себе общественные силы, что при изменении обстановки быстро превращается из “естественного человека” сначала в патриархального рабовладельца (Пятница), а потом в феодала (колония поселенцев). Он превратился бы и в капиталиста, если бы его “общество” продолжало развиваться.

Робинзонада оказалась настоящим кладом для субъективной школы в политической экономии, которая пытается рассматривать экономические явления через призму субъективных ощущений и психологии отдельного человека. В гл. 1 уже говорилось, что для этой политической экономии, возникшей в 70-х годах XIX в., в центре внимания стоит “атомистический индивид”. Более подходящей фигуры, чем Робинзон, тут не придумаешь.

Пожалуй, самый характерный пример представляет робинзонада Бем-Баверка, крупнейшего экономиста австрийской субъективной школы. Дважды автор заставляет Робинзона служить исходным пунктом своих построений — в теории стоимости и в теории накопления капитала.

Еще писатели XVII и XVIII столетий догадывались, что стоимость — это общественное отношение, которое существует лишь тогда, когда продукты производятся как товары, для обмена в обществе. Бем-Баверку же, как он сам пишет, для введения понятия стоимости достаточно “колониста, бревенчатая хижина которого стоит в стороне от всех путей сообщения, одиноко в первобытном лесу”. Этот Робинзон имеет пять мешков зерна и полезностью последнего из них измеряет стоимость зерна.

Капитал — общественные отношения между теми, кто владеет средствами производства, и теми, кто лишен их, продает свою рабочую силу и подвергается эксплуатации. Он возникает лишь на определенной стадии общественного развития. Но для Бем-Баверка это просто любые орудия труда в их вещественной форме. Поэтому, пока Робинзон занимается только сбором дикорастущих плодов, у него нет никакого капитала. Но как только он выделяет часть своего рабочего времени и делает себе лук и стрелы, он становится капиталистом: это первичный акт накопления капитала. Как видим, капитал накопляется путем простого сбережения и ни с какой эксплуатацией не связан.

Традиция с робинзонадами настолько укрепилась в буржуазной политической экономии, что в книге по экономической теории стало положительно трудно обойтись без Робинзона. Современный американский экономист П. Самуэльсон свой учебник начинает с тезиса, что экономические проблемы, стоящие перед Робинзоном, в принципе не отличаются от проблем большого общества.

Парадоксы доктора Мандевиля

В тех же лондонских кофейнях и книжных лавках, где появлялся Дефо, можно было встретить другую колоритную фигуру — доктора Бернарда Мандевиля. Если Дефо был всю жизнь не только писателем, но также предпринимателем и политиканом, Мандевиль принадлежал к нищей литературной богеме. Врач без практики, обитатель бедного квартала, любитель пображничать в веселой компании, Мандевиль пользовался незавидной репутацией. Говорили, что живет он в основном подачками винокуров и пивоваров, которые платят ему за выступления в печати в защиту спиртных напитков.

Бернард Мандевиль родился в Голландии в 1670 г. Окончив в 1691 г. Лейденский университет, он вскоре переселился в Англию, очевидно попав в волну голландских переселенцев, последовавших за штатгальтером Вильгельмом Оранским, который стал после революции 1688—1689 гг. английским королем. Мандевиль женился и поселился в Лондоне, стал англичанином и, прожив жизнь, подробности которой мало известны, умер там же в 1733 г.

Своей славой философа и писателя Мапдевиль обязан одному произведению. В 1705 г. он анонимно издал небольшое сочинение в плохих стихах под заглавием “Ропщущий улей, или Мошенники, ставшие честными”. Особого внимания эта поэма не привлекла. В 1714 г. Мандевиль опубликовал эти же стихи, добавив к ним объемистое рассуждение в прозе. Теперь это называлось “Басня о пчелах, или Частные пороки — общественные выгоды”. Под таким названием книга Мандевиля и вошла в мировую литературу.

Но и это издание прошло, видимо, незамеченным. Лишь вышедшее в 1723 г. новое издание “Басни о пчелах”, которое носило громкий подзаголовок “Исследование о природе общества”, вызвало ту реакцию, на которую, возможно, и рассчитывал Мандевиль. Суд графства Миддлсекс признал эту книгу “нарушающей общественный порядок”, в печати вокруг нее завязалась полемика, в которой Мандевиль с явным удовольствием принял участие. До смерти автора вышло еще пять изданий, а в 1729 г. он выпустил, кроме того, второй том “Басни о пчелах”.

В монументальном оксфордском издании 1924 г. имеется большой список ссылок на Мандевиля в литературе двух столетий. О нем писали Маркс и Адам Смит, Вольтер и Маколей, Мальтус и Кейнс (последний уже в 1936 г.).

Мандевиль оказал большое влияние на развитие английской политической экономии, прежде всего на Смита и Мальтуса (хотя на словах оба забавным образом открещивались от него, как от грубого циника!). Это влияние идет не по линии разработки основных категорий (стоимость, капитал, прибыль и т. д.), а больше по коренной философской позиции, которая легла в основу классической школы.

Главный парадокс Мандевиля содержится во фразе “частные пороки — общественные выгоды”. Поставьте вместо пороков (vices) знаменитый Смитов self-interest (своекорыстный интерес), и вы получите коренное представление Смита о буржуазном обществе: если предоставить каждому индивиду разумно преследовать свой интерес, свою выгоду, то это будет способствовать богатству и процветанию всего общества. Смит так критиковал Мандевиля в своей книге “Теория нравственных чувств”: автор “Басни о пчелах”, мол, неправ лишь в том, что он всякое эгоистическое устремление и действие называет “пороком”. Корыстолюбие, скажем, вовсе не порок.

Но этим значение Мандевиля для истории экономической науки не исчерпывается. В своей сатире он дал ядовитую критику буржуазного общества и одним из первых нащупал некоторые его коренные пороки. В этом и заключалась его “аморальность”. “Честный человек и ясная голова”,— заметил о Мандевиле К. Маркс.

Содержание основной части “Басни о пчелах”, коротко говоря, таково. Пчелиный улей — это, конечно, человеческое общество, вернее, буржуазная Англия времен Мандевиля. Первая часть басни — достойная пера Свифта сатира на нее. Красной нитью проходит мысль: такое общество может существовать и даже процветать лишь благодаря бесчисленным порокам, нелепостям и преступлениям, которые царят в нем. “Процветание” возможно в этом обществе лишь потому, что миллионы людей “обречены трудиться с помощью серпа и лопаты и заниматься всякой иной тяжелой работой, где эти несчастные ежедневно истощают свои силы и тела, чтобы только прокормиться”. Но и эту работу они имеют лишь потому, что богатые любят комфорт и роскошь и тратят массу денег на вещи, потребность в которых часто вызывается лишь модой, фантазией, тщеславием и т. д. Алчные сутяги-юристы, шарлатаны-врачи, ленивые и невежественные попы, драчливые генералы, даже преступники — все они, вопреки здравому смыслу, оказываются необходимы в этом обществе. Почему? Потому, что их деятельность порождает спрос на всевозможные товары и услуги, подталкивает трудолюбие, изобретательность, предприимчивость.

Итак, в этом обществе “роскошь давала занятие миллиону бедняков, а мерзкая гордыня — еще миллиону. Сама зависть и тщеславие служили трудолюбию, а их порождение — непостоянство в пище, убранстве и одежде, этот странный и смешной порок,— стал самым главным двигателем торговли” .

(Нукак тут не вспомнить, к примеру, американские автомобильные компании, которые без всякой технической необходимости меняют ежегодно модели машин, только чтобы сыграть на тщеславии покупателей и любой ценой увеличить сбыт. Руководители этих компаний могли бы вполне согласиться с Мандевилем, что процветание промышленности опирается на “непостоянство” и другие слабости людей, причем эти слабости старательно пестуются).

Но пчелы ропщут на господство порока в их улье, и вот Юпитер, которому надоели их жалобы, внезапно изгоняет всякий порок и делает всех пчел добродетельными. Бережливость сменяет расточительство. Исчезает роскошь, прекращается потребление всего, что выходит за пределы простых естественных потребностей. Ликвидируются паразитические профессии. Избавившись от шовинизма и склонности к агрессии, они “не держат больше войск за границей, смеются над своим престижем у чужеземцев и над пустой славой, которую приносят войны”.

Одним словом, торжествуют нормальные, здоровые принципы человеческого общежития. Но, о ужас! Именно это несет разруху и гибель обществу, которое Мандевиль изобразил в стихотворной форме:

Сравните улей с тем, что было:

Торговлю честность погубила.

Исчезла роскошь, спесь ушла,

Совсем не так идут дела.

Не стало ведь не только мота,

Что тратил денежки без счета:

Куда все бедняки пойдут,

Кто продавал ему свой труд?

Везде теперь один ответ:

Нет сбыта и работы нет!..

Все стройки прекратились разом,

У кустарей — конец заказам.

Художник, плотник, камнерез —

Все без работы и без средств.

Короче говоря, начинается экономический кризис: растет безработица, товары скопляются на складах, падают цены и доходы, прекращается строительство. Хорошо же общество, в котором для процветания нужны тунеядцы, милитаристы, расточители и мошенники, а такие безусловные добродетели, как миролюбие, честность, бережливость, умеренность, ведут к экономической катастрофе!

Идеи Мандевиля, развитые им в гротескной, парадоксальной форме (более строго они изложены в позднейшей прозаической части “Басни”), выглядят особенно интересно в свете развития политической экономии в последующие столетия. Укажем на два важнейших факта.

Мысль о производительности и экономической необходимости всех классов и слоев (землевладельцев, попов, чиновников и т. д.) была подхвачена Мальтусом и его последователями. В небольшом памфлете, содержащемся в “Теориях прибавочной стоимости”, Маркс использовал для разоблачения этого взгляда мысли и даже стиль Мандевиля. Он пишет: “Уже Мандевиль... доказывал производительность всех возможных профессий... Только Мандевиль был, разумеется, бесконечно смелее и честнее проникнутых филистерским духом апологетов буржуазного общества” .

Идея овреде чрезмерной бережливости, о полезности и даже необходимости непроизводительных расходов, любого расточительства, лишь бы это создавало спрос и занятость, была воскрешена и возведена в канон в наше время Кейнсом. Он считал Мандевиля (как и Мальтуса) своим предшественником.

Еще в конце XIX в. буржуазная политическая экономия, не желавшая видеть в капиталистической системе никаких пороков, считала Мандевиля шарлатаном и ловким казуистом. Никому и в голову не приходило осуждать бережливость, возведенную Адамом Смитом в ранг первой частной и гражданской добродетели. Лишь мировой экономический кризис 1929—1933 гг. направил мысль крупнейших буржуазных экономистов по пути Мандевиля: если люди будут стремиться сберегать, значит, они не будут покупать товары, значит, упадет “эффективный спрос”; надо заставить людей расходовать деньги — любым способом и на любые цели.

Парадоксам доктора Мандевиля уже более 250 лет. Но они живут, так как существует общество, которое он рассматривал своим острым взглядом.

Становление классической школы

Полагают, что впервые курс политической экономии как особой науки начал читать в 1801 г. в Эдинбургском университете Дагалд Стюарт, ученик и друг Смита. Лишь в XIX в. появляется и постепенно становится привычной фигура профессора-экономиста, хотя и после этого важнейший вклад в науку часто делали отнюдь не профессора. Талантливых людей, которые в XVII и XVIII столетиях создавали новую науку, можно разделить на три группы.

Во-первых, это философы, занимавшиеся экономическими вопросами в рамках своих характерных для той эпохи общих систем природы и общества. Наиболее выдающиеся из них в Англии — Томас Гоббс, Джон Локк, Давид Юм и в известном смысле сам Адам Смит; во Франции — Гельвеций, Кондильяк; в Италии — Беккариа.

Во-вторых, это купцы и деловые люди, которые переходили от узкого практицизма торговли к государственным делам и стремились мыслить по-государственному. Здесь можно назвать имена Томаса Мана, Джона Ло, Дадли Норса, Ричарда Кантильона. Во Франции Буагильбер, Тюрго, Гурнэ представляют характерную для этой страны судейско-чиновную ветвь.

Наконец, в-третьих, это разночинцы-интеллигенты, люди разных профессий, иногда переходившие в высший класс, а иногда — нет. Еще Маркс отметил, что теоретической экономией с особым успехом занимались медики: Уильям Петти, Николас Барбон, Бернард Мандевиль, Франсуа Кенэ. Это можно попять: медицина была единственной естественнонаучной специальностью и привлекала людей мыслящих и энергичных. В XVIII в. среди экономистов появляются духовные лица: аббаты во Франции и Италии (в том числе глубокий и оригинальный итальянский экономист Галиани), англиканские пасторы в Англии (Такер, Мальтус).

Нельзя не оговориться, что эти грани весьма условны и тем более не определяют развитие идей. Но они помогают разобраться в сложном процессе становления науки.

Главный мотив экономических сочинений остается практический: обоснование или критика определенной экономической политики. Но скажем, появившиеся в 60-х годах XVIII в. сочинения Тюрго и Джемса Стюарта резко отличаются от меркантилистских памфлетов XVII и начала XVIII в., это первые попытки систематического и теоретического изложения основ политической экономии.

Кроме того, “практический мотив” надо понимать по-разному. У одних он отражает прямую защиту в печати интересов своего класса и своих личных корыстных интересов. У других — более глубокий процесс научного познания общественных явлений, лишь в сложной и опосредствованной форме учитывающий классовый интерес. Нечего и говорить, что классическая буржуазная политическая экономия создавалась людьми второго типа. Адам Смит, скажем, не был ни купцом, ни промышленником и не мог для себя лично ожидать выгод от той политики свободы торговли, которую он обосновывал в “Богатстве народов”. Более того, один из парадоксов его жизни заключается в том, что после выхода этой книги он получил доходное место в таможне — учреждении, как раз олицетворявшем собой систему, против которой он боролся.

Вернемся, однако, к нашей теме. При всей яркости своих парадоксов, Мандевиль стоит несколько особняком в истории становления классической школы в Англии. Оно связано в первую очередь с именами Локка (1632—1704) и Норса (1641—1691), выступивших прямыми продолжателями Петти.

Крупнейший философ XVII в., один из создателей материалистической теории познания, отец буржуазного либерализма — Локк занимает важное место в экономической науке благодаря опубликованному в 1691 г. сочинению, “Некоторые соображения о последствиях понижения процента и повышения ценности денег”. Вместе с тем философия Локка в целом служила основой для построений всей английской политической экономии XVIII и даже начала XIX в. Локк развивал в общественных науках идеи естественного права, которые служили своего рода эквивалентом механистическому материализму Ньютона в естественных науках. Для своего времени эти идеи, как говорилось выше, были прогрессивны, так как вносили в сферу общественных, в частности экономических, явлений принцип объективной закономерности. Даже важный шаг к пониманию прибавочной стоимости Локк сделал с позиций естественного права. Он пишет, что человек естественно должен иметь столько земли, сколько он может обработать своим трудом, и столько других благ (в том числе, очевидно, денег), сколько ему необходимо для личного потребления. Но искусственное неравенство в распределении собственности приводит к тому, что некоторые люди имеют избыток земли и денег; землю они сдают в аренду, а деньги — в ссуду. Земельную ренту и ссудный процент Локк понимал, в сущности, как две схожие формы эксплуататорского дохода.

Своеобразной личностью был Дадли Норе. Младший отпрыск аристократического рода, он в детстве проявил столь скудные способности к наукам, что был отдан (подобно Томасу Ману) в ученики к купцу Левантской компании. Много лет Норе провел в Турции и вернулся оттуда к 40 годам богатым человеком, но, как пишет один автор, “выглядел он варваром и был лишь немного культурнее варвара”. Норе проявил свои янычарские замашки, став в 1683 г., в период торийской реакции при Карле II, шерифом (высшим полицейским чином) в Лондонском Сити. Он верно служил королю и причинил немало зла вигам, за что был удостоен рыцарского звания и стал сэром Дадли. После этого он занимал несколько важных постав, но революция 1688—1689 гг. лишила его шансов на дальнейшую карьеру.

Не обладая, может быть, и десятой долей учености Локка, сэр Дадли отличался исключительной способностью к четкому и смелому экономическому мышлению, не признававшему никаких авторитетов. Его небольшое сочинение “Рассуждения о торговле”, написанное одновременно с работой Локка и посвященное тем же вопросам,— одно из значительных достижений экономической мысли XVII в.

Норс много сделал для развития основного научного метода политической экономии — логической абстракции: чтобы анализировать экономическое явление, которое всегда бесконечно сложно и имеет бесчисленные связи, надо представить его “в чистом виде”, отвлечься (абстрагироваться) от всех несущественных черт и связей.

У Норса имеются первые шаги к пониманию капитала, который он, правда, рассматривал только в виде денежного капитала, приносящего проценты. Он указал, что ссудный процент определяется не количеством денег в стране (как считали меркантилисты и даже Локк), а соотношением между накоплением денежного капитала и спросом на него. Это легло в основу классической теории процента, а из нее далее возникло и понимание категории прибыли. Норе немало способствовал и развитию теории денег.

Но может быть, самое главное у Норса состоит в резкой и принципиальной критике меркантилизма, в его решительном выступлении за “естественную свободу”. Поводом для этого послужили его возражения (вслед за Петти и Локком) против принудительного регулирования процента. Однако Норе шел дальше, чем они, в борьбе против меркантилизма. В этом отношении он один из самых прямых предшественников Адама Смита.

Ни Локк, ни Норс не пошли дальше Петти в трудовой теории стоимости. Но в многочисленных сочинениях XVII и XVIII вв. она постепенно развивается и утверждается, подготовляя почву для Смита. Рост разделения труда в обществе, появление новых отраслей производства, расширение товарного обмена — все это укрепляло представление, что люди, в сущности, обмениваются сгустками человеческого труда. Следовательно, соотношения обмена, меновые стоимости товаров должны определяться количеством труда, которое затрачивается на производство каждого товара. Растет сознание того, что земля и орудия производства безусловно участвуют в создании богатства как массы потребительных стоимостей, но не имеют отношения к созданию стоимости.

Эти в принципе правильные представления кристаллизуются из хаоса и путаницы понятий медленно, с большим трудом. Такую тяжелую борьбу формирующихся идей воспроизвел в своем мозгу Адам Смит, и мы попытаемся разобраться в ней ниже. Среди важнейших его предшественников в теории стоимости надо назвать Ричарда Кантильона, Джозефа Харриса, Уильяма Темпла, Джозайю Такера, писавших в 30—50-х годах.

Но с великолепной четкостью, в известном смысле превосходя самого Смита, формулирует трудовую теорию стоимости автор, о личности которого мы решительно ничего не можем сказать, ибо его зовут Аноним 1738 года. Большое число экономических сочинений выходило в XVII и XVIII вв. анонимно. Но авторы одних давно установлены, другие не сыграли в науке заметной роли. Исключение составляет Аноним 1738 года — личность вроде неведомого “мастера жизни Марии” или “мастера легенды святой Урсулы” в истории искусства.

Приведем ключевую цитату из этого сочинения, которое носит скромное название “Некоторые мысли о проценте вообще и о проценте по государственным фондам в особенности”. Чтобы облегчить читателю труд анализа, справа даны комментарии.

“Подлинная и реальная ценность жизненных благ пропорциональна той роли, которую они играют в поддержании жизни человеческого рода. Стоимость же их, когда они обмениваются одно на другое, регулируется количеством труда, которое необходимо требуется и обычно затрачивается при их производстве. А стоимость или цена их, когда они покупаются и продаются и приводятся к общему знаменателю, определяется количеством затраченного труда и большим или меньшим количеством средств (обращения) или всеобщего мерила. Вода столь же нужна для жизни, как хлеб или

Автор определяет здесь, в сущности, потребительную стоимость.

Дается понятие меновой стоимости, совершенно отличной от потребительной; имеется зачаток идеи об общественно необходимом рабочем времени.

Автор видит отличие цены от стоимости и отмечает, что цена колеблется под влиянием избытка или недостатка денег.

Эта классическая иллюстрация так называемого вино; но десница божия излила ее на человека в таком изобилии, что каждый может иметь ее в достаточном количестве без труда, так что обычно она не имеет цены. воды) необходим труд, прилагаемый лицами, то этот труд должен быть оплачен, хотя сама вода и не оплачивается. И по этой причине в некоторые времена и в некоторых местах бочка воды может стоить столько же, сколько бочка вина.Парадокс стоимости” показывает принципиальное различие потребительной и меновой стоимости.

Автор категорически заявляет, что только труд создает стоимость, а не природа.

Другая классическая формулировка трудовой теории Стоимости содержится в экономической работе молодого Бенджамена Франклина, в дальнейшем замечательного ученого-физика и политического деятеля, одного из основателей Соединенных Штатов как независимого государства. Франклин был последователем Петти и в целом ряде вопросов развивал его идеи. В своей статье о бумажных деньгах (1729 г.) он привел напоминающий Петти пример обмена зерна на серебро в соответствии с затрачиваемым в производстве того и другого количеством труда.

Франклин ближе, чем Петти, подошел к идее о равенстве, общности всех различных конкретных видов труда. Он не приписывал труду по добыче драгоценных металлов каких-то особых свойств. Но. как это ни парадоксально, глубокое и искреннее уважение Франклина к труду каким-то образом мешало ему развить трудовую теорию стоимости дальше: такое развитие требовало известного понимания природы денег как особого товара, являющегося всеобщим эквивалентом и потому наиболее непосредственно выражающего абстрактный труд, который создает стоимость. Он же скорее толкует деньги как нечто привнесенное в процесс обмена просто ради технического удобства.

В связи с развитием теории стоимости идет прогресс и в других важнейших областях. Разрабатывая идею Петти о том, что заработная плата наемных рабочих в конечном счете определяется минимумом средств их существования, экономисты ближе подходят к пониманию природы этого минимума. Занимаясь вопросами народонаселения, они в какой-то мере уясняют себе механизм, который обеспечивает такое воспроизводство рабочей силы, при котором конкуренция между рабочими сводит заработную плату к прожиточному минимуму.

В толковании капитала и дохода на капитал важным шагом было размежевание торгово-промышленной прибыли и ссудного процента. Джозеф Мэсси и Давид Юм, писавшие в 50-х годах, уже ясно понимают, что процент в нормальных условиях — это часть прибыли: купец и промышленник вынуждены делиться с владельцем денег, ссудного капитала.

Таким образом, досмитова политическая экономия, по существу, рассматривает прибавочную стоимость, не понимая, однако, ее природу и трактуя ее лишь в особых формах прибыли и процента, а также земельной ренты

Давид Юм

В марте и апреле 1776 г. Юм, будучи смертельно болен и зная это, спешил написать историю своей жизни. Он прожил после этого четыре месяца. Автобиография была опубликована вскоре после смерти Юма вместе с коротким письмом-предисловием Адама Смита, его ближайшего друга на протяжении четверти века. Смит описывал последние месяцы жизни философа. Юм умирал с завидным спокойствием духа и незаурядной твердостью. Человек общительный и веселый, он сохранял эти черты до конца, хотя болезнь превратила его из толстяка в живой скелет.

Это письмо интересно не только как человеческий документ. Оно сыграло своеобразную роль в политической экономии. Из письма Смита было совершенно ясно, что Юм, уже имевший репутацию безбожника, умирал отнюдь не как богобоязненный христианин — с раскаянием и мыслями о лучшем мире за гробом. И Смит явно разделял этот языческий дух.

Неудивительно, что и на мертвого Юма и на живого Смита обрушилась ярость церковников. Только что тогда опубликованное “Богатство народов” Смита было замечено вначале лишь узким кругом образованных людей. Но возникшая теперь вокруг имен Юма и Смита перепалка, которая для самого Смита, человека осторожного и скромного, была неприятной неожиданностью, привлекла общее внимание к книге. Поскольку она соответствовала духу времени, издания последовали одно за другим, а лет через десять “Богатство народов” стало библией английской политической экономии.

Но Юм прокладывал дорогу Смиту и в ином смысле. В небольших, блестящих по форме эссе Юма, в основном опубликованных в 1752 г., как бы кратко подводится итог некоторым достижениям досмитовой классической школы в борьбе с меркантилизмом. Они сыграли немалую роль в подготовке умов к “Богатству народов”.

Давид Юм, как Ло и Смит, был шотландцем. Он родился в 1711 г. в Эдинбурге и был младшим сыном в небогатой дворянской семье. Юм вынужден был сам пробивать себе дорогу в жизни, полагаясь главным образом на свое искусное перо. Усердием и бережливостью — этими традиционными добродетелями шотландцев — он обладал в полной мере.

В 28 лет Юм издал свое главное философское сочинение — “Трактат о человеческой природе”, которое впоследствии сделало его одним из самых видных британских философов XVIII в. Философия Юма получила позже название агностицизма. Вслед за Локком Юм утверждал, что ощущения — важнейший источник знаний человека о материальных вещах, но сами эти внешние вещи (т. е. материю) он считал принципиально не познаваемыми до конца. Юмизм пытается найти себе место где-то посредине между материализмом и идеализмом, но, признавая непознаваемость мира, неизбежно скатывается к последнему. Юм критически относился к религии и внес немалый вклад в борьбу с мракобесием. Но он не был последовательным атеистом, а его философия открывала лазейку для “примирения” науки и религии.

Книга Юма первоначально не имела успеха. Он приписал это ее сложности и занялся популяризацией своих идей в небольших по объему очерках. Кроме того, он обратился к философии общества. Первый успех ему принесли политические и экономические сочинения, а европейскую славу — многотомная “История Англии”, над которой Юм работал в 50-х годах в мертвой тишине библиотеки Эдинбургской коллегии адвокатов, где он занимал должность хранителя. Как историк, Юм выступил сторонником тори — партии землевладельцев, к которым примыкала консервативная буржуазия. Утонченный интеллигент, “аристократ духа”, Юм не любил “вигскую чернь”, презирал грубость лавочников и тупость пуритан, а лондонских богачей-финансистов называл “варварами с берегов Темзы”.

В 1763—1765 гг. Юм жил в Париже, будучи секретарем английского посольства. Он пользовался большой популярностью в салонах и был другом многих деятелей французского Просвещения, особенно д'Аламбера и Тюрго. Потом Юм занимал дипломатический пост в Лондоне. Свои последние годы Юм провел в Эдинбурге, находясь в центре кружка друзей — ученых и литераторов.

Экономические сочинения Юма содержат немало интересных мыслей и наблюдений. Например, он, видимо, первый указал, выражаясь современным экономическим языком, на наличие лагов (отставаний) в процессе повышения цен под влиянием увеличения денег в обращении. Юм особо отметил, что среди цен всех товаров в последнюю очередь повышается “цена труда”, т. е. заработная плата рабочих. Эти важные закономерности помогают понять социальные и экономические процессы, происходящие при бумажно-денежной инфляции.

Юм наиболее полно в XVIII в. развил мысль о том, что золото и серебро естественным образом распределяются между странами, а торговый баланс каждой страны стихийно стремится в конечном счете к равновесию. Идея естественного равновесия, свойственная всей классической школе, вообще сильно выражена у Юма. На этом Юм основывал свою критику меркантилизма с его политикой искусственного привлечения и удержания драгоценных металлов. Концепция естественного уравновешивания торговых (точнее, платежных) балансов была далее развита Рикардо. В очерке о нем мы вернемся к этой концепции.

Однако даже верные наблюдения Юма связаны у пего с пониманием денег, которое находится во внутреннем противоречии с трудовой теорией стоимости. Юм, подобно французам, обходился вообще без теории стоимости; в этом, может быть, сказывался его философский агностицизм и скептицизм.

В политической экономии Юм известен прежде всего как один из создателей количественной теории денег. Юм и другие авторы, выдвигавшие схожие взгляды, исходили из исторического факта так называемой революции цен. После того как золото и серебро из Америки потекло в XVI—XVIII вв. в Европу, уровень цен товаров там постепенно поднялся. По оценке самого Юма, цепы в среднем повысились в 3—4 раза. Отсюда Юм делал, казалось бы, очевидный вывод: стало больше денег (полноценных металлических!), вот и цены соответственно поднялись.

Но, как говорится, внешность обманчива. Ведь весь ход этого процесса можно и нужно объяснить иначе. Открытие богатых рудников вызвало снижение затрат труда на добычу драгоценных металлов и, следовательно, падение их стоимости. Поскольку стоимость денег по отношению к товарам упала, цены товаров повысились.

Юм считал, что в обращении может находиться какое угодно количество полноценных металлических денег, а “стоимость” денег (попросту говоря, товарные цены) устанавливается в процессе обращения, когда куча товаров сталкивается с грудой денег.

На самом деле и деньги и товары вступают в обращение со стоимостью, уже определенной общественно необходимыми затратами труда. Раз это так, то в обращении =— при данной скорости оборота денег — может находиться лишь определенное количество денег. Избыток, если он образуется, уйдет за границу или в сокровище.

Другое дело — бумажные деньги. Они никуда из обращения уйти не могут. Покупательная сила каждой бумажки действительно зависит (наряду с другими факторами) от количества этих бумажек. Если их выпустить больше, чем необходимое для обращения количество полноценных металлических денег, то они обесценятся. Это называется, как известно, инфляцией. Юм, рассматривая золото и серебро, в сущности, описывал явления бумажно-денежного обращения.

Заслуга Юма состоит в том, что он привлек внимание к проблемам, играющим и теперь большую роль в политической экономии: чем определяется количество денег, необходимое для обращения? Как влияет количество денег на цены? Какова специфика ценообразования при обесценении денег?